Эта тема с достаточной рельефностью вырисовывается в контексте учения Л. Н. Гумилёва. Он впервые связывает меру пассионарности социума с удельным весом самих пассионариев в общей численности населения, и в контексте развития семьи связь статусной роли (и соответствующего уровня ответственности) с пассионарной личностью, заставляет обратиться к нему. Сам Гумилёв не раскрывает значение пассионарности, этого ключевого понятия своей теории, но в словаре Даля перед нами встает весьма любопытное его измерение, которое характеризует именно ту психонервную нагрузку, что порождается избыточной ответственностью: Страсть (его русскоязычный аналог): «…страданье, муки, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска; особ. в знач. подвига, сознательное принятые на себя тяготы, мученичества… || Страх, испуг, ужас, боязнь… || Бездна, прoпасть, тьма, множество, сила, ужас… || Душевный порыв к чему, нравственная жажда, жаданье, алчба, безотчетное влеченье, необузданное, неразумное хотенье <…>».[339]
На первый взгляд, все это может показаться сильным преувеличением, но даже в мирной жизни любой, кто впервые выходил на спортивную арену, на театральную сцену, поднимался на университетскую кафедру, испытывал весь этот спектр чувств. Разумеется, со временем блекнет все, но ничто из пережитого никуда не исчезает – просто человек научается жить в условиях повышенного давления ответственности и постепенно перестает его замечать. Так горный житель, спускающийся в долину, приучается жить в условиях повышенного атмосферного давления.
Легко видеть, что даже неполная выдержка из приводимого великим русским лексикографом ряда дает вполне отчетливое представление о том, что должна испытывать психика человека, на которого падает этот нелегкий груз. Правда, сам Гумилёв утверждал, что пассионарность не коррелирует со способностями личности, но, думается, жесткая связь со способностью переносить то, что сопрягается с запредельными целями и повышенной ответственностью, все же наличествует. Причем не только в «отдельно взятом» человеке, но в достаточно представительных статистических массивах.
Таким образом, говоря о прошлом нашей цивилизации, мы обязаны видеть совершенно иную личность, иной психотип, ведь речь идет не о редких исключениях, хранимых кунсткамерой исторической памяти, но о массовом явлении. Поразительно: завоевание Востока совершенно ничтожными силами не представляется ни Александру, ни его офицерам, ни их солдатам, которых, точно так же, как и его, с раннего возраста воспитывали быть готовыми к запредельным нагрузкам, ни даже эллинам в целом ничем невозможным. Кстати, идея такого похода как формы исторического возмездия за персидское нашествие зреет долее столетия, и весь эллинский мир все это время ничуть не сомневается в ее осуществимости. Точно так же будут относиться к своим целям и к своим ресурсам первые крестоносцы, конкистадоры Кортеса и Писарро – многие. Поэтому можно утверждать, что, кроме вооружения, передовой тактики, наконец истовой веры, залогом потрясающих воображение побед станет еще и этот психотип, с самого детства прививаемая способность к предельной мобилизации всех ресурсов «души» и «тела» человека.
Повторимся, многое можно объяснить спецификой полудетской психики, но ведь именно ее каким-то глубинным инстинктом учитывает и социум, который всем укладом своего бытия выталкивает подростка из семьи и передает под контроль государства.
Правда, ранний выход в самостоятельную жизнь характеризует не только Европу. Строго говоря, здесь проявляется единая закономерность всеобщего исторического развития, и в этом отношении она ничем не выделяется на фоне других цивилизаций. Однако Восток, развивающийся по тем же законам, не умеет поставить молодого человека на службу своему государству, подчинить его «душу» централизованным ценностям государственного мифа. Он останавливается на полпути: выталкивает человека из родительского дома и дальше предоставляет самому себе. Греция и Рим делают следующий, по существу, решающий шаг. Не говоря о том, что уже сама социализация проходит под строгим государственным контролем, по ее завершении они немедленно ставят его «в строй» и тем обеспечивают себе решающее же преимущество. Средневековая Европа, Европа Нового времени наследует рожденную городами Греции традицию. Не в последнюю очередь это обстоятельство делает европейскую цивилизацию более гибкой и эффективной в столкновениях с другими.
Вместе с тем важно понять еще одно обстоятельство. Предельная мобилизация ресурсов личности достижима лишь в условиях пассионарности самого социума, в его готовности штурмовать небо. Впервые об этом заговорит тот же Л. Н. Гумилёв. Там, где пассионарность социума падает, меняется и человек. Отсюда и «голодный жадный грек» (мы вновь обращаемся к Ювеналу, но уже в переводе Д. Минаева, ибо дух сатиры лучше всего может передать сатирик:
…Грек – это все: он ритор, врач-обманщик,Ученый и авгур, фигляр, поэт и банщик.За деньги он готов идти на чудеса,Скажите: полезай сейчас на небеса!Голодный, жадный грек лишь из-за корки хлеба,Недолго думая, полезет и на небо…)[340],
и римлянин, не видящий перед собой ничего, кроме «хлеба и зрелищ», – это продукт разложения самого социума, наглядный пример того, чем может стать (и становится) человек, вырванный из семьи, но не включенный в государственную систему социализации.
Вот только необходимо иметь в виду, что ядро патриархального дома и его «младшие» домочадцы эволюционируют по-разному. Сказанное Марциалом касается главным образом тех, кого соединяют с первым отношения квази-семейной интеграции, клиентелы. Нобилитет продолжает по-прежнему связывать свою судьбу с государством. Только оно способно гарантировать статус, в свою очередь, только служение ему – устойчивость самого государства. Эта взаимозависимость накладывает печать на историю и европейских государств, и их нобилитета, и всей европейской культуры. Как на любой сцене, на сцене истории без статистов невозможно никакое действие, но все же интрига последнего развивается только героями. Именно ими во все времена выступали представители высших сословий, и понять эволюцию европейских институтов невозможно без осознания их роли.
5.5.2. Майорат
Мы видели, что из основных функций родоначальника в условиях развившейся государственности и сформировавшегося института семьи остается только переключение на наследника всей совокупности социальных контактов, которые определяют, общественный вес, статус фамилии.
Между тем статус – это не просто «положение человека в обществе», как его описывают популярные справочники. Ключевым здесь является представление о некоем интегральном ресурсе, инструментальном арсенале, который обеспечивает жизнедеятельность и развитие всего социального тела. Заметное место в этом совокупном материальном и духовном достоянии занимает то, что предстает в виде частной собственности. Вот только необходимо понять, что никакая собственность не является до конца частной, ибо в конечном счете создается всеми его институтами и обладание ею, как уже говорилось, представляет собой лишь специфическую социальную функцию, которую оно возлагает на человека. Поэтому статус формируется не чем иным, как местом его обладателя в распределении этой функции (но не одних «вещей»!), и регулирует ее в конечном счете лишь верховный собственник – социум[341]. Что же касается духовной составляющей совокупного потенциала, то и здесь все сводится к тому, что из единого корпуса интегральной культуры сумел аккумулировать индивид: никто не способен вобрать в себя все ее богатство, а значит, и здесь речь идет о своеобразном распределении единого ресурса.
Впрочем, если для собирания духовных богатств достаточно трудов самого человека, то любая передача материальных ценностей в другие руки немыслима без переключения известных социальных контактов на нового их обладателя. Это вытекает все из того же – функция собственности никогда не сводится к распоряжению «вещами», но всегда включает в себя и юридически обеспеченное право управлять человеческим потенциалом, без которого их функционирование невозможно. В Средние века (как, впрочем, и сегодня) в состав последнего входят и исполнители сопряженных функций, и собственные «вассалы», и род зависимой от ее субъекта «клиентелы» (второе и третье не всегда одно и то же). Это переключение не происходит автоматически с изменением записи в регистрационных книгах; нужно приложить немалый труд, чтобы выстроить со всеми новые отношения; не случайно даже короли и президенты получают полную свободу действий отнюдь не сразу, но лишь после того, что в обиходе называется консолидацией власти. Кроме того, это и вся совокупность социальных связей с (не только формальными) гарантами ее сохранности, то есть лицами (не исключая коррумпированных чиновников и рэкетиров) и учреждениями. Вне таких связей любая собственность быстро теряет свою легитимность, другими словами, перестает быть ею.
