Поэтому так часто изливают душу случайным попутчикам в поездах. И есть в таких разговорах моменты, когда незнакомый человек вдруг — словно проблесками — делается очень близким, родственным: моменты истинной духовной близости.
Но если это не поезд, если потом вам не обязательно расставаться, возникшее чувство порой ложится в основу отношений надежных и долгих.
Мужественно похмыкивая, Саша вел повесть о последних месяцах, давая понять, как круто прихватила его судьба и каким настоящим мужчиной он держался в борьбе в самых безнадежных ситуациях. Нет, он не хвастал — он даже посмеивался над собой, роняя скупо, что ничего особенного тут нет, раз-другой он крепко струсил; но получалось как-то, что он все преодолевал сам, рассчитывал только на собственные силы, и это нормально, вообще мужчина лишь так и может поступать, — хотя случалось и везение.
И она замирала, когда он горел в лесу, или вяз в болоте, или прыгал из ревущего самолета, — и незаметно между ними возникали и прочились те незримые нити, которые связывают человека с тем, кто, жалея и веря, жадно приемлет лучшее в нем.
Ночной воздух повлажнел от росы, стало прохладно и неуютно, а Олино жилье оказалось рядом, за углом, и там был растворимый кофе, и печенье, и сгущенка, только тихонько, чтобы соседей не разбудить, а ему завтра на аэродром не надо, можно вернуться позже и выспаться до обёда.
В комнате нашелся не только кофе, и мерцал красный глазок транзистора, тихо и щемяще пел грассирующий французский голос, и Саша не был одинок здесь — все, что он говорил и делал, что бы ни сказал или сделал впредь, было заранее прощено, понято, принято; и она не была ему неприятна, она не навязывалась, ей ничего не надо было, она ни на что не рассчитывала; происходящее ни к чему не обязывало — и поэтому было легко и рождало легкую и теплую, как ветерок, благодарность.
Он остался, а она назавтра не пошла на работу. В последний момент он подумал о другой, далекой, но случившееся словно сбылось само собой, оказалось сильнее него: и кроме влечения на него нахлынуло то удивительное дружеское чувство к ней, дружеское понимание и признательность, которые он никогда не подозревал в себе возможными по отношению к женщине; близость с женщиной, которую по-человечески воспринимал как друга, была оглушительным откровением.
Рита приехала неожиданно.
При ярком свете летнего дня Рита оказалась стара: крупная пористая кожа, морщинки на шее, в черной пряди зло серебрился седой волосок. Саша против воли подумал, что Оля моложе на шесть лет, и презирал себя за эту мысль.
Номер в гостинице достать не удалось, и Рита устроила вульгарный скандал администраторше. Саша привел ее в общежитие.
Рита принялась немедленно кокетничать с Борей, оценивая глазами его фигуру. Через пять минут звала в гости и давала адрес. Саша даже не ревновал — смотрел печально… Чувство вины уступало место отчуждению, горечи, раздражению.
Боря подмигнул и ушёл.
Рита оставалась недотрогой.
— А у тебя появились опытные повадки, — сказала она, отсаживаясь на стул и закуривая. — Что, завел здесь кого-то, а?
И раньше, чем побагровевший Саша нашелся с ответом, спокойно одобрила:
— Не бойся, я не ревную. Мы современные люди. Мужчина есть мужчина. Только смотри, не влюбись в какую-нибудь свою потаскушку.
И потребовала везти ее смотреть «Волгу».
При виде машины глаза ее загорелись, она немедленно влезла внутрь, все осмотрела, покритиковала цвет обивки: «Надо будет заменить». И без умолку развивала планы их будущей жизни, счастливой и обеспеченной.
Саша недоумевал: насколько слеп он был… Жадная, расчетливая, беззастенчивая. Что же было с ней в тот далекий вечер — грусть накатила, страх одиночества, тоска по минувшей юности?.. И одета сверх моды, как попугай…
Рита заметила его взгляды, надулась, взъерошилась. Они поссорились.
Рита захотела ужинать в ресторане. В ресторане, по ее мнению, кормили мерзостью. Велела заказать французский коньяк — всякой дряни она не пьет. Когда она была знакома с одним человеком, правда, вдвое старше нее, но настоящим мужчиной, умел делать деньги, о, он такие дела проворачивал, так он признавал только «Наполеон».
Легкой дымкой таял и отлетал в прошлое образ, созданный Сашей за семь лет одиноких мечтаний. Он просто не знал ее, а теперь романтическая идеализация сменилась неприглядной и прямой истиной… Нет, он не испытывал к ней ненависти за обманутое чувство, ни даже презрения к существу скверному и пустому, — была лишь печаль по невозвратимым иллюзиям юности.
Но куда было ее поселить?.. Пробираться контрабандой в мужское общежитие Рита отказалась с возмущением: за кого он ее принимает. Саша отправился к Оле.
— Понимаешь, — мучительно выдавил он, — приехала из Ленинграда одна знакомая…
— А, — сказала Оля. — Возьми ключ. Я переночую у подруги. Ничего. Я понимаю.
Эта беззаветная кротость кольнула трогательно в сравнении с Ритиной напористостью и деловитостью.
Вечером, сидя с Ритой, он вдруг испытал неприязнь: он с некоторым удивлением ощутил, что эта комнатка и все, связанное с ней, принадлежит только им с Олей, — у них каким-то образом появилась своя жизнь, и Рита здесь нехороша — чужая.
И когда Рита подняла на смех дешевую Олину косметику на ветхой тумбочке, его ожгла обида и боль — одернул ее резко и зло: да, у Оли нет связей и денег на дорогие вещи, но она — взяла и переехала, и ничего ей не надо. У нее не было богатых покровителей, зато она понимает, что нужно человеку…
— И кто ж эта тварь? — подняла брови Рита в ответ на замечание.
— Не смей, — сказал он.
— Не сме-еть?! — переспросила она.
Странным образом им стало не о чем разговаривать.
Разве что о том, что было раньше, а теперь исчезло, но одновременно исчезло и желание говорить об этом. Молчание ширилось и разносило их в разные стороны, как морское течение.
Вот так расстаются с юношескими идеалами, подумал он.
Рита уехала назавтра. Саша стоял на перроне, растерянно ища какие-то подобающие, человеческие слова.
— Даже СВ в этом паршивом поезде нет, — сказала она. — Давиться вчетвером в купе, как быдлу.
В поезде заперлась в туалете и стала накладывать грим на лицо. Волнистое желтоватое зеркало отражало его измученным и тоскливым. Что, спросила зеркало Рита, нелегко самой лишать себя любви верного и давнего поклонника, который видел в тебе самое лучшее, что в тебе есть. Нелегко быть стервой с любящим тебя, да такой стервой, чтоб у него все желание, все чувство отлетело. Хоть бы ты был жив и счастлив, Сашенька, сказала она, а я сделала все, что могла, честное слово…
Горячий ветер, пахнущий мазутом и хвоей, вдавливался в опущенное окно, оранжево золотились пролетающие стволы сосен, Рита стала думать, как там без нее дочка, первого сентября уже вести ее в первый класс, а через неделю они поедут втроем в отпуск, и постепенно успокоилась, отвлеклась и повеселела.
Ночью ей приснился Саша, он стоял перед ней невыразимо печальный, и вдруг она поняла, что он красив, и поняла, что любит его, — чувство было пронзительно так, как она мало раз испытывала наяву. Но потом она поняла, что это сон, и что она плакала во сне, улыбнулась и под стук колес заснула спокойно.
— Я тебя ничем связывать не хочу, — сказала Оля. — Не вздумай, что ты обязан на мне жениться и тому подобное. Ты мне ничего не должен. Я сама хотела и сама приехала.
— Да ладно тебе… — пробурчал Саша.
— Есть хочешь? — вдруг спросила она. — Давай покормлю.
— Что ты вяжешь?
— Свитер.
— Такой большой?..
— Это тебе.
— Зачем? Летом?
— На память. Будет и зима. Я уезжаю, Сашенька.
— Куда? — спросил он с упавшим сердцем, еще не веря.
— Обратно. В Ленинград.
— Когда? — глупо спросил он.
— Уже подала заявление на работе.
— Почему? — Он понимал, что это и так ясно после Ритиного визита.
— Так надо, Сашенька, — тихо сказала она. — Не хочется, но надо.
Перспектива одиночества доходила до него. Удар был неожиданным. Потеря близкого человека (кому все выложить, кто все поймет, примет…) пугала бесконечной пустотой. Молчание затягивалось.
— Послушай, — сказал Саша, — а тебе бы хотелось отправиться в путешествие?
— В какое путешествие?
— Куда глаза глядят. В Среднюю Азию. В Сибирь. На Кавказ.
— Как?
— На машине!
— Ты не умеешь водить.
— Умею. Скоро получу права.
Они оба — каждый по-своему — представили себе это путешествие и опять замолчали…
— Если тебе нравится меня мучить — ты мучь, — прошептала она. — Ты мучь, милый, не бойся. Мне хорошо. Понимаешь?..
— Послушай, — сказал Саша с каким-то веселым облегчением, словно решился важнейший в жизни вопрос, хотя он сейчас ничего (сознательно, по крайней мере) еще не решил. — Ты можешь наконец накормить человека, которому завтра с утра прыгать с неба в огненную стихию?
