Тем временем товарищ его детства и названый брат Том Хейген поступил в колледж, Фредо кончал школу, младший брат, Майкл, перешел во вторую ступень, сестричка Конни еще под стол пешком ходила ― ей было четыре года. Семья давно переехала в Бронкс, жили со всеми удобствами. Дон Корлеоне подумывал приобрести дом на Лонг-Айленде, но не спешил, рассчитывая приурочить покупку к кой-каким намеченным шагам.
Вито Корлеоне умел мыслить масштабно, предугадать, что к чему ведет. Крупные города Америки сотрясала междоусобная грызня в преступном мире. То и дело вспыхивали кровавые распри, честолюбивые бандиты рвались к власти, норовя отхватить себе куски чужих владений; другие, подобно самому Корлеоне, стремились оградить от посягательств свои границы и доходные места. Дон Корлеоне видел, как вокруг этих убийств раздувают страсти газеты, а государственные органы, воспользовавшись удобным предлогом, вводят в действие все более суровые законы, применяют все более крутые полицейские меры. Он предвидел, что возмущение в обществе способно даже привести к отмене демократического правопорядка, и тогда ― конец ему и тем, кто с ним связан. Изнутри его империя была крепка и надежна. И Вито Корлеоне решил добиться мира меж враждующими группировками в Нью-Йорке, а затем и во всей стране.
Он не обманывался, отдавая себе отчет, сколь небезопасно брать на себя подобную миссию. Первый год он употребил на то, чтобы, встречаясь с главарями различных банд Нью-Йорка, подготовить почву: прощупывал каждого, предлагал установить сферы влияния, за соблюдением которых будет следить объединенный совет, основанный на добровольных началах. Но разобщенность оказалась слишком велика; направления, где сталкивались узкие интересы, ― слишком многочисленны. Согласие представлялось недостижимым. Подобно многим великим властителям, основоположникам законов, чьи имена вошли в историю, дон Корлеоне решил, что мир и порядок невозможны, покуда число суверенных держав не будет сведено до минимума, поддающегося управлению.
В городе насчитывалось пять-шесть семейств, столь могущественных, что помышлять об их уничтожении было бессмысленно. Однако прочим ― всем этим молодцам из «Черной руки», которые лютовали по кварталам, всем самозваным ростовщикам, букмекерам, которые, пользуясь силовыми методами, работают без должной, иными словами, купленной защиты законных властей, ― этим придется уйти. И дон Корлеоне повел, по сути дела, колониальную войну, бросив против этого сброда все резервы, какими располагала его организация.
На усмирение зоны Нью-Йорка ушло три года ― время, которое неожиданно принесло также благие результаты иного рода. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Шайка совершенно бешеных налетчиков-ирландцев, мастеров высокого класса, ― подлежавшая, в соответствии с планами дона, ликвидации, ― по чистой удали, отличающей уроженцев Изумрудного острова, едва было не одержала победу. Благодаря удачному случаю один из отчаянных ирландцев с самоубийственной отвагой проник сквозь кордон, ограждающий дона Корлеоне, и выстрелил ему в грудь. Злоумышленника уложили на месте, но зло уже свершилось.
Таким образом, однако, Сантино Корлеоне представилась возможность показать себя. Когда отца вывели из строя, Санни, возглавив в звании caporegime отдельный отряд, или regime, как некий юный, еще безвестный Наполеон, обнаружил блестящие способности к боевым действиям в условиях города. И в полной мере проявил при этом ту непреклонную жестокость, отсутствие которой почиталось единственны изъяном у дона Корлеоне в роли завоевателя.
За годы с 1935-го по 1937-й Санни Корлеоне приобрел известность самого коварного и беспощадного убийцы, какого доныне знал преступный мир. Правда даже его затмевал леденящими душу злодействами страшный человек по имени Люка Брази.
Не кто иной, как Брази, пошел по следу ирландской банды и не успокоился, покамест не перебил их всех самолично. И тот же Брази, когда одно из шести могущественных семейств попробовало вмешаться и взять самостийный сброд под свое покровительство, единолично осуществил, в виде предупредительной меры, убийство вожака этой семьи. В скором времени, впрочем, дон, поправившись после ранения, заключил с упомянутым семейством мир.
К 1937 году мир и согласие ― не считая каких-то случайных осечек, малозначащих дрязг, подчас чреватых, разумеется, грозными последствиями, ― окончательно воцарились в городе Нью-Йорке.
Подобно тому как в древности правители городов неусыпно держали в поле зрения племена варваров, которые рыскали вокруг их стен, так дон Корлеоне зорко следил за всем, что творится на белом свете, вне его владений. От него не укрылось пришествие Гитлера, падение Испании, сделка, на которую Германия вынудила пойти в Мюнхене Англию. Со стороны, вчуже, он ясно видел, что надвигается глобальная война, и безошибочно осмыслил, что из этого проистекает. Его собственный мир станет лишь неприступней. И еще: тому, кто не разевает рот, кто действует с умом, в военное время легче нажить состояние. Только для этого необходимо, чтобы, пока за крепостными стенами бушует война, внутри царил мир.
Этот призыв дон Корлеоне пронес по всей стране. Он совещался с соотечественниками в Лос-Анджелесе, в Сан-Франциско и Кливленде, в Чикаго, Филадельфии, Майами и Бостоне. Он стал апостолом мира в мире преступлений и к 1939 году сумел добиться того, что оказалось не под силу сделать для враждующих государств папе римскому: наиболее влиятельные подпольные организации Америки договорились между собой и в рабочем порядке заключили соглашение. Подобно конституции Соединенных Штатов, это соглашение полностью признавало за каждой из договаривающихся сторон право самой решать внутренние дела в пределах своего штата или города. Договор предусматривал лишь разграничение сфер влияния и согласие сохранять мир.
А потому и в 1939 году, когда грянула Вторая мировая война, ив 1941 году, когда в нее вступили Соединенные Штаты, в империи дона Корлеоне господствовали мир, спокойствие и полная готовность пожинать наравне со всеми золотые плоды подъема, который переживала американская экономика. Семейство Корлеоне принимало участие в поставке на черный рынок продовольственных карточек, талонов на бензин и даже железнодорожных билетов. Оно могло, с одной стороны, обеспечить кому-то военный заказ, а с другой ― добыть на черном рынке ткани для пошивочных фирм, которые испытывали перебои в снабжении сырьем как раз по той причине, что не имели военных заказов. Дон был способен и на большее: его стараниями молодых ребят призывного возраста, состоявших у него на службе, освобождали от повинности идти и умирать ради чуждых им интересов. Добивался он этого при содействии врачей, которые указывали, каких таблеток лучше наглотаться перед медосмотром, или же устраивал парней на предприятия военной промышленности, где полагается освобождение от военной службы.
Так как же было дону не гордиться успехами своего правления? Без бед и тревог жили в его мире те, кто присягнул ему на верность, ― меж тем как другие, кто веровал в закон и порядок, умирали, и умирали миллионами. И лишь одна заноза язвила ему душу: родной сын, Майкл Корлеоне, отверг отцовские попечения и пошел добровольцем воевать за свою страну. Нашлись, к несказанному удивлению дона, и в его организации молодые люди, которые последовали его примеру. Один из них, пытаясь объяснить этот непостижимый поступок своему caporegime, сказал:
― Эта страна сделала для меня много хорошего.
Когда его слова передали дону, он с сердцем бросил:
― Это я сделал для него много хорошего.
Худо пришлось бы добровольцам, но раз уж он простил сыну, значит, должен был простить и этим молокососам, столь превратно понимающим, в чем состоит их долг по отношению к своему дону и к самим себе.
В конце Второй мировой войны дон Корлеоне понял, что миру, к которому он принадлежит, придется вновь менять свои порядки, ловчей подлаживаться к порядкам другого, внешнего мира. И полагал, что ему удастся преуспеть в этом без ущерба для себя.
Основания для подобной уверенности он почерпнул из самой жизни. Два случая из личного опыта натолкнули его на существенное открытие. Давным-давно, когда он делал первые шаги на нынешнем поприще, к нему обратился за помощью друг детства, Назорин, тогда еще совсем молодой ― он работал подручным в пекарне и собирался жениться. Вдвоем со своей невестой, порядочной девушкой из хорошей итальянской семьи, он откладывал понемногу с каждой получки и, собрав громадные по тем временам деньги ― триста долларов, отправился к оптовику, торговцу мебелью, которого ему порекомендовали. Оптовик дал им отобрать все, чем они хотели обставить свою скромную квартирку. Прекрасный, добротной работы спальный гарнитур, включая два комода и торшеры. Гостиный гарнитур с тяжеловесным диваном и мягкими креслами, обитыми богатым, с золотою нитью, штофом, ― целый день Назорин и его невеста, счастливые, ходили по гигантскому складу, заставленному мебелью, выбирая себе обстановку. Затем торговец взял у них деньги ― заветные триста долларов, заработанные тяжким трудом, ― положил в карман и обещал, что не пройдет и недели, как мебель доставят на уже снятую Назорином квартиру.
