он двинулся прямо к ее столику с радостной улыбкой. Девушка, узнав его, тоже улыбнулась.
«Как будто бы сама жизнь улыбается мне», – подумал он, подходя к столику у окна, залитому мягким пунцовым светом летнего заката.
– Инга, ты? Как ты повзрослела! – сказал он, подсаживаясь к ней.
– Привет, Алик. Ты давно вернулся?
Это было удивительное открытие, пожалуй, самое удивительное в моей жизни. Девчонка из моего двора, которая на моих глазах постепенно превращалась из очаровательного ребенка, в чьей внешности невероятно удачно сочетались черты, казалось бы, несопоставимых кровей, в цветущую, соблазнительную, юную девушку с роскошными формами, невольно приковывающими иной нескромный взгляд.
Ее кажущуюся, вежливую неприступность оказалось вполне возможно растопить несколькими вовремя высказанными искренними наблюдениями, причем, чем искреннее я говорил, тем более непринужденной и сближающей становилась наша беседа.
Я был поражен в самое сердце – как можно было столько лет, гоняясь за призрачными драконами на далеких континентах, совершенно не отдавать себе отчета в том, что буквально под боком, в хаосе девяностых, развивается и созревает это чудо, эта поразительная девушка, которая сейчас прямо, не отрываясь, проникает мне в душу своим бархатистым взглядом, своей жемчужной улыбкой и, самое главное, разговаривает со мной так, что этот вечер начинает становиться самым лучшим в моей жизни, потому что в некоторых ее фразах мне отчетливо слышится неподдельное участие и интерес к моей запутанной судьбе, обстоятельства которой было бы столь трудно обсуждать с любым другим посторонним лицом. Но она знает меня с детства, и со стороны у нее сложилось свое собственное представление обо мне. Меня просто ошеломляет тот факт, что ее мнение обо мне оказывается столь далеким от всех неблагоприятных стереотипов, сложившихся в отношении меня, наверное, у любого местного жителя, сталкивавшегося со мной в те ужасные годы. Она спокойно принимает меня таким, какой я есть, и непостижимым образом продолжает видеть во мне все то чистое и незапятнанное, что жило во мне когда-то, когда я был еще совсем маленьким ребенком, все то, чего я сам уже давно не вижу в себе. Это неведомое доселе чувство вносило эйфорический покой в мою душу, извлекая на поверхность сознания сублимированные образы обретенного рая.
Когда я довожу ее до подъезда, сердечно попрощавшись и нахально расцеловав ее в обе щечки, по-итальянски, я вдруг начинаю испытывать нарастающую тревогу, потому что вдруг осознаю, что мое сердце уже бьется, замирая от свежих воспоминаний о прошедшем вечере, столь неправдоподобном и ярком. Думал ли я, что на исходе третьего десятка смогу вдруг ощутить себя на пороге неведомой, волнующей тайны, на разгадку которой теперь не жаль будет потратить годы жизни, нежного секрета, который теперь можно будет потихоньку, деликатно раскрывать день за днем, все больше доверительно открываясь теплым, отогревающим закоченевшие, атрофированные силы сердца лучам столь близкого, столь манящего, столь очевидного во всей своей незатейливости счастья. И вот уже шевельнувшуюся во мне тревогу и неуверенность в исходе полностью заглушает радостное, торжествующее ощущение полноты жизни. Наконец-то я отделываюсь на целых несколько часов от постоянно преследующего меня в последние годы чувства скольжения на краю обрыва. Я совершенно забываю о нем, потому что нежданно-негаданно встретил лицом к лицу нечто столь сильное в своей неподдельности, что оно оказалось способным заставить полностью затихнуть неумолчный, настойчивый шепот внутренних демонов, давно и прочно сросшихся с усталой и измученной душой. Проводив Ингу до подъезда, он не уходил до тех пор, пока не добился ее обещания съездить с ним на выходные на городской пляж до его очередного отъезда на Сахалин. В ответ на его встречное обещание покатать ее на американских горках она звонко рассмеялась и, тоже чмокнув его в щеку, убежала домой. Альберт вздохнул, мечтательно глядя ей вслед. Жизнь определенно улыбалась ему сегодня.
Эпилог
В «Ольстере» было шумно и накурено. Альберт отметил про себя присутствие пятнадцати новеньких, большей частью инженеров, начальников секторов и менеджеров среднего звена из тех, с кем по роду службы общался Тимур. Наверняка их привел он, причем не в среду, а во вторник! Все собравшиеся шумно обсуждали последние события в Аргентине, кто-то даже привез из Москвы документальный фильм на DVD и попросил бармена вывести его на плазменные экраны вместо привычных матчей Лиги чемпионов. Из-за того, что инвесторы теряли интерес к Аргентине, МВФ стальной хваткой взял ее правительство за глотку, пока местные жители, не уверенные в завтрашнем дне, пытались ускоренно выменять песо на доллары и перевести свои сбережения на зарубежные счета. Страна быстро теряла наличность. Тогда правительство приняло мудрое решение просто не отдавать людям их же деньги, лежавшие на банковских счетах. Весьма предсказуемо начались уличные беспорядки, насилие, вандализм и прочие акты гражданского недовольства. Это создало должный фон для экономического кризиса. Предприятия разорялись, повсеместно объявлялись локауты, банкротства и ликвидация акционерных обществ. Аргентинские рабочие закрывались в цехах, инстинктивно повторяя действия персонала «Лип» и португальских фабрик периода «революции гвоздик». Уволенные рабочие завода керамической плитки «Занон», которым итальянский предприниматель к тому же задолжал зарплату, решили отобрать ее у него, под тем юридическим предлогом, что этот завод был построен на средства, занятые из государственного бюджета, и по ним до сих пор сохранялась задолженность. Они переименовали его в «Фабрику без хозяев» и сами наладили выпуск керамической плитки. На текстильной фабрике «Брукман» работницам банально не хватало денег, замороженных правительством, на транспортные расходы. Они пришли к хозяевам фабрики с просьбой обеспечить транспорт или выделить денег. Братья Брукман попытались вежливо отделаться и, когда не получилось, просто уехали, пообещав подумать. Работницы остались на фабрике ночевать, а наутро приступили к работе, уже в качестве новых коллективных хозяев, захлопнув ворота перед Брукманами. В самом центре Буэнос-Айреса работники четырехзвездного отеля «Бауэн» вернулись туда на пятый месяц после его закрытия, при поддержке рабочих других самоуправляемых предприятий, и открыли его сами. Бизнес под их управлением оказался настолько успешным, что вскоре они уже открыли еще и кафе напротив, полностью облицованное плиткой с фабрики «Занон».
Все эти события вызывали самое искреннее сочувствие в чеховском пабе «Ольстер». Альберт не успел дойти до барной стойки, как путь ему преградил Михась. Они обнялись, и тот потащил его к столику в дальнем углу, где они сидели с Никитосом. Чуть позже к ним присоединился Данила. Оказалось, что Тимур уже давно склоняет их начать захват месторождения, но операторы упорно отказывались, отвечая, что надо дождаться Альберта.
– Нет, парни, благодарю, но я пас, – отвечает Альберт.
Он больше не видит в этом никакого смысла. На
