…Не переживай. Верно, ни к чему ломать голову над чьими бы то ни было мотивами ненависти. Может, когда-нибудь все прояснится само собой и предстанет отчетливо, как загадка рассекреченного кода.
– Иза, я ездила к Андрею в армию. Осенью он вернется со службы. Мы с ним не зарегистрировались еще… не обвенчались… Но я живу в Перми с его мамой. Она мне работу нашла отличную – перевожу с французского технические тексты. Ходить никуда не надо, если что – телефон под рукой. Вера Геннадьевна чудесный человек, мы с ней душа в душу, вот только со здоровьем у меня не очень, а здесь папин друг-профессор, поэтому решили, что рожать мне лучше в Москве. Даже если у нас… у меня с Андреем семьи не выйдет, останусь с Верой Геннадьевной.
Взглянув полувопросительно, Ниночка весело защебетала о Пасхе и принялась описывать рецепт какого-то необыкновенного медового кулича.
– Это Андрей меня печь научил. У него же, за что бы ни взялся, все получается красиво и сразу, только способностей своих не признает. Шутит, что переболел тщеславием, когда не взяли документы в ИМО, иммунитет приобрел на всю оставшуюся жизнь. Сама знаешь, как он счастлив, если хорошо тем, кто с ним рядом. Будто не для себя – для друзей живет…
Ниночка и гордилась Андреем, и жаловалась с легким кокетством, а имя произносила с такой нежностью, что у Изы замирало сердце. Еще бы Иза не знала, как ему нравилось отдавать! Книги, вещи, деньги, если они у него были. Себя. Радость за близких друзей и сострадание отражались в Гусеве открыто, как в зеркале. Он, конечно, и сейчас остается тем же незамутненным, ранимым «гуттаперчевым мальчиком». Не в прошедшем времени. В прошедшем он только для нее.
Горечь отпускала Изу капля за каплей. Она не сомневалась: у Ниночки с Андреем все будет хорошо. Он никогда ее не оставит, потому что…
Прислонясь к спинке кровати, Ниночка погладила круглый живот, смешно ненастоящий на ней, будто спрятанный под юбкой глобус.
– О-ой, налопалась! Крещение приняла недавно, пост идет, но мне без мяса нельзя.
– Ты покрестилась?
– Да, чтобы ребенок жил с Богом в душе.
– Ты веришь в Бога?..
Иза смутилась, стыдясь воспоминания: этот вопрос она когда-то задала и Гусеву. Знай Ниночка об их тогдашней беседе, вряд ли понравилось бы ей, как они обсуждали ее поведение.
– Я верю тому, во что верит Андрей. Он мечтает стать священником. – Ниночка усмехнулась, в темных глазах почудился прежний вызов. – А я – попадьей. Даст Бог, стану заниматься хозяйством: шить, варить, стирать, детей воспитывать. Можешь смеяться, мне это не скучно. Правда. Родители смирились. Пока не забеременела, папа называл меня барышней-крестьянкой.
От фотографии Николая Патриковича Ниночка пришла в восторг, рассматривала с понятным в ее положении умилением. Радуясь возможности поделиться, Иза зачитала последнее письмо, где Ксюша скуповато упомянула о краевом фестивале песни и своем Гран-при.
– Андрей будет рад Ксюшиным успехам. – Сумрачная тень непонятной тревоги пробежала по большеглазому лицу гостьи. – Он тоже участвует в армейских концертах. Начал писать песни, их поет его часть. Есть одна песня, очень красивая…
Ниночка достала из кармана кофты свернутый вчетверо листок.
– Я слова переписала для тебя. Вот возьми. Вначале это были просто стихи с посвящением.
«Изе», – прочла Иза на развернутом перед ней листе.
– После исключения из института Андрей не сразу уехал в Пермь, – слова давались Ниночке с трудом. – Были большие неприятности, он подрался с Владом Хомяковым. Повредил ему челюсть, сломал ребро… Счастье, что не дошло до суда… Раньше Влад казался мне очень положительным, я никогда не слышала от него ни одного грубого слова. Это у жены его, Милки, язык как помело… Влад нахамил тебе? Сказал о тебе что-то плохое при Андрее?
Иза замерла. Ниночка была полна сюрпризов.
– Вот и Андрей не хочет говорить, – ее голос задрожал. – В общем, я поняла так: у вас с ним что-то было на этой дурацкой даче, Влад случайно увидел и дурно отозвался о тебе на людях. Да? Да, Иза?.. Прости, что докапываюсь, это, конечно, не мое дело и право, но… Андрей замолкает, как только я о тебе вспоминаю. Я могу говорить с ним обо всем на свете, и только ты – табу. Он тебя любил… Любит? Андрей что-то обещал тебе?
Изу пробрала дрожь изумления. Близость мыслей, вкусов, предпочтений двух человек не называется любовью. Но почему эта непостижимая общность с Гусевым до сих пор не дает ей покоя? Выходит, они оба считают себя виноватыми друг перед другом?..
– Пойми меня, постарайся понять, не молчи! – Ниночка почти плакала. – Если вы все еще хотите быть вместе, я не встану между вами, несмотря на это. – Она положила руку себе на живот. – Мне важно знать, что у вас было…
Иза боролась с искушением рассказать. Все рассказать о даче… о юных и глупых, какими они были с Андреем огромное время назад. Зажмурилась на миг, представив отстраненную улыбку на его губах перед двумя шагами, которые никто из них не сделал. Сказала правду:
– Ничего у нас не было, Ниночка. Мы даже не поцеловались ни разу.
Гостья ушла. Жаль, что не напела мелодию песни Андрея. А Иза и не попросила.
Глава 9
И в добрый путь
Тяжкое, грустное, светлое впечатление от Ниночкиного визита растворилось в буднях, устремленных к защите диплома. С кафедр все чаще произносились твердые, как глыбы, слова: «Ваша гражданская позиция», «вы обязаны, вы должны». Но наконец запестрели красной рябью майские праздники – рубеж перед последними экзаменами. Утро красит нежным цветом… Иза покорно плыла в алом море – речная рыбка в океанской стихии, кричала «ура», щурясь от кумачовых всполохов. Под оркестровые марши, с песнями, плясками народ шествовал по дорогам и площадям. Здравицы речей подпитывались гулом широкой толпы, взрывы оваций закладывали уши. Шеренги приближались к сердцу партии – Мавзолею. Трибуну мраморного склепа над этим мертвым сердцем оживляла линия членов Президиума ЦК, еще не утомленных властью, крепких, как боровички. Их растиражированные в последние годы фотографические лица, вздувая глянцевые щеки, мельтешили над толпой среди транспарантов и воздушных шаров.
…Эти портреты не потеряют лоска и тогда, когда с подачи их закулисной кухни начнется процесс над литераторами и когда Чехословакию оккупируют советские войска. Президиум реанимирует прежнее название – Политбюро, а первый секретарь партии вернет себе сталинский статус Генерального. Политический пантеон в полном составе и по отдельности будет с отеческой благосклонностью взирать на людей со стен коридоров обкомов и райкомов, учебных заведений, домов культуры, ленинских комнат исправительных учреждений и психиатрических больниц, куда станут помещать инакомыслящих – диссидентов.
В средние века dissidens[30] в западноевропейских странах считались вначале все еретики, затем – христиане, не пожелавшие подчиниться папскому господству. В современном понятии слово обрело политическую окраску, и с чьей-то легкой руки им нарекли людей, вступивших в противоречие с режимом власти. Годы спустя Иза вспомнит: она слышала это слово от мамы. Мама однажды пересказала им с Гришкой рассказ отца о Даниэле Дефо. Писатель был выходцем из семьи диссентеров, как называли в Англии восемнадцатого века приверженцев «некондиционной» религии. Правящие круги приняли решение дать «честным» христианам право делать с сектантами все, что заблагорассудится. Изгонять из домов, отбирать землю и скот, жечь (грабить) имущество. Возмущенный писатель сочинил сатирический пасквиль на правительство, нашедший живой отклик в народе. Власти приговорили Даниэля Дефо к недельному стоянию у позорного столба. На площадях обычно шла бойкая торговля, горожане могли насладиться зрелищем беспомощности преступников и потешить себя, забрасывая их тухлыми яйцами и гнилыми овощами. В то время наказание из самых безобидных, у человека по крайней мере сохранялась надежда остаться в живых. Изредка, если яйца заменялись камнями, она не оправдывалась. Но в случае с писателем надежды не оправдались у правительства. Вместо ожидаемых поношений люди «закидали» бунтаря цветами. Пришлось снять приговор, после чего Дефо сочинил «Оду позорному столбу». Роман о Робинзоне Крузо, созданный им спустя много лет, стал одой человеческой воле.
Речи с Мавзолея ничем особенным не отличались от остальных речей, но толпа взревела особенно мощно.
– Стратегическая задача, от которой зависит строительство коммунистического общества… Советский народ полностью поддерживает и одобря… Даздра… Даздрапермая праздмеждународсолидарнострудящ… Ура, товарищи!
Тысячи людей мгновенно присягнули: «Ура-а-а!» В подъеме могучего энтузиазма и человеколюбия колонны демонстрантов были готовы заключить в объятия весь мир. На ходу пели хоры заводчан в синих комбинезонах, фабричных девушек в красных косынках. На тихой скорости ползли машины, убранные гирляндами бумажных цветов, с макетами кораблей, тракторов, ракет и фигурными группами физкультурников. Проехало гигантское чучело пузатого буржуя с сигарой во рту и бомбой под мышкой. За «дядей Сэмом» поползли пугала поменьше – отечественные помехи социализма – пьяницы, несуны, тунеядцы, похожие на масленичные чучела…
