Предвижу скорый мистический прорыв Владимира Личутина, насыщение его будущих книг сокровениями ведуний и древних северных колдунов, и куда там будет всем западным выхолощенным мистикам перед природным праславянским мистицизмом Владимира Личутина.
Заметил я еще одно ожидание в романе - ожидание яростной плотской любви. И тут утишивал себя осознанно страстный художник, наш северный Боккаччо. Роман не только полемичен, неожидан своей еврейской темой, своим отнюдь не надуманным, но спорным образом самозванного еврея, гибнущего за русское дело. Роман не только завораживает своей приоткрытой мистичностью, он еще и непривычно эротичен. Читатель не найдет в нем площадного мата, да и не стал бы журнал "Наш современник" печатать нецензурную лексику, нет в нем и откровенных сексуальных сцен, но живая плотская страсть переполняет многие его страницы. Наваждение как приходит с первыми главами, так и не оставляет до конца. И уже ждешь его завершения, ждешь полного опустошения страстей... Что-то удерживает Личутина. Но куда же деться читателю от того, как "слабея, мягчея крупным телом, прикладывая грудь..." нетерпеливо окунает в жар то своего мужа Ротмана, то давнего возлюбленного Алешку Братилова, то иных уж новых знакомых, вплоть до вечного бобыля Вали Уткина, "измеряющего ладонью бабьи всхолмья", сама себя не осознающая и не всегда понимающая Миледи Ротман? В романе действительно "пахнет женщиной... действительно висел густой запах любви и зазывал обратно в постелю". Тут скорее вспоминаются не завлекаловки нынешних беллетристов, а живая и плотская, как сама земля, традиция Эмиля Золя, когда-то любимого писателя Владимира Личутина. Но и любовь, увы, свертывается в клубочек по ходу романа, и наступает некий распад и времени, и пространства, наступает ожидание смерти. С чего бы умирать молодой еще и красивой бабе? Откуда у Миледи смертные ноты в душе? "В голове у Миледи вскружилось, хмельные волны, растопив злость, прорвали черевные запруды, кинулись вверх, затопили всякий рассудок. Прощально подумалось о близких, но беззаботно, отстраненно, как о чужих: "Что мать? Мать родные похоронят, не оставят поверх земли. А сын?.. Ванюшку-то куда, сиротею? А что Ванюшка, государство подымет..." И так пьяная замерзала потихоньку Миледи в слободских сугробах... Зачем-то назвал Владимир Личутин роман не по имени героев-соперников, а по имени главной героини, достаточно далекой и от гражданских, и от политических, и от национальных тем, героини, ищущей своего бабьего счастья, но так и не находящей его в разваливающемся обществе.
Если откинуть всю политику, все то, что важно и для героев, и для самого Личутина, то в романе мы увидим женщину, старающуюся хоть как-то сохранить свой привычный мир, обрести мужа, родить ребенка, сохранить семью. Не получается почти ничего. За трагедией Миледи Ротман прослеживается трагедия русской семьи как таковой. Если уж в северном поморье родовитая крепкая баба из семьи поморов-коренников не способна уже сегодня ни создать, ни сохранить семью, то чего же ждать от женщин русских из крупных городов? Вот потому и наводит уныние на меня этот крепкий роман, несмотря на эротику, мистику и неординарного главного героя. Да, погиб у Миледи муж, но растет сын, жива мать, есть друзья - почему же превращается красивая дородная, далеко не старая русская женщина в пьяницу и распутницу, в некую северную бомжиху?
И здесь я подхожу к финальной итоговой концепции романа Владимира Личутина, концепции, может быть, неосознанной и им самим, не просчитанной и не сконструированной, а стихийно вырвавшейся из души наблюдательного художника. Личутин талантливо фиксирует то, что видит на родном Поморье. И картина эта страшна своими наблюдениями. Дома, даже в которых живут люди, как бы заброшены, неухожены. Поля в запустении. Слобода вымирает. Все десятки главных и второстепенных героев романа к концу его или гибнут, или уезжают, или окончательно спиваются: старухи, женщины, работящие мужики. Спившаяся и падшая Миледи Ротман - лишь символ всего Поморья, когда-то славного своей историей. В другой Слободе, в другие времена Миледи не позволили бы спиться ее родня, ее подруги, ее начальники. Женщина с ребенком, учительница, почтальонша, из крепкого роду-племени, никто бы не позволил ей спиться - такого и быть не могло, или это было бы чрезвычайное событие, а сегодня на общем фоне она как все. Пил до смерти отец, собственно, и утонул пьяный, не справившись с семгой, вечно пьян брат Васяка, друг Митя Вараксин с "пустыми тоскливыми глазами человека, у которого прикончилось время жить". Часовщик, пропивший все свои часы. Часовщик качался как былинка под вьюжным ветром и, не находя укрепы шаткому тельцу, однако не падал. Словно бы на ногах у него были водолазные свинцовые камаши... Безвременье стояло в природе". Безвременьем, пьяным и опустошенным, заканчивается роман. Нет никакой работы, нет настоящего дела, нет желания. И только остатки живой любви оставляют надежду на выживание. Как дед Мороз, появился среди сугробов тоже пьяненький художник Алексей Братилов, встряхнул замерзающую "непутевую странницу, растопил окаменевший рот. Вдохнул бражного перегара, махорного чаду и луковой свежей прели... закатил горюшицу на чунки, обмотал твердой хрустящей веревкою и поволок по каткой дороге в свою нору... "Сирота у сироты всегда обогреется, - шептал он сам с собою. - Много ли нам надо-то, Боже мой?.. Чай, русские мы..."
Вот так и заканчивается роман о страданиях и страдальцах Владимира Ли
чутина. И выжить-то они с грехом пополам выживут, спору нет, но что уготовано в жизни подрастающему сынку их, числящемуся по всем документам Иваном Ивановичем Ротманом, коему уже на роду написано стать новым русским евреем, хоть и нет в нем ни кровиночки не только еврейской, но и погибшего в болотах несостоявшегося отца Ивана Ротмана. В Слободе он так и останется для всех и навсегда русским евреем. Дай Бог Алексею Братилову и Миледи спокойного выживания, а новому Ивану Ротману новой русской жизни.
Станислав Куняев
Куняев Станислав Юрьевич, поэт, редактор журнала "Наш современник". Родился 27 ноября 1932 года в Калуге. Там же закончил школу. Его предки земские врачи, офицеры, губернские чиновники, один из них - писал стихи и даже публиковал сборники в Петрозаводске.
С 1952 по 1957 год учился на филологическом факультете МГУ, где и начал писать стихи.
Первая книга стихов "Землепроходцы" вышла в 1960 году в Калуге. В 60-70-е годы входил в группу поэтов так называемой "тихой лирики", опирающейся на корневые традиции русской поэзии (Н.Рубцов, В.Соколов, А.Передреев, Ю.Кузнецов).
Вышло около 20 книг стихов, прозы, публицистики. Наиболее известны из них "Вечная спутница", "Свиток", "Рукопись", "Глубокий день", "Избранное". Стихотворение 1959 года "Добро должно быть с кулаками" не только сделало поэта знаменитым, но в чем-то и предопределило все развитие его поэзии. Даже с учетом того, что поэт позже отказался от категоричности своего поэтического манифеста. И все-таки именно категоричность, волевое жесткое начало превалирует во всех поэтических сборниках. Его энергия ведет Куняева в самую гущу общественной жизни страны. Достаточно рано определившись как русский национальный поэт и гражданин, он не боялся и смелых публичных заявлений о положении русского народа, о русофобии, господствовавшей в среде интеллигенции, о засилии еврейства в литературе.
Станислав Куняев как бы подхватил эстафету русского национального движения в литературе у своего предшественника Сергея Викулова и с 1989 году является главным редактором журнала "Наш современник", объединившего все лучшие литературно-патриотические силы страны (В.Белов, В.Распутин. Ю.Кузнецов, А.Проханов, В.Личутин, В.Кожинов и др.). Вместе с сыном Сергеем опубликовал в серии "ЖЗЛ" книгу о жизни и творчестве Сергея Есенина. За последние годы опубликовал трехтомник воспоминаний "Поэзия. Судьба. Россия", ставший несомненным литературным событием начала третьего тысячелетия.
Женат. Живет в Москве.
РОДНАЯ ЗЕМЛЯ
Когда-то племя бросило отчизну,
Ее пустыни, реки и холмы,
Чтобы о ней веками править тризну,
О ней глядеть несбыточные сны.
Но что же делать, если не хватило
У предков силы Родину спасти
Иль мужества со славой лечь в могилы,
Иную жизнь в легендах обрести?
Кто виноват, что не ушли в подполье
В печальном приснопамятном году,
Что, зубы стиснув, не перемололи,
Как наша Русь, железную орду?
Кто виноват, что в грустных униженьях
Как тяжкий сон тянулись времена,
Что на изобретеньях и прозреньях
Тень первородной слабости видна?
И нас без вас и вас без нас убудет,
Но, отвергая всех сомнений рать,
Я так скажу: что быть должно
да будет!
Вам есть, где жить, а нам
где умирать...
Станислав Куняев
ВОЛЯ К СОПРОТИВЛЕНИЮ
Владимир Бондаренко. Когда-то новомирский критик Игорь Виноградов мечтал вырвать у "Нашего современника" "знамя русской национальной культуры". Значит, даже наши оппоненты понимали и понимают, что "Наш современник" является символом русской национальной культуры Что же такое, по мнению главного редактора журнала, "знамя русской национальной культуры"?
