Кто-то пытался выкопать его кабачки, вопил он, и почти преуспел в этом. Он выращивает какие-то особенно крупные кабачки для выставки садоводов, и его овощи вот-вот должны были достичь идеального размера. Мужчина был уверен, что столкнулся с происками врагов. Он заявлял, что видел спину преступника, когда тот убегал, и мог поклясться, что это был старый мистер Мерфи, его главный соперник.
– Седина его выдала. Она мерцала в лунном свете, – говорил он так, словно само это мерцание было страшным преступлением. – Его-то волосы я отличу от любых других. Наверняка отличу. Вот же ублюдок!
Какие-то незнакомые мне дамы что-то забормотали, и он извинился за грубость. Кто-то из соседей предложил пойти к мистеру Мерфи и заставить его продемонстрировать свои волосы. Раздался хохот, люди стали переговариваться, явно теряя интерес к случившемуся. Еще одно мгновение, и вокруг воцарится непроглядная темнота, а я все еще никак не могла сдвинуться с места. Сумасшедшая не сводила с меня глаз, пальцами выстукивая некое подобие безумной азбуки Морзе, но самый большой ужас у меня вызывали ее сверкающие на свету волосы. Это она выкапывала кабачки в саду того мужчины, подумала я, и это ее седые волосы он принял за волосы мистера Мерфи. И я представила, как она копается в саду в темноте, представила себе ее ногти с забившейся под них грязью и то, как она вгрызается в мякоть кабачков.
До меня доносились прощальные фразы, которыми женщины обменивались друг с другом: «Спокойной ночи, спокойной ночи». Они расходились по домам, чтобы заниматься детьми, слушать радио, накручивать волосы на бигуди. За ними следовали их мужья. Но кто-то из еще остававшихся в саду с усмешкой в голосе высказал предположение, что нарушителем спокойствия был очередной маньяк, употребляющий кабачки вместо наркотиков. В ответ на его слова прозвучал оглушительный взрыв хохота, заставивший сумасшедшую обернуться, правда, всего лишь на одно мгновение. И я побежала. Я неслась по улице мимо любителя кабачков, даже не думая о том, какое огромное количество улиток по пути раздавила, но прекрасно сознавая, что на следующее утро на подошве своих туфель найду осколки их «домиков» и их клейкие останки.
Глава 17
Когда я возвращаюсь домой, в окнах уже темно. Мама и отец уехали в поисках Сьюки. Я стою на переднем крыльце и ищу свои ключи. Роюсь в сумке, дважды обыскиваю все карманы. Ищу в третий раз. Их нигде нет. У меня возникает ощущение, как будто желудок переместился в грудь и сердце бьется в него. Я пытаюсь хоть немного выровнять дыхание, выворачиваю карманы и все из них выбрасываю на землю. Шум содержимого карманов, падающего на асфальт, смешивается со знакомым звуком открывающейся входной двери. Щелчок замка, тяжелый скрип петель. Кто-то, но не мама и не отец, открывает нашу дверь. Это мужчина, моложавый, невысокого роста и светловолосый, он останавливается и внимательно смотрит на меня. На его лице написано изумление, как будто он не ожидал моего прихода. Но на грабителя он не похож. Я с не меньшим изумлением смотрю на него. Вроде бы он мне не знаком, но в данный момент я не могу доверять своим ощущениям.
– Дуглас? – говорю я.
– Нет, меня зовут Шон, – отвечает он и вновь возвращается в дом. В наш дом.
– Оставайтесь там! – выкрикивает он оттуда.
Но я не могу стоять на улице, пока он там внутри занимается неизвестно чем, и поэтому я следую за ним в темный коридор. Внутри дома происходит нечто странное. Все поменялось. Полка над радиатором батареи куда-то пропала, и вместо нее на стене висит велосипед. Я не могу понять, где оказалась. Чувствую запах уксуса. Слышу, как мужчина звонит по телефону. Он улыбается мне, но его улыбка мне не нравится. Она чем-то напоминает мне миссис Уиннерс.
– Может быть, присядете? – приглашает он, прикрыв трубку рукой.
– Они вас не услышат, если вы будете так говорить, – замечаю я.
Он кивает, убирает руку, говорит что-то в трубку и кладет ее.
– Давайте пройдем на кухню, хорошо? Мы только что поели. У нас была рыба с картошкой. Картошка еще осталась.
Маленький ребенок взбирается по ступенькам, держась за стену, и разглядывает меня из-за спины отца.
– Поппи, – говорит мужчина. – Это дама, которая когда-то здесь жила.
– А вы здесь тоже больше не живете? – спрашиваю я.
Девочка начинает смеяться.
– Ну, что ж, пройдем?
Он спускается вниз по ступенькам, а девочка бежит впереди.
Я не знаю, что мне делать. Я вижу свет внизу на кухне, но не знаю, как туда попасть. Все вокруг кажется мне таким знакомым, все должно пробуждать воспоминания, но я как будто не могу до них докопаться. Они закрыты толстым слоем жизней других людей. Я смотрю на входную дверь, она все еще открыта и очень похожа на мою. В ней те же самые стекла, отчего у меня возникает уверенность в том, что я вернулась домой, но вот только почему-то застряла на этом куске ковра и почему-то не могу с него сойти. Я ищу в карманах свои записи, но в них ничего нет, только несколько ниток и пустота. У меня вообще нет никаких записей. От ощущения пустоты мне делается дурно. Мне кажется, что я от чего-то оторвалась и теперь меня куда-то несет ветер. В панике я начинаю крутить и мять ткань своего пальто. И тут за оторвавшейся подкладкой нахожу маленький синий квадратик, на котором что-то написано моим почерком. «Где Элизабет?»
– Элизабет пропала! – кричу я. Кричу, чтобы та часть моего мозга, которая забывает, перестала забывать.
Элизабет пропала. Я кричу снова и снова. Когда я оглядываюсь через плечо, то вижу маленькую девочку, держащуюся за стойку лестницы. Ее лица почти совсем не видно под множеством вещей, обмотанных вокруг шеи. Шерстяные и шелковые, длинные и смертельно опасные, они неподвижно свисают с перил, подобно хитрым змеям, которые делают вид, будто спят. Девочка смотрит на меня широко открытыми глазами, а затем быстро взбегает по лестнице. Я кричу ей вслед.
И тут я чувствую, как кто-то кладет руку мне на плечо. Она тяжелая, и я даже нагибаюсь.
– Мама! – говорит кто-то.
Это Хелен. Она бросается ко мне, обнимает меня, прижимает к груди. От нее исходит запах влажной почвы. В одной руке у нее телефон.
– На кого ты кричала? – спрашивает она. Ее взгляд пробегает по моему лицу, а рука сжимает плечо. – Мама, ты здесь больше не живешь. Тебе ведь это прекрасно известно.
– Элизабет пропала, – шепчу я.
Я смотрю на дом. Он кажется мне знакомым, но я не знаю, кому он принадлежит. Я сжимаю шею рукой.
– Ты должна прекратить всем подряд сообщать об этом.
Она говорит очень тихо и ведет меня по направлению к улице.
– О чем сообщать? – переспрашиваю я.
– О том, что пропала Элизабет.
– Ты тоже так думаешь?
Ее лицо застывает в усталой улыбке.
– Нет, мама. Впрочем, не важно. Поедем домой.
Она открывает дверцу машины, помогает мне сесть, а затем идет обратно к дому, чтобы собрать вещи, разбросанные по тропинке. Мужчина наклоняется, чтобы помочь ей.
– Большое вам спасибо, – говорит ему Хелен. – Я ведь отлучилась всего на десять минут. И думала, что все будет в порядке.
Он ей что-то отвечает, но я не могу разобрать, что именно.
– Я знаю. Я знаю, что это не в первый раз. Она пытается приспособиться.
Я пытаюсь понять, что Хелен имеет в виду, но не могу. У меня в голове жуткая путаница. Мой дом и какие-то неизвестные мне люди, Кэти на лестнице, рыба с картошкой на обед, и Сьюки пропала, и Элизабет пропала. И Хелен… пропала? Нет, Хелен здесь, вот она садится в машину и везет меня куда-то. Я оглядываюсь.
– Хелен, – спрашиваю я, – я переехала, правда? Я переехала к тебе?
– Да, мама, правда, – отвечает она.
Она протягивает ко мне руку, но потом забирает назад, чтобы переключить скорость.
– Ну, что ж, – говорю я, – по крайней мере, что-то одно сегодня я поняла правильно.
Я с удовольствием замечаю, что дорога впереди резко поворачивает, и Хелен не мешает мне читать вслух разные объявления. Я решаю сосредоточиться на объявлениях и дорожных знаках. Они звучат весомо, в них невозможно запутаться, и мне не нужно вдумываться в их смысл, потому что машину веду не я.
