Персини увидела, что соперница разъярилась не на шутку, и отступила.
Когда Персини с семейством отбыли, Пьяри и Найна начали мыть посуду. Сарна, беснуясь и вопя, что «больше эту камини на порог не пустит», ушла отдыхать.
Найна все еще дрожала и то и дело закусывала губу, коря себя за оговорку. Она ждала, что Сарна набросится на нее, но та только честила Персини, а потом сразу легла.
— Перестань волноваться, — успокаивала ее Пьяри. — Ну, подумаешь, ошиблась! И вообще, ты сказала правду, если уж на то пошло.
— Она, наверно, в ярости. Думает, я нарочно. — Найна передала сестре мокрую тарелку.
— Слушай, давай я помою? — Пьяри показала ей оставшееся жирное пятно.
Найна положила тарелку обратно в мыльную воду. На стене за ее спиной громко тикали, показывая неправильное время, часы в форме Индии. За долгие годы их сплошь покрыл жирный налет от Сарниной стряпни. Она привезла их, когда ездила за Найной. Соперники африканских часов из гостиной должны были доказать, что Индия занимает в жизни семьи не менее важное место. Сперва они шли точно, но через несколько лет уступили личному времени Сарны и остались в прошлом: сейчас они показывали одиннадцать.
— Ми готовит так жирно, что посуду не отмоешь. — Пьяри попыталась приободрить сестру. Когда это не помогло, она снова нахмурилась. — Ну что ты, Найна! Ты же слышала, как матушка бранила Персини. Если она и злится, то только на нее.
— Может, она решила, что Персини все знает?
— Нет. Хотя… — Пьяри задумалась. — Зачем гадать? Я ее спрашивать не собираюсь, а сама она ни за что не скажет.
Она вспомнила, как года два назад Рупия заявила, что все знает о Найне — мать ей проболталась. Пьяри, конечно, сделала вид, будто страшно удивлена.
— Неужели ты ничего не слышала?! Все об этом знают, — сказала Рупия.
— Кто — все?
— Ну… вообще все.
О Найне знали братья Карама, их жены и большинство сикхов в гурудваре. Пьяри не поверила, что столько народу слышали сплетни и ни словом не обмолвились Караму. Отрицания Сарны показались ей фарсом.
— Найна тоже должна об этом знать. Странно, что она тебе не открылась, — добавила Рупия. Пьяри была немногословной в том разговоре, стараясь ничего не признавать и не отрицать.
Позже она поделилась новостями с Найной. Та нисколько не удивилась:
— Ну и что, в Индии тоже все знали. Разница только в том, что здесь никто не показывает это — кроме грубиянки Персини. Такое не скроешь. Если хоть кто-то пронюхает, то сразу же разболтает остальным.
— Вот я и не понимаю, почему все молчат? Особенно когда ми говорит, какая она самоотверженная мать.
— Ну, ты ей ничего не сказала. Раджан тоже не считает меня сестрой, хотя узнал об этом много лет назад. Если уж ее собственная плоть и кровь не желает иметь дела с правдой, то посторонние и подавно. Интересно, что известно твоему питхаджи? — спросила Майна.
— Ничего. Он ничего не знает. Это точно. Я в этом совершенно уверена. Он бы не стал молчать, особенно когда ми обвиняет его во всяких злодеяниях. Порой меня так и подмывает все рассказать отцу, чтобы он поставил ее на место.
Позже тем вечером Пьяри отправилась в гости к подруге, а Найна пошла наверх проведать Сарну. Та все еще лежала в постели и ничего не сказала о ее оплошности, зато горько жаловалась на Персини. Устные излияния отдавались в ее желудке, который шипел и бурлил, точно туда всыпали целую упаковку соды. Найна посоветовала ей пораньше лечь спать и спустилась в гостиную, чтобы отдохнуть от изматывающих причитаний матери.
— Где Сарна? — спросил Карам, оторвавшись от газеты. Он лежал на диване, скрестив ноги. Верхние пуговицы его темно-коричневой рубашки были расстегнуты, из-под нее торчали белая майка и седые волосы.
— У себя, — ответила Найна, устраиваясь в кресле, — Ей нездоровится.
— Опять что-то с животом?
Она кивнула:
— На этот раз он бурчит.
— Ох уж эта Персини… — Карам сложил газету, снял очки и стал тереть глаза. Кожа под его пальцами сминалась темно-серыми складками. Он моргнул несколько раз, точно от этого размытые очертания перед ним прояснялись.
— Какой прогноз на завтра? — спросила Найна, чтобы о чем-нибудь поговорить.
— О-ох… — Карам засмеялся и таинственно покачал головой. — Смотря где. — Словно шаман перед вызовом дождя, он начал готовиться к ритуалу: снова надел очки, поправил воротник и зашуршал газетой. Найна улыбнулась в ожидании. Для нее он и был настоящим шаманом в доме, мудрым и невозмутимым даже в самые беспокойные дни. Разговор с Карамом всегда приносил Найне желанную перемену настроения.
— В Манчестере завтра минус один, а здесь — минус два. Странно, обычно на севере бывает холоднее, особенно в январе. У них дождь, а у нас солнечно. Не то что в Москве — минус девятнадцать! Бр-р-р. — Карам поджал плечи, словно от холода. — Где сейчас благодать, так это в Бангкоке — там двадцать восемь градусов тепла. — Он обмяк и прикрыл глаза, будто жмурясь на солнышке. — Малооблачно и влажно. В Сиднее получше: двадцать шесть и ясно.
Дневная суета потихоньку забывалась, пока Найна вслед за Карамом совершала метеорологическое путешествие. Она ни разу не была за границей, но благодаря Караму открывала новые страны, воображая их климат. Конечно, она не так чутко отзывалась на прогнозы, как он. Однажды у него даже пар пошел изо рта, хотя стоял теплый весенний день. В другой раз, когда они гуляли, Карам вспомнил о наводнении в Бангладеш и тут же остановился перед лужей, словно испугался, что поток воды унесет его прочь (Найна не поняла, что он просто боялся замочить ноги). Когда она слышала название какого-нибудь города впервые, то искала его на карте, и постепенно ее представление о мире (прежде — лишь дюжине стран) обрело форму глобуса.
Карам продолжал зачитывать прогнозы для разных городов. Сколько мест, сколько событий! Везде не побывать. Наводнения, засухи, ураганы… Погода — это история Земли и непредсказуемая движущая сила ее обитателей. Он следил за капризами природы, как лишенный крыльев — за полетом птицы.
Наконец Карам дочитал и опять снял очки.
— Надо? — Он протянул Найне газету.
Та помотала головой. Пышные волнистые волосы закачались у ее лица, подчеркивая болезненную худобу. Найна читала медленно, а теперь и подавно не смогла бы сосредоточиться на таком сложном деле — слишком утомилась. Учебники по медицине она одолела с большим трудом и с тех пор не брала в руки английские книги, только время от времени просматривала газеты.
— Нельзя во всем полагаться на слова других, — сказал однажды Карам, когда Найна приехала ухаживать за Сарной. Она приняла его слова за упрек и всякий раз, попадая в дом на Эльм-роуд, читала «Таймс». Притпалу тоже это понравилось. «Ты теперь почти ученая», — дразнил он, когда Найна брала у него «Дейли телеграф». После смерти мужа она подписалась на «Таймс». Карам одобрил бы, если б узнал, но они были еще слишком чужими, чтобы делиться такими новостями. И все же со временем, когда недуги Сарны раз за разом сводили их вместе, они начали притираться друг к другу. Спокойная речь Карама, его тихое присутствие успокаивали Найну после бурных встреч с матерью. А готовность Найны выслушать, умиротворенность и широкая улыбка, которая таяла на ее лице, точно масло, в свою очередь утешали Карама.
Он встал и потянулся, а потом размотал тюрбан. Его редеющие седые волосы были стянуты в тугой узелок. С красной полоской вокруг лба он был похож на индейца какого-то древнего племени. Найна могла с уверенностью сказать, что в ту минуту Карам смотрел в зеркало, хотя делал вид, что нет. Сняв ленту, он попытался стереть отпечаток на лбу, раздумывая, как поговорить с Найной о ее худобе, чтобы она не сочла его слова критикой. Тут у него забурчал живот, и все решилось само собой.
— Поужинаешь? — спросила Найна.
— Нет, нет. — Карам все еще переваривал праздничные яства. Вдруг он передумал: — Хотя перекусить можно, если ты составишь мне компанию.
— Ой, я так объелась! — Она тяжело вздохнула. После жирной Сарниной стряпни у Найны появлялось чувство, что она сыта на три дня вперед. Еда была как сама Сарна: усваивалась только в небольших количествах. — Я могу тебе что-нибудь разогреть, мне не трудно. Там много всего осталось.
— Мм, неохота есть в одиночку. Обычно Сарна со мной ужинает…
— Ну хочешь, я с тобой посижу. — Найна встала.
— Тебе нужно лучше питаться. — Карам посмотрел на белоснежный тюрбан, на его аккуратные складки — словно завитки раковины, не подвластные времени. — Ты совсем исхудала с тех пор, как умер Притпал. Какой смысл приезжать сюда и помогать Сарне, если ты исчезаешь на глазах?
Смутившись, Найна закусила губу. Она и не знала, что внешность выдает ее горе. Одиночество было невыносимо. Оно уничтожало все, даже аппетит. После смерти Притпала лишь работа заставляла ее жить дальше — точно леса, удерживающие дом, пока внутри ведутся реставрационные работы.
