Монахи вернулись к столу, вытирая руки невесть откуда взявшимися чистыми тряпицами. Расселись чинно, тут Николай заметил, что на столе кроме блюд, ничего нет. Ни тарелок, ни бокалов. Он метнулся в комнату и принёс стопочку тарелок, вилки, ножи. Потом принёс бокалы. На столе оказалось несколько кувшинов с квасом.
— Ну же, налетай! — Иванов опять ухватил недоеденную ногу.
Однако никто не притронулся к еде, пока не прочли короткую молитву. Только после этого брат Силантий начал разливать из большой фарфоровой кастрюли щи с мясом в подаваемые ему по очереди тарелки.
Видя, как на него бросают любопытные взгляды, Николай поднялся.
— Брат Силантий, я пойду, у меня ещё куча дел. Оставлять ничего не надо, корми людей досыта, ты понял? А то опять скромничать будешь.
Силантий промокнул губы платком и сказал: — Тут нам многовато будет. Дозволь остатнюю толику братьям в обитель снести, коль всё нам ниспослано?
— Давай так договоримся, я завтра приду в вашу обитель и накрою вашим братьям такой же стол. А сейчас кушайте досыта и заканчивайте вашу работу.
Иванов пошёл к себе и настроил абрудар опять на "Яр". Нужно ещё других блюд накопировать, не кормить же одним и тем же.
В "Яре" дрались. Николай вздохнул. И это тоже Россия, которую мы потеряли. Вернее, это то, что осталось у нас от России, которую мы потеряли. Нет, первый раз правильно сказал.
Иванов присмотрелся. Петров и Сидоров, стоя спина к спине, крушили табуретками, ухватив их за ножки, чьи-то головы. Женщины, вцепившись в молодых Петровых, визжали и не пускали их в свалку. Николай полетел на кухню и скопировал стол готовых блюд. Блюда на этот раз были другие. Иванов остался доволен, и вернулся в первый зал, посмотреть, чем закончилась битва. Битва закончилась вполне предсказуемо, ввалились городовые и ввалили всем по полной. Николай понял, что надо вмешаться. Разборки в полиции не входили в его планы. Но каждого из наших драчунов держали по двое полицейских. Судя по растрёпанному виду молодых Петровых, они всё же вырвались от женщин и поучаствовали в битве. Да, проблема, не отрезать же руки и бока городовым. И это нужно сделать до выяснения личностей, то есть до разбирательства в полицейском участке. Однако до самых дверей участка преступников крепко держали под локти. Причём, если Петровы молчали, Сидоров не умолкал. Что только не услышали бедные городовые. И "Держиморды", и "Менты поганые", и "Всех перевешаем на столбах, как в семнадцатом". Момент наступил, когда их всех запихнули в камеру. Вот тогда Иванов их и развеял. Потом слегка подумал, и решил проявить их завтра утром. Сейчас копии выспавшиеся, что им делать, на ночь глядя. Всю ночь будут шарахаться, мешать монахам работать, а завтра будут варёные.
* * *
Ночь прошла в визжании пил и стуке молотков. Монахи закончили работу около пяти часов утра, и сразу пошли к заутрене. Иванов пошёл с ними. Отстоял, отслушал, открестился, всё, как положено. Поставил свечку. Толщиной в руку, конечно, не было, но толщиной в большой палец поставил.
Потом пошёл к настоятелю, пожертвовал сто рублей на обитель, и попросил разрешения накрыть для братьев – монахов стол в трапезной. Получив разрешение, сказал, что всё готово, но нужно забрать еду из Потешного дворца. Монахи час таскали блюда, а Иванов копировал поочерёдно, то первый стол, то второй. Наконец пришёл брат Силантий и сказал, что довольно, братия благодарит и будет век молиться за такого щедрого барина, а если что ещё понадобится, только намекните, все будет в лучшем виде.
Иванов сварил себе кофе, поел сам, а потом проявил друзей.
Счастливые и довольные, с предвкушением поездки в "Яр", они проявились у Иванова в комнате. Ни слова не говоря, Иванов посадил их перед монитором, смотреть запись их вчерашних художеств.
— И что теперь? — хмуро спросил Петров, досмотрев до конца.
— Ничего, сидите тихо, и пока в город не высовывайтесь, хулиганы! — ответил Иванов, потом видя потускневшие лица друзей и пунцовые, от смущения, лица женщин, рассмеялся, — Никого не убили и, слава Богу! Через неделю о вас забудут.
— Вот что значит с монахами общаться, — буркнул Сидоров, — в каждом предложении три слова о Боге.
Иванов погрозил ему пальцем: — Не богохульствуй, отрок, и не возноси свой глас на того, кто спас тебя от геенны огненной!
* * *
А Санкт-Петербург в это время хоронил императора.
Николай был неприятно поражён, насколько холодно петербуржцы отреагировали на смерть его отца. Европейские столицы были в трауре, Россия молилась и плакала, Москва вся в чёрном крепе, а Санкт-Петербург нет. В день прибытия, 27 октября, конечно, высшие чины, министры и сановники, встречали тело государя в полном составе и войска были выстроены. Но простого люда было значительно меньше, чем в Москве, витрины торгующих, как, ни в чем не бывало, магазинов и лавок не затянуты крепом, на всём протяжении погребальной процессии Николай не услышал, ни одного рыдания и не увидел, ни одной слезинки. Министры чинно шли парами, потом колонна певчих, заунывно выводящих мелодию, затем быстро семенящее духовенство, потом на пышно убранной повозке вороные лошади везли гроб с телом усопшего.
На Невском проспекте один из гвардейских офицеров, стоящий во главе шеренги своих солдат, громко скомандовал: — Голову направо! Смотри веселей!
Николая передёрнуло. Он сжал зубы. Ну-ну…
Процессия прошла вдоль всего Невского проспекта, мимо Исаакиевского собора и Сената и, повернув, на Литейный мост, пройдя вокруг всего кронверка, начала заходить в Петропавловскую крепость через Петропавловские ворота.
Гроб установили в Петропавловском Соборе, и началась панихида.
В Аничков дворец приехали, когда уже стемнело. Мертвенный электрический свет заливал пустые, притихшие залы. Все устали, ведь весь день провели на ногах. Николай очень беспокоился за мамá, но императрица-мать мужественно перенесла все испытания.
После позднего обеда, к девяти часам вечера, нужно было ехать снова в Петропавловскую крепость, на вечернюю панихиду. Николай поехал с Георгием и младшим братом Мишей, женщин с собой не взял, им и так сегодня досталось. Спать лёг далеко за полночь.
* * *
Николай проспал до одиннадцати утра следующего дня. Организм потребовал отдыха за все предшествующие волнения.
Георгий находился в спальне. Тихонько сидел у стола и листал газеты. Увидев, что брат проснулся, сказал:
— Слава Богу! Ещё немного, и мне пришлось бы тебя разбудить. Через час собирается Государственный Совет в полном составе, тебе придётся говорить речь.
— Как ты думаешь, сказать что-нибудь умное, или отделаться общими фразами?
— Ники, Госсовет – это отстойник бывших министров и губернаторов. Из сотни человек там двенадцать действующих министров. Перед кем там метать бисер? Нужно сказать десять стандартных фраз. Кстати, текст уже написан.
Николай нажал кнопку электрического звонка, вызывающего камердинера.
Глава 17
В Калинкино Петров намеревался быть рано утром. Но после вчерашнего, так трудно было встать, что Александр нажал кнопку выключения будильника и проспал ещё часа два. Накануне друзья слегка расслабились. Агафья Егоровна зажарила молочного поросёнка. Скворчащий, с золотой корочкой, тающий во рту. Мм-м… Иванов не удержался, пошёл наверх и принёс упаковку баночного пива. И так хорошо в процессе сиделось, что за пивом пришлось ходить ещё не один раз. Вследствие чего, поздний вечер вспоминался фрагментарно. И что так развезло с пива? Нужно спросить, может, и покрепче что пили? Однако нужно ехать.
Максаков, в этот раз, встречал на пороге. Савелий остался в коляске, а Петров прошёл за Гвидоном Ананиевичем в зал. В комнате никого не было. Важные переговоры хозяин решил проводить единолично.
— Вы не передумали-с, милостивый государь? — для затравки спросил Максаков, сделав попытку улыбнуться, и пригласив садиться к столу.
— Отнюдь, — вспомнил Петров умное слово.
— Хорошо-с, — удовлетворённо кивнул старый барин и прищурился на Александра: — А скажите, милейший Александр Артемьевич, в каких отношениях вы с купцом, как бишь его, Ивановым?
— Он поверенный в моих делах, когда я плавал, он управлял моими капиталами, честнейший человек, должен вам заметить, — выдал Петров.
— В самом деле? — искренне удивился Максаков.
— А у вас какие-нибудь сомнения? — в свою очередь удивился Петров.
Максаков некоторое время раздумывал. Потом сказал осторожно: — Он беспардонно и панибратски якшается с крестьянами, хлеб раздаёт… м-м… даром, у меня сложилось мнение, что он, э-э-э… социалист…
Петров сделал брови домиком: — Уверяю вас, дорогой Гвидон Ананиевич, вы заблуждаетесь. Николай Сергеевич купчина высокого полёта, в московских банках двери ногой открывает. Он не может быть социалистом. Если он закрутил какие-то дела с крестьянами, то значит, нащупал выгодное дельце. Кстати, вот, буквально, позавчера, он поймал беглого каторжника, политического, и сдал в полицию.
