Постояльцы ночлежки на Трол-стрит показывают, что миссис Николс покинула дом приблизительно в 1 час 40 минут на поиски денег для оплаты проживания (что делает маловероятным такой мотив убийства, как ограбление.) В 3.45 утра 31-го она была обнаружена мертвой, и до настоящего времени не найдено никого, кто видел бы ее позже 2.30 того же числа.
Был произведен опрос местных жителей, ночных сторожей близлежащих зданий и констеблей, несших дежурство на прилегающей территории, от которых можно было бы получить сколь бы то ни было значимую информацию.
Тем не менее к настоящему моменту не удалось раздобыть даже мельчайшей улики, способной указать на причастность к преступлению определенного лица.
Дневник Брэма Стокера
Воскресенье, 9 сентября 1888 года, 10 часов вечера
На борту парохода «Магия», следующего из Белфаста в Ливерпуль
— Ты просто подвергаешь испытанию мое рациональное мышление, брат, — сказал Торнли прошлым вечером. — И признаюсь тебе, будь это не ты, я бы отмел напрочь все сказанное как вздор и бессмыслицу. Официальный диагноз был бы, несомненно, dementia ргаесох[198] или что-то в этом роде, и в связи с этим мне стоило бы поместить тебя в психиатрическую клинику под присмотр. Но, увы и ах, это ты. Проклятье! Куда легче было бы не поверить.
Дрожащей рукой Торнли поднес к усам бокал шерри. Мы сидели в библиотеке, уединившись. Это было в конце долгой и плохо кончившейся недели.
— И кроме того, — сказал он, — я прекрасно усвоил, что мы не можем предвосхитить того, что преподносит нам жизнь. Разве то, о чем ты рассказываешь, более таинственно, чем… чем…
Мой опечаленный брат так и не закончил вопроса, хотя и выразительно указал подбородком в сторону отдаленной столовой, чтобы я соотнес его слова с унижением, перенесенным им там менее двух часов назад.
За обедом собралось восемь человек: Торнли, я, Флоренс, Ноэль и две супружеские четы, коллеги Торнли по медицинскому цеху с женами. Один из них, удостоенный рыцарского звания титулованный землевладелец, очень мне не понравился, особенно после того, как Торнли усадил его во главе стола и целая миля красного дерева, уставленного севрским фарфором и столовым серебром с монограммами, отделила этого почетного гостя от простых смертных. Мне выпало сидеть справа от жены второго хирурга, от которой я все время отворачивался, пытаясь, по большей части безуспешно, вовлечь в разговор собственного сына.
Куда больше Ноэля занимало мятное желе, недавно положенное служанкой в его тарелку: он морщился, не считая его подходящей приправой к ожидавшейся баранине. Наконец Флоренс распорядилась заменить мальчику тарелку, и он поблагодарил ее, буркнув merci. Я мог лишь сокрушаться, что расстояние между нами столь же огромно, как море, отделяющее мою жену и сына от их обожаемой Франции.
Обед, однако, продолжался. Я, как мог, старался поддерживать разговор, но получалось плохо: слишком свежи были в моей памяти воспоминания о недавно увиденном. А именно о мешках с кровью, свисающих с люстры нашей столовой, которая была такой же, как у Торнли, только попроще. («У нас все проще», — напоминает мне Флоренс.) Я не мог забыть и прочитанного позже о подробностях смерти миссис Николс в газетах, прибывших с утренней почтой, той же, которая доставила еще три письма от Генри, доведя их общее количество за неделю до десяти.
Это случилось, когда нам подали ванильный пудинг, слишком напоминающий своим видом плоть, чтобы соответствовать моим нынешним вкусам. Дверь в столовую вдруг резко распахнулась, и в проеме предстала миссис Эмили Торнли Стокер, совершенно нагая. Бедный Торнли увидел это зрелище последним, лишь после того, как обратил внимание на наши отвисшие челюсти, а его жена во всеуслышание визгливо заявила:
— Я тоже люблю умную застольную беседу.
Сказав это, она, спасаясь от двух бегущих к ней слуг, ворвалась в комнату и забегала вокруг стола. Ее настигли и прикрыли наготу скатертью. Когда слугам удалось утихомирить хозяйку дома, все трое в молчании удалились. Нет нужды говорить, что обед был испорчен. Мой брат попросил прощения у гостей, которые постарались сделать вид, будто ничего не произошло.
Да, неделя завершилась весьма постыдно. Рано утром в субботу, 1 сентября, я явился в Эли-плейс, чтобы повидать Флоренс и Ноэля, уже некоторое время занимавших две из множества великолепных комнат Торнли. Вся неделя прошла впустую, в развлечениях, хотя, стыдно вспомнить, моя телеграмма содержала слово «важно». Беда, однако, была в том, что, когда мне удавалось застать брата в одиночестве, моя решимость покидала меня. По правде говоря, я боялся того самого диагноза — «слабоумие», какой он позднее и назвал. Но в последний вечер перед моим отъездом пришло время поговорить начистоту.
Мы с Торнли договорились, что после того, как я уложу Ноэля, мы встретимся в библиотеке, за более чем заслуженным шерри.
Я с нетерпением ждал этого, ибо раньше, в тот же вечер, увидев Эмили, мой ошеломленный сын спросил меня, что такое безумие.
Смутившись, я долго сидел у его постели, прежде чем решился спросить, нельзя ли мне ответить на этот вопрос в другой раз.
— Может быть, к тому времени я это узнаю, — сказал я, целуя его в лобик и желая, чтобы его сны не походили на мои.
Потом я выключил свет и ушел.
Наконец, когда все домашние разошлись, я присоединился к Торнли. Разговор о бедной, безумной Эмили был коротким.[199] Это ранило его, но вскоре возникла еще и тема Тамблти, ибо я излил на него всю эту историю с ее дьявольскими подробностями. Что бы ни было тому причиной — меланхолия моего брата, то, что он воспринимал услышанное и делал выводы профессионально, или что-то еще, но я поведал ему столько, что после этого Сперанца могла бы причислить и его к Чадам Света.
Правда, хотя про «Золотую Зарю» Торнли слышал, но знал об ордене очень мало, а о демонологии и одержимости и того меньше. Зато мой брат много, очень много знал о безумцах и убийцах. Ну а поскольку среди множества его достижений числились и первые опыты по переливанию крови, я, может быть, слишком подчеркнуто осведомился у него, может ли то количество крови, которое я обнаружил в мешках, быть получено из одного тела? Этот вопрос не давал мне покоя с того момента, как кровь утекла в слив.
— Да, — ответил он, — в женском теле стандартных параметров содержится от шести и более пинт до галлона. — Правда, он тут же добавил, что, если нужно собрать такое количество крови, это потребует немало времени. — Особенно если, как ты говоришь… сливать ее в мешки, да?
Я кивнул, после чего Торнли уточнил свои слова, пояснив, что скорость вытекания крови зависит еще от способа, каким она отворена.
— А требует ли такое полное кровопускание хирургических навыков?
— Не обязательно, — последовал ответ. — Хватило бы умения мясника.
Он отпил пару глоточков шерри и добавил:
— Но и у вампира тоже, думаю, получилось бы прекрасно.
— Торнли, ты что, надо мной насмехаешься?
С минуту он смотрел на меня в раздумье, а потом кивнул:
— Полагаю, да. Извини, Брэм. Я больше не буду.
Конечно, он больше не будет. Бедный Торнли, живое воплощение преданности и Эмили, все глубже впадающей в свои болезненные фантазии, и мне, барахтающемуся на собственном мелководье. И боюсь, у меня будет еще причина воззвать к его преданности, познаниям и рациональному уму, который был продемонстрирован этим утром, когда он увел меня с террасы, где мы все завтракали, попросив выйти на пару слов.
— Что это значит, Торнли? — Ради сохранения приватности мы делали вид, будто играем в крокет. — Ты приберег для меня палату для буйных в Ричмонде?[200]
— Нет-нет, — запротестовал Торнли. — Даже если дойдет до этого, брат, будь уверен, — он кивнул в сторону дальнего крыла особняка, где находились покои его жены, — тебя тоже примут и устроят с комфортом.
Весь этот разговор о приютах скорби, беспечный с моей стороны, уклончивый с его, напомнил мне о визите в Степни-Лэтч, по окончании которого я обещал передать Торнли наилучшие пожелания от доктора Стюарта. Что я и сделал, после чего он, с удовольствием меня выслушав, сказал:
— О да, славный малый этот доктор Стюарт. Но вот что мне хотелось бы знать, Брэм…
— Что же? — спросил я, с силой направив раскрашенный яркими полосами мяч к дальней вешке.
— Поправь, меня, брат, если я в чем-то ошибусь. Этот Эбберлайн, о котором ты отзываешься, мягко говоря, без восторга. Правильно ли я понял, что у него были основания поговорить с тобой еще раньше? Я имею в виду, до того, как он увидел тебя в горящих доках?
— Да.
Я напомнил Торнли об ужасном инциденте с собаками и рассказал также, что Эбберлайн раскрыл нашу с Кейном маскировку в Уайтчепеле и потом, в ту же ночь, видел, как я лишился чувств на улице.
