— Что же вам надо от меня? — задала она вопрос, присаживаясь на койке и неловко прикрывая одеялом свои обнаженные плечи. — Почему я нахожусь здесь?
— Антуанетта, пожалуйста, только не сейчас. Давайте спать. Все обсудим завтра утром.
— Нет, я хочу поговорить обо всем сейчас. Мне нужно знать, как вы намерены поступить со мной дальше. Меня ждут дела в Лондоне.
Голос Гейбрйела, еще минуту назад такой мягкий и добрый, вдруг превратился в холодный и колючий:
— Вы имеете в виду, что вас ждет ваш герцог?
«Мариетта? Кто же такая Мариетта?»
Вопрос висел у нее на кончике языка, но она так и не решилась задать его.
— Мне нужно письмо, — сказал он.
Она промолчала, а он опять сказал таким же холодным тоном:
— Вот почему вы оказались здесь, Антуанетта. А вы думали, что по какой-то другой причине?
— Ах, письмо. Ну конечно.
Как только она могла забыть об этом — ведь письмо так много значило для нее? Но теперь она пришла в себя.
Гейбриел вылез из-под одеяла.
Его глаза по-прежнему светились голубизной, его лицо оставалось таким же красивым, но теперь он казался ей совершенно чужим. Он не был похож ни на грабителя, ни на Кумба. Он превратился в незнакомца, таким она его никогда прежде не видела.
— Почему вы не хотите отдать его мне? — Его голос звучал недовольно и неприязненно. — Оно ведь вам больше не нужно. Не будьте такой эгоистичной, Антуанетта. Отдайте мне письмо.
— Нет! Письмо мне нужно. Без него я никогда не освобожусь от лорда Эпплби.
Она сказала ему правду и теперь молча смотрела на него, ожидая, какое действие произведут на него её слова и что он скажет в ответ. Но к ее огорчению, его лицо стало еще жестче и суровее, ей стало ясно, что он никогда не сумеет взглянуть на это с ее точки зрения.
— Итак, вы намерены шантажировать его с помощью письма, не так ли?
Неужели она не ослышалась?! «Шантажировать»? Это слово резануло слух, но как бы страшно оно ни звучало, еще страшнее для нее было услышать имя лорда Эпплби.
— Где оно? — Гейбриел повернулся и огляделся вокруг.
Увидев разбросанную по каюте одежду и нижнее белье, он начал обыскивать каждую вещь, одну за другой. Он тряс и даже отрывал подкладку на нижних юбках, чтобы убедиться в том, что письмо не зашито внутри. Антуанетта наблюдала за ним безмолвно, с напускным безразличием. Когда он закончил с бельем, он схватил ее саквояж и вывалил все его содержимое на койку, раскидав все по одеялу.
Копание в ее личных вещах переполнило чашу терпения Антуанетты.
— Прекратите! — сердито закричала она.
Но Гейбриел уже не мог остановиться — шлея попала ему под хвост. Надо было проверить все ее вещи. Он рылся в них, а потом разбрасывал как попало, вплоть до чулок и шпилек.
— Вот что я должен был сделать с самого начала, — сказал он сердитым голосом, ничуть не похожим на его прежний голос. — Сколько я зря потратил времени и сил.
Неужели она не ослышалась? Он зря потратил время и силы? Неужели он имел в виду их личные, интимные отношения? Гнев с новой силой вспыхнул в душе Антуанетты, в нем растворилась ее жалость к себе.
— Жаль, что вы не сказали этого раньше, тогда мне не надо было бы притворяться, называя вас замечательным любовником. Хотя, откровенно говоря, ваши несколько уроков любви оказались полезными.
— Антуанетта! — проворчал он сквозь стиснутые зубы.
Она скрестила руки на своей обнаженной груди и со злостью посмотрела на него:
— Полагаю, сейчас для вас самое время сказать правду. Что обещал вам лорд Эпплби за вашу услугу?
Он перевел дыхание, чтобы успокоиться.
— Мне нужно письмо, а взамен он отдаст мне Уэксмур-Мэнор.
Его слова, словно нож, вонзились в ее сердце. Нет, он не должен заметить, насколько она возмущена и обижена, теперь она ему ни за что не уступит письмо.
— Ну что ж, тогда вам не повезло, — язвительно ответила она.
Гейбриелу хотелось взять ее обеими руками и вытрясти из нее всю душу. Или зацеловать до изнеможения. Ее оскорбительный тон жалил, но он не обращал внимания на столь мелкие уколы. Может быть, он не самый замечательный любовник на свете, но невозможно поверить, что она притворялась, изображая страстные чувства, когда они занимались любовью. Такое трудно подделать, и если ей вздумалось отрицать подлинность своих чувств, то, вероятно, по каким-то особым причинам. Вероятно, ей надо притвориться, что их связь ничего не значит для нее: она должна предстать перед своим герцогом в достойном виде. В известном смысле он мог войти в ее положение, но до конца все-таки не понимал ее и не мог примириться с тем, что она сказала. Однако к письму у него было совсем другое отношение. Направляясь к своему новому покровителю, она собиралась взять письмо с собой в качестве средства шантажа, чтобы держать Эпплби в своих руках, лишая его возможности причинить ей какие-нибудь неприятности.
Подобный хладнокровный эгоизм возмущал Гейбриела, и он считал, что она не вправе так себя вести. Письмо значило для него очень многое, с его помощью он мог вернуть не только Уэксмур-Мэнор, но и защищать от посягательств Эпплби клуб «Афродита». От его решительности зависела также судьба его друзей и знакомых. Нет, он постарается любой ценой получить от нее письмо, чего бы это ему ни стоило.
— Отдайте мне письмо, и я расскажу вам все, о чем бы вы ни захотели меня спросить, — угрожающе сказал он, наклонившись над ней.
Зрачки у нее расширились, но вовсе не от страха, как он заметил. Напротив, в ее глазах блистала решимость.
— Я очень устала, — произнесла она лениво и равнодушно. — Пожалуйста, оставьте меня.
Гейбриел не пошевелился.
— Вы все равно отдадите мне письмо, — сквозь зубы проговорил он. — В нем все мое будущее.
«Но ведь и ее тоже», — прошептал ему его внутренний голос. Но она по-прежнему упорно смотрела ему в глаза, тем самым давая понять, что не собирается выполнять его просьбу. Наконец, не выдержав, он со злостью буркнул что-то себе под нос и ушел в соседнюю каюту, громко захлопнув за собой дверь.
Антуанетта откинулась спиной на подушки, ее била дрожь, она с трудом удерживалась от слез. Его волновало одно лишь письмо и его права на владение Уэксмур-Мэнором. Его тревожило с самого начала только это.
Насколько же она была глупа, что ничего не замечала. Ей надо бежать от него. Если бы ей удалось убедить его ссадить ее на берег, то у нее появилась бы возможность вернуться к себе домой. Там она будет одна, но это все же лучше, чем быть пойманной на судне вместе с ним. Она не верила ему. Она никогда не верила ему, и была права.
Но хуже всего было то, что она теряла уверенность в себе, когда он был рядом с ней. Она сама добровольно бросалась в его объятия, но с этим надо было что-то делать. В Антуанетте заговорила гордость.
