— Слишком далеко ездить.
— Так пусть он приезжает.
— А когда же химию учить?
— Химию можно отставить.
— Нет, боюсь. Учитель мой рассердится.
— Это я, что ли?
— Ты.
— Прямо уж, учитель.
— Ой, что-то в глаз попало, посмотри, — она придвинулась ко мне.
Я стал смотреть, боясь прикоснуться к ней. Удивляло, что в классе я был гораздо смелее. Совсем рядом были ее розовые губы, и мне мучительно хотелось поцеловать ее.
— Ничего не вижу, — прошептал я.
— Нет, что-то есть, смотри внимательно, — она слегка прижалась ко мне.
Я почувствовал мячики ее грудей, и голова моя пошла кругом. Моя правая ладонь как-то сама собой легла на ее колено, я придвинулся еще ближе, я напряженно смотрел в ее глаз и ничего не видел. И вдруг я понял, что она с трудом сдерживается от смеха.
— Да ты смеешься надо мной, — прошептал я. — Я накажу тебя за это!
— Как? — весело рассмеялась она. У нее был такой серебристый смех.
— А вот так! — и я ткнулся губами в ее щеку.
— Какое суровое наказание, — она слегка покраснела, но по-прежнему улыбалась.
— Не подействовало? Дерзишь? Вот тебе!
Я хотел поцеловать ее в губы, но она, смеясь, увернулась, и я уткнулся носом в ее ухо. Левой рукой я обнимал ее за плечи, правая лежала на ее коленке, а Света тихо хихикала.
— Ты что, всегда смеешься, когда целуешься? — спросил я обиженно.
— Мне щекотно от твоего носа, — ответила она.
Я немного отодвинулся о нее, теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза, и наши губы были так близко, что совершенно естественно я потянулся к ней, она стала откидываться назад, я потянул ее к себе за плечи, я почувствовал, что она уступает, и наши лица снова сближаются. Она опять пыталась увернуться, но теперь я держал ее крепко и коснулся губами ее губ. Затем еще раз. И еще.
— Ты что, никогда не целовалась? — спросил я.
— Целовалась.
— Почему же ты отворачиваешься?
— А что я должна делать?
— Сидеть смирно.
— Я что, матрешка, что ли?
— Ты не сердись, я пошутил.
Моя рука, до этого времени мирно лежавшая на ее колене, словно очнулась и пришла в движение. Я погладил ее ногу вверх, до кромки юбки, снова вниз, до округлого колена. И еще раз. Она не отталкивала меня. Я повторил свою ласку.
Затем я снова припал к ее губам. На этот раз поцелуй был долгим. Я продолжал оглаживать ее ноги, я почувствовал, что она отвечает на мой поцелуй, и тогда я решился и продвинул ладонь выше, скользнув пальцами под край ее короткой юбочки. Теперь мне было разрешено двигать руку до самого верха чулка, до застежки, на которую он был пристегнут, и непременно назад, к исходной точке, к ее коленкам. И снова протестов не было. И только когда моя ладонь двинулась еще выше, и я ощутил ее голое тело, ее бедро, вот тогда она схватила мою руку и стала отталкивать.
— Ну, что ты, я только поглажу тебя, не бойся, — прошептал я, с трудом переводя дыхание.
— Не надо, Дима, пусти. Вдруг твоя мама вернется.
— Мы услышим. Разве мы делаем что-то предосудительное?
— А мы не делаем, да? — она улыбнулась улыбкой мученика.
— Не делаем, — и я снова стал целовать ее.
Я взглянул на ее ноги и увидел, что ее красивая юбка смята кверху, виднелись пластмассовые застежки чулок, верхняя часть которых словно была сделана из сложенного вдвое капрона, я увидел полоску ее голой кожи, и меня словно кто-то толкнул. Я наклонился и стал целовать ее ноги, сначала чуть выше колен, затем выше и выше, одновременно я гладил ее бедра своими разгоряченными руками.
Света, видимо, совершенно не ожидавшая от меня такой прыти, пыталась меня отталкивать, но это выходило у нее плохо. Бороться одновременно с моими губами и ладонями у нее почти не получалось. Вздрагивающими от волнения пальцами я коснулся ее тонких маленьких трусиков, губами я припал к обнаженной полоске ее бедра выше края чулок. Я сам не ожидал от себя этого. Но я это сделал. Я ласкал девушку, в которую уже определенно влюбился. А она все пыталась отталкивать меня и что-то говорила, но голос ее был тихим и жалобным.
Странно, что мы вообще услышали, как хлопнула входная дверь. Видимо, мать вернулась. Никогда еще в жизни я не воспринимал ее возвращение домой с таким сожалением. Резко и быстро Света одернула юбку и привела себя в порядок.
Собственно, приводить особенно было нечего. Это уже потом, в последующие дни, нужно было успеть кое-что застегнуть, а кое-что и надеть. А в то, первое, наше воскресенье понадобилось лишь две-три секунды, чтоб за столом вновь сидели два старательных ученика, мальчик и девочка, и чтоб мальчик помогал девочке учить химию.
Вот только учебник лежал вверх ногами.
На следующий день я признался ей в любви. Прямо на уроке математики. Так вот взял и написал на бумажке: «Я люблю тебя». И положил ей в руку. Как она покраснела! Я даже подумал, что ей стало плохо. Все лицо ее стало пунцовым.
Слава богу, что мы сидели за последней партой и никто не мог случайно на нас посмотреть. Однако она вскоре пришла в норму. Только продолжала часто-часто моргать ресницами и сглатывать. Я положил ладонь на ее руку. Сжал ее пальцы.
Я почувствовал, как она мне дорога.
Учиться в первой четверти оставалось всего неделю. Несмотря на то, что в наши занятия химией глубоким клином врезалась любовь, Свете все же удалось поправить свои оценки. У нее была твердая четверка по химии. Мы встречались каждый день. И каждый день приносил что-то новое в наши отношения.
Мы быстро выяснили, что целоваться, сидя на стульях, крайне неудобно.
Я встал и потянул ее за руку.
— Пойдем сюда, пойдем, — мой голос дрожал.
— Что ты, что ты, не надо, — она слегка упиралась, но шла за мной.
— Ну, пожалуйста, ну, иди сюда, — я тянул ее к дивану.
— Не надо, кто-нибудь придет, — лепетала она, но я уже сидел на диване и притягивал ее к себе.
С этого дня наш старый кожаный диван стал обителью нашей любви. Люблю тебя, шептал я, пытаясь завалить ее на подушку. Света противилась — иногда сильно, но чаще вяло, так что я сам, в конце концов, определял, где граница, до которой мы дойдем сегодня. Я уже расстегивал пуговки ее кофточки на груди, пытался пролезть пальцами под лифчик, упругая нежная округлость волшебно заполняла мою ладонь.
— Смотри, — говорил я ей, — смотри, как идеально вписывается твоя грудь в мою ладонь. Видишь, как мы подходим друг другу?
— Вижу. Ты бессовестный, — смеялась она.
— Тебе не больно, когда я так делаю? — я слегка сжимал пальцы.
