— Просто невозможно было сохранить в тайне, что тебя лишили представительских полномочий. Если бы это не вышло из моего центра — а я только отвечала на вопросы, — то стало бы достоянием гласности через кого-нибудь еще.
Ним мрачно кивнул.
— Понимаю.
— Между прочим, не принимай всерьез эту чепуху о том, что комиссия принимает какие-то меры. Я разговаривала с нашим юридическим отделом, они говорят, что там просто накаляют атмосферу. Они ничего не могут сделать.
— Да, — сказал он, — я уже это понял.
— Но Эрик настаивает на официальном дезавуировании. Он также пишет личное письмо с извинениями комиссии.
Ним вздохнул. По здравом размышлении он не сожалел о своем выступлении. Но его угнетало то, что коллеги стали относиться к нему как к изгою. Несправедливым ему казалось и то, что большая часть газетных репортеров — включая сегодняшнюю “Кроникл Уэст” и другие калифорнийские газеты — сосредоточили свое внимание на сенсационных аспектах вчерашнего дня, неточно излагая или вовсе игнорируя серьезные проблемы, затронутые Нимом. А вот фиглярство Дейви Бердсона, те оскорбления, которыми он осыпал свидетелей со стороны “ГСП энд Л”, его провокации по отношению к ним описывались в подробностях и благожелательным тоном. Однако ничего нового в этом не было: пресса, как всегда, гналась не столько за истиной, сколько за сенсацией.
Ван Бэрен снова взглянула на “Экзэминер”.
— В кампанию по твоей травле Нэнси внесла наибольшую лепту. Она и цитировала тебя чаще, чем другие. Похоже, для нее стало привычкой бить с размаху. Кажется, вы друг друга не любите.
Ним сказал с чувством:
— Я с удовольствием вырвал бы у этой бестии сердце. Если бы оно у нее было.
Тереза нахмурилась.
— Слишком сильно сказано, Ним.
— Возможно. Но именно так я и чувствую. До него только сейчас дошел оскорбительный смысл слов Молино “Нимрод Голдман.., сегодня попал в немилость”, но он вынужден был признать, что в этих словах содержалась немалая доля правды.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
— Папа, ты будешь теперь чаще оставаться на ночь дома? — обратилась Леа к Ниму через обеденный стол.
Наступила тишина. Ним почувствовал, что Бенджи, положив на скатерть нож и вилку, внимательно наблюдает за ним, молчаливо поддерживая сестру.
Руфь потянулась было за перечницей, но, передумав, тоже ждала ответа Нима.
— Наверное, мог бы, — сказал он; внезапность вопроса и три пары глаз, устремившихся на него, приводили Нима в замешательство. — Это в том случае, если мне не подкинут какой-нибудь другой работы, которая допоздна задержит меня в конторе.
Просияв, Бенджи сказал:
— Па, а на уик-эндах будешь проводить с нами больше времени?
— Возможно.
— Думаю, тебе опять вручат послание, — вмешалась Руфь. Она улыбнулась, что случалось с ней нечасто с тех пор, как она несколько дней назад вернулась домой. Ним чувствовал, что она стала серьезнее, чем раньше. Временами мысли полностью ее поглощали. Между ними еще не состоялся откровенный, чистосердечный разговор. Казалось, Руфь избегает его, а Ним, все еще подавленный после недавних переживаний, не чувствовал в себе силы сделать первый шаг.
— Он не знал, как вести себя с ней после ее двухнедельного отсутствия, тем более что это время она была, вероятно, с мужчиной. Совершенно так же, как и до ее ухода? Ситуация вроде бы диктовала именно такой ответ.
Возвращение Руфи домой было спокойным. Она забрала детей из дома своих родителей. Собрала воедино все нити домашней жизни, как будто никогда и не обрывала их. Она и Ним продолжали делить спальню, как это было всегда, но не постель. В остальном их жизнь совершенно не изменилась. Конечно, вспоминал Ним, в прошлом были похожие ситуации, только тогда все происходило наоборот: он возвращался после похождений. Тогда он был уверен, что Руфь не догадывалась о причинах его отсутствия. Теперь же у него такой уверенности не было. И окончательной причиной разрыва было уязвленное самолюбие Нима. Он просто не был готов к новым эмоциональным встряскам.
Теперь они все собрались за семейным столом в третий раз за три дня, что само по себе было необычным.
— Как вы все знаете, — сказал Ним, — в конторе кое-что изменилось, и я пока не знаю, как дальше пойдут дела. — Он вгляделся в Бенджи и подался вперед. — Что с твоим лицом?
Бенджи, замявшись, потянулся своей маленькой рукой, чтобы закрыть синяк на левой щеке и ссадину под нижней губой.
— Ой, это случилось в школе, папа.
— Ты подрался?
Чувствовалось, что Бенджи испытывает неловкость.
— Да, он дрался, — сказала Леа. — Тод Торнтон сказал, что ты штрейкбрехер, папа, потому что ты не заботишься об окружающих тебя людях. Бенджи ударил его, но Тод сильнее.
Ним строго сказал Бенджи:
— Не важно, кто что говорит, но не правильно и глупо решать вопросы кулаками.
Сын выглядел совсем удрученным.
— Да, папа.
— Мы с Бенджи говорили об этом, — вмешалась Руфь. — И он теперь понял.
В глубине души Ним был поражен. До сих пор не было случая, чтобы критика в его адрес отражалась ни семье.
— Мне очень жаль, если мои неприятности коснулись и вас, — мягко проговорил он.
— С этим все в порядке, — заверила его Леа. — Мамочка объяснила нам, как благородно ты поступил. Бенджи нетерпеливо добавил:
— И мама сказала еще, что в тебе больше мужества, чем во всех остальных, вместе взятых. — По тому, как Бенджи стиснул зубы, было ясно, что ему нравится слово “мужество”.
Ним взглянул на Руфь.
— Тебе это сказала мама?
— Но ведь это правда? — спросил Бенджи.
— Конечно, правда, — подтвердила Руфь и слегка покраснела. — Но ваш папа не может сказать о себе так, верно? Вот почему это сделала я.
— Так мы и отвечаем ребятам, когда они дразнятся, — добавила Леа.
Нима охватило волнение. От мысли о Бенджи, защищающем своими маленькими кулачками репутацию отца, о Руфи, отбросившей все личное и отстаивающей вместе с детьми его честь, у него перехватило дыхание и слезы навернулись на глаза. Из затруднительного положения его вывели слова Руфи:
— Ну хорошо, давайте обедать.
Позже, когда Ним и Руфь все еще сидели за столом и пили кофе, а дети ушли смотреть телевизор, он проговорил:
— Я хочу, чтобы ты знала, как важно для меня то, что ты сказала Леа и Бенджи. Руфь махнула рукой:
— Если бы я не верила в это, я бы не сказала им. То, что мы не Ромео и Джульетта, не означает, что я перестала читать и объективно воспринимать окружающий мир.
— Я заикнулся об отставке, — сказал он ей. — Эрик считает, что я все еще могу это сделать, но в этом нет необходимости.
Он продолжал говорить о различных перспективах, которые он обдумывал, в том числе о переходе в другую энергетическую компанию, возможно, на Среднем Западе. Если такое случится, спросил он, что думает она о переезде туда вместе с детьми?
Ее ответ прозвучал быстро и четко:
— Я не сделаю этого.
— Не можешь ли ты мне ответить, почему?
— Кажется, это очевидно. Почему мы втроем — Леа, Бенджи и я — должны срываться с родного места, ехать неизвестно куда только ради твоего удобства, в то время когда мы не решили еще вопроса о нашем будущем, если оно у нас вообще есть, что уже кажется маловероятным.
Вот оно, наконец вырвалось наружу! Ним решил, что время серьезного разговора настало. Странно, подумал он, что это должно случиться именно в тот момент, когда они оказались немного ближе друг к другу, чем за все последнее время.
— Что за дьявол попутал нас? — вырвалось у него с горечью. Руфь резко ответила:
— Тебе лучше знать об этом. Однако мне любопытно, сколько женщин было у тебя за пятнадцать лет нашей совместной жизни?
Он ощутил новую, жесткую интонацию в голосе Руфи.
— А может быть, ты сбился со счета, как и я? Одно время я всегда могла определить, когда у тебя появлялось что-то новенькое — или мне следует говорить “кто-то новенький”? Потом такой уверенности у меня уже не было, и мне казалось, что ты встречаешься одновременно с двумя или более девицами. Я была права?
Избегая ее взгляда, он пробормотал:
— Иногда.
— Хорошо, один пункт отпал. Мое предположение было верным. Но ты не ответил на первый вопрос. Сколько всего было женщин?
Он удрученно сказал:
— Будь я проклят, если знаю.
— Если это правда, — отметила Руфь, — то это не совсем лестно для тех, других женщин, к которым ты испытывал какие-то чувства, пусть это длилось совсем недолго. Кем бы они ни были, мне кажется, они заслуживают большего от тебя, чем просто оказаться забытыми.
Он возразил:
— Не было ничего серьезного. Ни разу. Ни с одной из них.
— Вот в это я верю, — щеки Руфи горели от гнева. — Ведь ты и ко мне никогда не относился серьезно.
— Это не правда!
— Как ты можешь это утверждать! После твоего признания! Конечно, я могла бы понять, если бы была женщина, возможно две. Любая здравомыслящая жена знает, что такое случается даже в самых счастливых браках. Но не десятки женщин, как это было с тобой.
