личной свободой необходимо жертвовать во имя общественной безопасности. Райх же не мог поверить во врожденную озлобленность и жестокость людей. Он считал, что такое поведение развивается, когда человек вынужден существовать внутри системы, провоцирующей неравенство и деформацию. Для свободы нужно разогнать гарнизон, а не наращивать его.
Не знаю, есть ли толк рассуждать о сущности человеческой природы, но я могу с уверенностью сказать, что культура до сих пор не обеспечила все тела равной степенью безопасности и в неравной мере ограничивает их свободы. Пессимизм Фрейда может показаться более реалистичной позицией, но не будем забывать, что во имя стабильности он был готов потакать нацистам, тогда как Райх благодаря вере в лучший мир понимал необходимость сопротивления, пускай этим и навлек бедствия своей дальнейшей жизни.
События 15 июля пошатнули взгляды не только Райха и Фрейда. Вопрос ущемленных прав масс имел большую важность и широко обсуждался все межвоенные годы, и бунт стал главной темой горячих дискуссий по поводу толпы, рациональности и власти. Он занимал умы политиков и вдохновлял на написание романов и теоретических трактатов. Некоторые, как Райх, видели тревожный сигнал в поведении полиции, другие же относились к сожжению Дворца правосудия как к преступлению избалованной, ставящей себя выше закона Красной Вены, признаку того, что массы становятся опасно неуправляемыми.
Для двадцатидвухлетнего студента-химика, который присоединился к толпе на велосипеде, 15 июля стал поворотным днем, прообразом грядущих событий в идеальной миниатюре, а также началом писательской карьеры, увенчавшейся Нобелевской премией. «Прошло уже пятьдесят три года, – писал Элиас Канетти в своих мемуарах „С факелом в голове“, – а я всё ощущаю напряжение того дня. То, чему я стал тогда свидетелем, было больше всего похоже на революцию». Рядом с Дворцом правосудия ему особенно запомнился мужчина, который горестно стенал: «Документы сгорят! Документы!» «Это лучше, чем если бы сгорели люди»[281], – вспылил Канетти, и этот инцидент лег в основу его гротескного романа 1935 года «Ослепление», в котором ученый Петер Кин настолько решительно рвет все связи с человеческим родом и его настырными требованиями, что в конце баррикадируется в своей обожаемой библиотеке и сжигает себя вместе с ней.
Как и Райх, Канетти чувствовал, что физический опыт того дня перечеркнул для него все известные теории о поведении масс. Фрейд и Гюстав Лебон могли сколько угодно писать о том, что жестокость и иррациональность толпы ставят под угрозу культуру, но его опыт растворения в ней был экстатичным, почти возвышенным. Даже когда люди вокруг него падали на землю и умирали, он чувствовал слияние и общность: он перестал быть отдельным человеком, но стал частью дикого организма с собственным достоинством и желаниями. В отличие от рассказа журналиста Гедди, его воспоминания о том дне носят скорее метафизический характер, нежели репортерский: Канетти говорит о распаде пространственно-временных связей, который случается при радикальном переключении сознания с «я» на «мы»:
[ Постепенно толпа стала рассасываться, и всюду стали появляться людские проплешины. Но напряжение, разлитое вокруг, никуда не делось. Даже если я вдруг оказывался где-то один, я не переставал его ощущать. Всё дело было в том, что отовсюду до меня доносились какие-то звуки, что-то ритмичное пронизывало воздух, какая-то тревожная мелодия. Я не чувствовал под ногами землю, казалось, что меня несет звенящий ветер[282]. ]
Этот опыт ощущения толпы как живого существа, которого веками очерняли и клеймили недоверием, глубоко в нем засел и подвел к написанию обширного, не поддающегося жанровой классификации труда «Масса и власть», – Сонтаг, большая поклонница Канетти, описывала эту книгу как «поэтику политического кошмара»[283]. Существует не один род толпы, но много, утверждал Канетти: одна может быть агрессивным сбродом с вилами, а другая – людьми, которых обманули и сделали козлами отпущения. Толпа может быть воодушевленной, или исступленной, или зомбированной. Она может быть запуганной или буйной, рассредоточенной или организованной. Она может нести атмосферу карнавала или наводить ужас. Одна из самых важных мыслей Канетти заключается в том, что толпа – это сложное явление, которое заслуживает тщательного изучения. Он отказывался разделять общепринятую точку зрения, что толпа по умолчанию примитивна и иррациональна, в отличие от независимого, способного выражать свои мысли индивида. У масс нет языка, но это не значит, что они не могут тонким образом выражать надежды или страхи.
Я побывала во многих разных толпах, но только один раз присутствовала при том, что можно назвать беспорядками. Это был протест в Ньюбери в 1997 году, на первую годовщину окончательного разгона лагеря. За организацией шествия следила полиция и не выпускала участников за пределы кордона. Стоял очень густой туман, и, только когда мы вплотную подошли к забору, мы увидели стройку. Местность изменилась до неузнаваемости: весь ландшафт просто вырвали с корнем и смели прочь. В земле разверзлась огромная яма, и на краю ее стоял дуб Миддл-Оак, жалкий остаток целого леса.
Наверное, картина одинокого дерева так подействовала на людей. Кто-то прорезал в заборе дыру, и мы все хлынули в нее, а за нами – полицейские на лошадях и охранники в светоотражающих жилетах. Всего внутри оказалось около тысячи людей, которые стали карабкаться на экскаваторы и подъемные краны. На мне были тигровые штаны с хвостом (простите нам вкусы нашей молодости), и я залезла на бульдозер, откуда стала наблюдать, как люди разбивали окна и поджигали вагончики рабочих. Туман так и не рассеялся, и царила странная, глухая атмосфера неистовства и отчаяния.
Как это выглядело со стороны? Что бы подумал Фрейд? Иногда сложно помнить, что тела в толпе – это индивиды, каждый со своей сложной историей и мотивацией. Австрийский писатель Хаймито фон Додерер, описывая бунт 15 июля в последней главе своей панорамы буржуазной Вены – романе «Бесы», использует толпу как пуантилистский фон для историй отдельных персонажей, чей героизм выражается в том числе в отказе от общей идентичности. Додерер сводит вместе своих действующих лиц и аккуратно подвязывает их сюжетные линии – женитьба! наследство! – на фоне чудовищного хаоса. Рассказчик как будто смотрит на события через бинокль, и для него толпа – это масса бурлящих точек в калейдоскопе, перемеженных темными пятнами трупов под лучами солнца.
Додерер недолгое время сам состоял в нацистской партии и ушел из нее ко времени написания «Бесов», но его видение толпы как неоформленного зародыша перекликается с фашистским отношением к массам как к сырому материалу, который нужно просеять и сформировать (Геббельс говорил, что с массами нужно работать, как художнику с краской). Стефан Юнссон в своем познавательном труде о массах в межвоенный период «Толпы и демократия» наблюдает, что фашистский путь к власти лежал через разделение тел людей на два типа масс: блок и рой, где первый
