– Не надо драматизировать! – эти первые слова пришли в голову Безукладову.
– Как не надо? – Николай Александрович спросил громко, с возмущением. – Да неужели вы не понимаете, что, если так дело пойдёт и дальше, не только пахать-сеять негде будет в нашей стране и области, но и даже корову выпустить, представляете! По-моему, это трагедия. В Индии коровы священными считаются, а у нас даже непонятно кем станут. Реликтами, что ли?
– Ну, я думаю, – Безукладов пока говорил спокойно, стараясь не повышать голоса, – у нас до этого не дойдёт. По крайней мере, нашему поколению хватит и других забот – как на той земле, которая есть, растить обильный хлеб, кормить народ. Между прочим, ваша кафедра нам в этом плане помогает слабо. Не слышал я что-то в последнее время от вас разумных предложений.
– А по применению жидких комплексных удобрений? – вмешался в разговор Кухаренко.
– Даже если и была такая разработка, то, пожалуй, одна за несколько лет, а этого мало…
– Нет, почему же? – Теперь заговорил заведующий кафедрой Балаков, розовощёкий крупный мужчина с длинными, напоминающими деревенские ухваты руками. – А разве предложения по интенсивной технологии возделывания зерна до вас не дошли? Мы специально обобщили наши разработки, отправили в обком…
– Вспоминаю, вспоминаю, – сказал Безукладов, поднимая ладонь к глазам, то что пытаясь этим жестом напрячь память. – Только этого, наверное, мало…
Он попытался перевести разговор в другое русло, и этот нажим на дела кафедры делал сейчас специально – не готов он был в данный момент дискутировать с Артюхиным, да и ни к чему этот спор. Но, глядя, как настороженно смотрит на него Артюхин, как судорожно перебирает на столе какие-то бумаги, понял Безукладов, что от серьёзного разговора не уйти. И тот действительно заговорил, резко, взволнованно:
– Нет, Сергей Прокофьевич, не в разработках дело. Что наши бумаги – их наверху и читать не всегда читают. А вот тему, которую я поднял, нам с вами обсуждать всё равно придётся, хотим мы этого или не хотим! Будущее выставит такой счёт, от которого мы никуда не уйдём, за каждую цифру отвечать будем…
– А кстати, откуда у вас эти цифры? – спросил Безукладов.
– Насколько я знаю, в открытой печати они не публиковались…
– Они ни в открытой, ни в закрытой не публиковались, такие цифры никто не решится печатать…
– Почему?
– А потому, – Николай заговорил ещё резче, и Безукладов поморщился, – такие цифры – это приговор… Приговор бесхозяйственности, расточительности, которую может себе только социализм позволить.
– Ну, ну, вы говорите, да не заговаривайтесь! При чём тут социализм?
Николай Александрович как-то незряче поглядел на Безукладова, усмехнулся.
– Я так и знал. Знал, что сейчас вы начнёте меня к стенке припечатывать. «Говорите, да не заговаривайтесь» – это как раз то самое, как раз к стенке… А я не боюсь и ещё раз повторю: если в задачу социализма входит гробить землю, неразумно на ней хозяйствовать, плодородные угодья превращать в пустыри, то тогда непонятным становится сам смысл строительства социализма. Вот только несколько примеров из жизни нашего областного центра. Посмотрите, куда город растёт? Правильно, на юго-запад, как раз туда, где самые лучшие земли колхоза «Знамя Октября». А почему бы не на север, где рудоуправление свои развороченные, как волчьи пасти, карьеры оставило? Разве этого никто не видит? Ведь такое варварство творится на глазах у всех, в том числе и обкома.
– Я смотрю, – едва сдерживая себя, заговорил Безукладов, – товарищ Кухаренко, Артюхин у вас большой философ и критик, всем оценки даёт, не стесняясь. А между прочим, критиковать всегда легче, чем работать. Вы, товарищ Артюхин, слыхали что-нибудь о жилищной проблеме? И если знаете о том, как люди бедствуют в коммуналках, то странно мне ваши слова слышать. Ведь они как раз направлены на то, чтобы темпы строительства жилья сдерживать… Ну возьмёмся мы сейчас овраги и карьеры засыпать, и сколько времени потеряем?..
– А вы не засыпайте овраги, этим сами промышленники должны заниматься. Как раз рудоуправление… Ведь есть же закон о рекультивации земель, вот пусть и выполняют. А ваша задача – спрос им предъявить.
Безукладов поднялся, навис над столом, полный, с покрасневшим лицом, сказал резко, отрывисто:
– Указывать, – много умников найдётся. Давайте поменьше философствовать, побольше делать. А идейки подбрасывать – это легко, вроде как в футбол играть. Отпасовал – и взятки гладки. Да и не в такой день об этом говорить – как-никак, дорогой Леонид Ильич преставился…
Безукладов пошёл к двери, с остервенением натягивая шляпу на голову и проклиная себя в душе. Вот угораздило же его пойти по лабораториям и кафедрам, будто не мог другого занятия найти. Только пищу дал таким вот демагогам для кривотолков всяких. Может, теперь этот жалкий деляга будет кричать на любом перекрёстке: «Посмотрите, люди добрые, я и в областной комитет партии обращался, а что из этого вышло?..» Надо сейчас же сказать Кухаренко, чтоб укоротил ему язык.
Уже около машины Безукладов повернулся к громко дышавшему, будто тащившему на себе тяжкую поклажу Кухаренко, спросил грубо:
– Ну, и много у вас таких инициативных молодых людей?
– Да не обижайтесь на Артюхина, Сергей Прокофьевич! Сорвалось у него. Может, кто завёл человека…
– Ну-ну, значит, завели? – хмыкнул с неприкрытой иронией Безукладов. – Жена на кухне истерику устроила, а он сразу государственные дела решать кинулся. Так, выходит? Нет, не пойму я вас что-то, товарищ Кухаренко! Не забота этим человеком движет, а злоба, злоба на всё, может быть, даже и на Советскую власть. Слыхали, как он о социализме? Это серьёзный звонок, товарищ Кухаренко! Я скажу своим – надо вас или в отделе или на бюро послушать. Перекос явный в вашей воспитательной работе. Да и вы, товарищ ректор… – Безукладов сурово посмотрел на молчавшего Рудермана. – Знать бы надо, с кем работаете. А то получается, как в присказке: «Дай сердцу волю – заведёт в неволю».
Видел Безукладов, как смутилось руководство вуза, но ободряющих слов на прощание говорить не стал – пусть попереживает, пусть прочувствует, что у них в коллективе, как в порченном яблоке, червоточина завелась. Ведь с молодёжью работают, а с ней надо ухо востро держать, как со спичками, одно неосторожное слово, и пойдёт гулять пламя такими всполохами – не потушишь.
Сергей Прокофьевич молча протянул руку Рудерману и Кухаренко и уже в машине подумал, что как раз сейчас самое время махнуть в пансионат, принять баньку, сбросить с себя все тяготы сегодняшнего беспокойного, нашпигованного событиями дня. Он велел Николаю ехать в пансионат, а сам, ещё не остывший от разговора с Артюхиным, снова начал прокручивать в голове недавнюю перепалку.
Нет, в чём-то он, может, и прав, этот преподаватель. Когда жизнь человека, его деятельность приносит противоположные, чем задумывалось, результаты, искажается, перечёркивается чёрным мазком сам смысл существования его на земле. Кое-какие примеры, которые Артюхин приводил, действительно говорят, что происходит что-то не то. Человек как бы выталкивается за черту необходимости его присутствия на земле, более того, становится наиболее вредным на ней существом, так как губит то, что касается не только его, но и других её обитателей. В этом Артюхин прав. Но, с другой стороны, разве человек мало делает разумного, справедливого, того, что утверждает принципы созидания, сохранения и приумножает богатства земли?
Конечно, надо быть материалистом, учитывать извечный закон единства и борьбы противоположностей, потому что именно он объясняет логику человеческой деятельности. Но этот преподаватель, видать, не только диалектического материализма не знает, но даже с элементарной логикой не в ладах – не случайно же про социализм этак.
Сейчас некоторые, размышлял Безукладов, опять начинают поминать недобрым словом сталинское время. Но был в этом времени один жизненный принцип, который не грех унаследовать и сегодня, – дисциплина. Тогда демагоги, как этот Николай Артюхин, знали свой шесток, не баламутили народ, и люди занимались делом. Это только бездельник находит время для кривотолков, а тот, кто делом занимается, о деле и думает, на всякие инсинуации у него времени не хватает.
…Дорога пошла лесом. За окном машины шуршал дождь, отчего на душе было скверно. На неровном асфальте пузырились лужи, лес казался огромным и мрачным, только кое-где сохранившийся снег пестрел в глазах, успокаивал, и, может быть, благодаря этому Безукладов развеялся, из головы постепенно ушли мысли о трудовом сегодняшнем дне. А когда подумал о предстоящем тепле, запахе высохшей берёзы, кружащем голову, и лёгком как пух смоляном духе стен бани… Безукладов почувствовал, как щемяще-остро заныло тело в предвкушении знобящего, острыми иголками вонзающегося в кожу жара, и поэтому, когда Николай спросил, куда ехать – в домик или сразу в баню, сказал не раздумывая:
