— Гири, — проговорила Кумико.
— Господи, — выдавил Тик, — ну надо же!
— Отец, — сказала Кумико, — в ночь, когда умерла моя мать, приказывали ли вы своим секретарям позволить ей выйти одной?
Лицо отца было совершенно неподвижно. Но у неё на глазах оно наполнилось горем, какого она до сих пор никогда не видела.
— Нет, — ответил он наконец, — я не приказывал.
Тик кашлянул.
— Спасибо вам, отец. Теперь я вернусь в Токио?
— Естественно, если пожелаешь. Хотя, насколько я понимаю, тебе удалось осмотреть лишь очень незначительную часть Лондона. Вскоре в апартаменты мистера Тика прибудет мой компаньон. Если ты пожелаешь остаться и осмотреть город, он это устроит.
— Благодарю вас, отец.
— До свидания, Куми.
И он исчез.
— Ну а теперь, — сказал Тик, с гримасой на лице протягивая ей здоровую руку, — помоги мне встать с этого…
— Но тебе же требуется медицинская помощь.
— Правда? А я что делаю?
Он умудрился подняться на ноги и заковылял к туалету, как вдруг дверь отворилась и с тёмной лестничной площадки в комнату заглянул Петал.
— Если вы сломали мой чёртов замок, — приветствовал его Тик, — неплохо бы за него заплатить.
— Прошу прощения, — сказал Петал, моргнув. — Я пришёл за мисс Янака.
— Тем хуже для вас. Я только что говорил по телефону с её отцом. Большой босс сказал нам, что Суэйн сыграл в ящик. Сказал, что посылает сюда нового босса. — И Тик улыбнулся плутовато и с триумфом.
— Но, видите ли, — мягко проговорил Петал, — это я.
Глава 42
В цеху Фабрики
А Черри всё кричит.
— Заткните её кто-нибудь, — бросает Молли от двери, где стоит со своей маленькой пушкой в руке, и Моне кажется, что Молли обращается именно к ней. Кто, как не она, Мона, может передать Черри частицу своего покоя, где всё так интересно и ничто тебя не достаёт, и по пути через комнату она видит на полу скомканный «зиплок» и вспоминает, что там ведь были ещё какие-то дермы. Может, это как раз то, что поможет Черри успокоиться?
— Вот, — говорит она, подходя к девушке, выдавливает дерм из упаковки и налепляет ей на шею.
Крик Черри скользит вниз по шкале громкости, стихает до невнятного бульканья, и она оседает по стене старых книг, но Мона уверена, что с ней всё будет в порядке. Однако внизу стрельба — автоматные очереди. Снаружи мимо Молли влетают, с треском отскакивают, рикошетят вокруг стальных балок белые трассирующие пули. А Молли кричит на Джентри, не может ли он включить этот чёртов свет?
Это должно означать лампы внизу, потому что здесь, наверху, всё залито ярким светом, настолько ярким, что Моне видны маленькие пушистые шарики и разноцветные следы, истекающие из них, если внимательно приглядеться. Трассирующие пули. Вот как зовутся эти шарики, которые светятся и прыгают. Эдди рассказывал ей о таких во Флориде, когда охрана гоняла их с частных пляжей, стреляя из темноты.
— На кой чёрт там свет? — говорит лицо с маленького экрана. — Ведьма-то слепа…
Мона улыбается ему. Она не думает, что кто-нибудь, кроме неё, его услышал. Какая ещё Ведьма?
И вот Джентри и большой Слик начинают, кряхтя, срывать толстые жёлтые провода со стен, где они были прикреплены серебристой лентой, и втыкать их в металлические ящики. Черри из Кливленда теперь сидит на полу с закрытыми глазами, а Молли, присев на корточки у двери, обеими руками сжимает пушку, а Энджи…
— Успокойся.
Она услышала это слово, сказанное чьим-то голосом, но голос этот не мог принадлежать никому из тех, кто был в комнате. Она подумала, что это, должно быть, Ланетта, только она умела так говорить — сквозь время, сквозь покой.
А Энджи сидит на полу рядом с носилками, ноги согнуты в коленях, как у статуи, руки обнимают тело мёртвого парня.
Лампы тускнеют — это Джентри со Сликом нашли наконец свой контакт, а Моне чудится, что она услышала, как лицо на мониторе охнуло. Но сама она уже движется, идёт по направлению к Энджи, видя (внезапно и с такой ясностью, что это причиняет боль) тонкую струйку крови, вытекающую из её левого уха.
Но даже тогда покой не оставляет Мону, хотя она и начинает уже чувствовать жгучие укусы где-то в глубине горла и вспоминает вдруг слова Ланетты: «Никогда не смей этим дышать, это проест в тебе дырки».
А спина у Молли — прямая, руки вытянуты… За дверь и куда-то вниз, и не к этому серому ящику, а к пистолету, этой маленькой штучке — Моне слышно, как она делает «чик-чик-чик», а потом слышатся три взрыва где-то далеко внизу, — и там, должно быть, сверкают три голубые вспышки. Но руки Моны уже обнимают Энджи, запястья щекочет испачканный кровью мех. Она заглядывает в пустые глаза, где затухает свет. Дальняя дорога, самый далёкий путь.
— Эй, — зовёт Мона, но никто её не слышит, только Энджи — но и Энджи уже не слышит, склонив голову на труп в спальном мешке, — эй…
Мона поднимает глаза — как раз вовремя, чтобы ухватить взглядом последнее изображение на экране и увидеть, как оно угасает.
А после этого долго — очень и очень долго — ничто уже не имело значения. Ни беззаботность покоя, ни хрустальный овердрайв, прокручивающий воспоминания на ускоренной передаче — и это вовсе не походило на обычную ломку, скорее это было похоже на чувство, когда всё осталось далеко в прошлом — так, наверное, чувствуют себя духи.
Она стояла в дверях между Молли и Сликом и смотрела вниз. В тусклом свечении больших старых ламп было видно, как, подёргиваясь, мечется по грязному бетонному полу металлический паук. У паука были большие искривлённые ножи, которые щёлкали и поскрипывали при каждом его движении, но больше там не двигался никто, а робот всё копошился, как сломанная игрушка, туда-сюда перед искорёженными останками маленького мостка, по которому когда-то давно она пробиралась вместе с Энджи и Черри.
Черри наконец смогла подняться на ноги — бледная, с обмякшим лицом — и сорвала с шеи дерм.
– ’то д’я расслабл’н’ муск’л’, — с трудом выдавила она.
И Мона почувствовала себя худо, потому что вдруг поняла, что опять наделала глупостей, думая, что пытается помочь. Но с «магиком» всегда так, и почему она не может перестать принимать его?
«Потому что ты подсела, идиотка», — услышала она слова Ланетты, но думать об этом ей не хотелось.
И вот они все просто стояли и смотрели вниз на металлического паука, который продолжал метаться по бетонному полу, окончательно разряжая свои батареи. Все, кроме Джентри, который отвинчивал болты, крепившие серый ящик к раме над носилками, переступая своими чёрными ботинками рядом с красным мехом Энджи.
— Слышите? — сказала Молли. — Это вертолёт. Большой вертолёт.
Она была последней на канате, если не считать Джентри, который просто сказал, что он не пойдёт, что ему плевать, что он остаётся.
Канат был толстый и грязный, с завязанными на нём узлами, чтобы за них цепляться, — это напомнило Моне что-то из её далёкого-далёкого детства. Слик и Молли спустили сначала серый ящик. Они опустили его на платформу, где металлические лестницы остались неповреждёнными. Потом Молли ловко, как белка, соскользнула вниз — казалось, она вообще не касается каната — и крепко привязала конец к перилам. Слик спускался медленно, потому что за спиной у него висела Черри, которая была ещё слишком расслаблена, чтобы одолеть спуск сама. Мона всё ещё чувствовала себя виноватой и подумала, не поэтому ли они решили оставить её наверху.
Впрочем, решение приняла Молли, ещё когда стояла у высокого окна, глядя на то, как из длинного чёрного вертолёта выскакивают и рассыпаются по снегу люди.
— Посмотрите-ка, — сказала она. — Они уже знают. Пришли подобрать остатки. Это — «Сенснет». А я сваливаю.
Черри пробормотала, что они тоже уходят, она и Слик. А Слик пожал плечами, потом ухмыльнулся и обнял её за плечи.
— А что будет со мной?
Молли посмотрела на неё. Или казалось, что посмотрела. Ничего не поймёшь с этими зеркалами. На долю секунды над нижней губой показался белый клык. Затем она сказала:
— Мой тебе совет — оставайся. Пусть они разбираются с этим сами. Ты же, в сущности, ни в чём не виновата. Всё это была не твоя идея. Думаю, они что-нибудь из тебя сделают. Во всяком случае, попытаются. Да, ты остаёшься.
Мона не нашла в этих словах ни крупицы смысла, но сейчас она чувствовала себя совсем дохлой, начиналась ломка, и у неё уже не было сил спорить.
А потом они просто ушли, спустились вниз по канату и исчезли. Вот и всё, вот так люди уходят, и ты их никогда больше не увидишь. Мона оглянулась назад в комнату и увидела, что Джентри ходит перед своими книгами, водя пальцем по корешкам, как будто ищет что-то конкретное. Носилки он прикрыл одеялом.
Поэтому она просто ушла, и ей уже никогда не узнать, нашёл Джентри ту книгу или нет. Она кое-как сползла по канату, и это было совсем не просто, не так, как у Молли и Слика. Особенно при её состоянии, потому что Моне казалось, что она вот-вот вырубится, и руки-ноги, похоже, не слишком хорошо её слушались, и приходилось прилагать неимоверные усилия для того, чтобы заставить их работать, а ещё мешали разбухшие нос и горло… Так что того чёрного она заметила, только когда спустилась.
