Предощущение будущего затеплилось, засветилось.
Он почувствовал необходимость высказать ей верх признательности, сделать что-то самое лучшее, главное для нее. И он соврал:
— Я люблю тебя…
И через несколько секунд, еще продолжая вслушиваться в свои отзвучавшие слова, изумленно понял, что, кажется, сказал правду.
В августе Оля сказала, что у нее будет ребенок.
У него будет сын. Сын!
Неведомое доселе открылось ему: теперь уже мир для него никогда не погаснет.
В родной пожарной части, прочитав его заявление и выслушав сбивчивые просьбы, ему выразили крепчайшее неудовольствие и пообещали уволить не раньше конца сентября — когда уменьшится пожароопасность. Снисходя к особым обстоятельствам.
Двадцатого сентября они кинули две сумки в багажник и поехали на юг — в Среднюю Азию. Там лето будет продолжаться еще долго.
Ребята из его отделения долго спорили, что дарить на свадьбу; сошлись на фотоаппарате. Так они и остались на фотографии — приветственно горланящие у отъезжающей машины.
Боря с застенчивой подругой, бывшие свидетелями в ЗАГСе, эскортировали «Волгу» на красной «Яве» до развилки шоссе на Кинешму.
Скинув шлем с огненным тигром, он засмеялся, добросовестно поцеловал Олю, облапил Сашу до хруста: «Напишите хоть, как дела. Все же не чужие теперь…» Прыгнул на свою «Яву», развернулся и, с ревом крутнув газ, красной молнией исчез за поворотом.
— Так куда мы все-таки едем? — спросила Оля.
— Вперед, — улыбнулся Саша, включая передачу.
Впереди за лобовым стеклом разворачивалась бесконечная дорога. Денег у них хватит на несколько месяцев скромной жизни, считая и бензин до тех мест. Фрукты-овощи дешевы осенью в Средней Азии. А там — будет видно.
Солнце перевалило полдень, когда свернули с шоссе к ручейку. Сухо позванивал желтеющий куст, паутинные нити путешествовали в небесах бабьего лета.
Забулькала картошка на костерке. Оля расстелила клеенку на траве и накрыла обед.
— Так не бывает, — сказала она. — Ведь это все неправда, а?
Тяжелый мохнатый шмель с басовитым гудением сел на цветок клевера и стал обследовать.
— Не бывает, — согласился Саша. — Но ведь — есть.
Ощущение единства навсегда с этим прекрасным миром прошло сквозь него теплой волной, подняло на ноги, раскинуло его руки в объятие и вылилось в клич:
— Мы никогда не умрем!
В слякотное и серое мартовское утро в квартире Звягина звонил телефон. Звонил упорно, не переставая.
Этот звонок выдрал Звягина из глубокого сна — дежурство было скверное, гололед, несколько тяжелых автослучаев подряд, — и он встал к телефону, походя выругав себя за то, что не выдернул его из розетки.
— Леонид Борисович, вы знаете что?
— Не знаю, — холодно сказал Звягин. — Кто это и что вам?
— Простите, я звонила вам на работу, сказали, что вы уже дома…
— Правильно сказали. — И тут он проснулся окончательно, узнал голос: — Лидия Петровна? Что-нибудь случилось?
— У нас родилась внучка! — захлебывался голос.
— Тоже неплохо, — согласился Звягин. — Все в порядке?
— Да, Сашенька сейчас звонил, пятьдесят один сантиметр, три девятьсот, все хорошо!
— Поздравляю, — сказал Звягин. — Как там погода во Фрунзе?
— Тепло! — радовался голос.
— Как Саша?
— Прекрасно! Завод собирается строить дом, и теперь их, как молодую семью, поставят на льготную очередь, сколько ж можно жить по общежитиям!
Звягин хмыкнул. «Сколько можно жить по общежитиям». Быстро привыкает человек принимать как должное то, что еще недавно казалось сказочно недосягаемым чудом.
— Он так рад! Только немножко огорчался, что не сын.
Вот так. Он еще огорчается, что не сын. Что ж, нормально.
— Передавал вам привет! — торопливо сказала Лидия Петровна.
Ага. То ли передавал, то ли нет. Ну и ладно. Не в этом дело.
Хотел лечь спать обратно, но воспоминания не отпускали, он подумал — и позвонил Джахадзе.
— У нашего подопечного дочка родилась, — сообщил он.
— У которого? — не понял Джахадзе.
— Которому ты «Волгу» дарил, товарищ князь.
— А почему он телеграмму не прислал? — вознегодовал Джахадзе.
— Ну, объяви ему кровную месть. Не буйствуй, у парня и так хлопот хватает, ему не до нас. Ответь-ка: я к тебе года два в гости собирался — так, может, угостишь шашлычком?
— Вчера замачивать надо было! — трагически сказал Джахадзе.
— Не делайте из еды культа. Через час приеду.
Джахадзе был выспавшийся, свежий, до синевы выскобленный; он успел сгонять в кулинарию и шашлыки крутились в шашлычнице, распространяя аромат, а сам хозяин в тельняшке (которую он называл «кухонной») колдовал с пахучими горными травками.
— А здорово мы с тобой это дело провернули, — самолюбиво сказал Звягин.
— Телеграмму надо ему послать, — волновался Джахадзе.
— Ни в коем случае, — отмел Звягин. — И не напоминать. Самое лучшее, если он вообще о нас забудет.
— Не забудет.
Шашлык был превосходен, по мнению неприхотливого Звягина, и никуда не годился, на взгляд взыскательного хозяина.
Джахадзе торжественно встал за столом и запел дифирамбы.
— Соловей-оратор, — сказал Звягин. — Ерунда. Я, пока сейчас к тебе ехал, пытался сосчитать, сколько здесь людей было замешано. Моя роль маленькая — вроде соединяющей шестеренки…
— Ты был дирижер! — оповестил Джахадзе. — Ты был… вождь!
— Поставь мне памятник, — предложил Звягин. — Я с него буду пыль обтирать. По субботам. Ты вчерашних «Известий» не читал? Там статья об инженере, который ослеп. Врачи отказались — случай безнадежный. Так он сделал себе такой прибор, что не только видеть — читать может. За двадцать шестое марта, посмотри.
— В двенадцатой больнице Сережа провел гемабсорбцию при шоковом состоянии — первый случай, — сказал Джахадзе. — Что ты делаешь, кто запивает шашлык молоком?!
— На парусных военных судах матросы получали полтора фунта мяса в день, — сказал Звягин. — Во были крепкие парни. Правда, их пороли линьками.
Глава IX
Любит — не любит
1. Соблюдайте правила пользования метрополитеном
«Тысячу лет назад норманны сеяли пшеницу на юге Гренландии. Не изменись климат, в Ленинграде сейчас вызревали бы персики. И даже в декабре в больницах было бы не меньше двадцати градусов, что вовсе неплохо…»
Эти праздные размышления, простительные для уставшего за дежурство человека, а Звягину вообще свойственные, развития не получили. Сойдя с эскалатора, к выходу из метро двигалась перед ним молодая пара и, судя по коротким движениям голов, упакованных в шарфы и ушанки, скорее ругалась, чем ворковала. Неожиданно после особенно выразительного кивка, подкрепленного соответствующей жестикуляцией, юноша как подрубленный пал на колени и, содрав шапку, замер так с простертыми руками в позе крестьянина, пытающегося всучить челобитную поспешающему по государственной нужде царю.
Девушка обернулась с презрительной усмешкой и удалилась гордо. В толпе образовалось небольшое завихрение: сдержанные ленинградцы огибали фигуру. Звягин ткнулся коленом в спину отчаявшегося ходатая и осмотрел сверху русую круглую голову с недоброжелательным любопытством. В следующий миг юноше показалось, что к его воротнику приварили стрелу подъемного крана: он был поднят в воздух и, слабо соображая, что происходит, висел краткое время в руке Звягина, пока не догадался распрямить поджатые ноги и утвердиться на них.
— И давно у тебя такая слабость в коленках? — осведомился Звягин.
Тот безуспешно рванулся.
— Репетиция любительского спектакля? — глумливо продолжал Звягин. — Гимнастические упражнения для умственно отсталых?
— П-пустит-те…
— А еще жалуются, плохо у нас шьют: воротник никак не отрывается. Ты в школе учился?
— Да ч-чего вам!..
— Смирно! Тебя учили, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях?
Пойманный раздернул молнию куртки с явным намерением оставить ее в руках мучителя, как ящерица оставляет хвост, но деревянной твердости пальцы сомкнулись на его запястье.
— Что вам надо? — в бессильном бешенстве процедил он.
— Чтоб ты не нарушал закон, — последовал неожиданный ответ.
— Какой?!
— Нищенство у нас запрещено. Не надо клянчить подаяние — а именно этим, судя по архаичной позе, ты занимался. Причем во цвете лет, будучи на вид вполне трудоспособным.
Не внемля отеческим увещеваниям, воспитуемый оборотил перекошенное от унижения лицо и посулил Звягину много отборно нехороших вещей.
Свободной рукой Звягин порылся в висевшей через плечо сумке и протянул желтую таблетку:
— Проглоти и ступай, оратор.
— Что это? — машинально спросил юноша.
