Карло глядел, как жена наливает ему кофе. Мать родная, с каким барахлом он связался! Давно ли замужем ― полугода нет, а уже расползлась и уже с начинкой. Не вытравишь итальянскую сермяжность у этого бабья из восточных штатов...
Он протянул руку и тронул Конни за пышную ягодицу. Она улыбнулась, и он брезгливо сказал:
― Нагуляла окорока, хуже свиньи.
Он с удовольствием заметил, как у нее обиженно вытянулось лицо, глаза налились слезами. Пусть она дочка великого дона, но ему ― жена, его собственность, и он волен обращаться с ней, как вздумает. Он казался самому себе значительней оттого, что мог куражиться над дочерью самого Корлеоне.
С первого же дня он поставил себя с нею, как надо. Вздумала было прибрать себе тот кошель, набитый даренными к свадьбе деньгами, ― и заработала хороший фонарь под глазом, а денежки он изъял. И, кстати, не стал докладывать, как ими распорядился. А то бы шухеру не обобраться. У самого по сей день временами кошки на сердце скребут. Это ж надо, без малого пятнадцать штук просадил на бега и на девочек из ночных клубов!
Он ощущал на себе спиною взгляд Конни и, нарочито поигрывая мускулами, потянулся к блюду со сладкими булочками, стоящему на другом краю стола. И это ― сразу после яичницы с ветчиной ― ну что же, по мужчине и завтрак. Зато вот есть на что поглядеть, хотя бы и жене. Это ей не занюханный муж-итальянец, каких навалом, прилизанный и черный, словно жук, ― нет: светлый ежик волос, золотистый пушок на руках, покрытых буграми мышц, широк в плечах, тонок в талии. Он знал, что никому из «крутых ребят», работающих на семейство, не потягаться с ним физической силой. Таким, как Клеменца, Тессио, Рокко Лампоне или же этот Поли, которого кому-то понадобилось шлепнуть. Интересно бы узнать, в чем там дело. Мысль его почему-то возвращалась к Санни. Один на один он бы, пожалуй, осилил и Санни, хоть тот и ростом повыше, и тяжелей. Правда, молва приписывает Санни страшные вещи, но лично ему не приводилось видеть Санни иначе как добрым малым, склонным побалагурить. Нет, Санни ― свой человек. Когда старого дона не станет, для Карло Рицци, надо думать, откроются иные возможности.
Он вяло цедил свой кофе. Все ему опостылело в этой конуре. Он не привык к тесноте ― в Неваде жилье строят с размахом. Да еще вставай, тащись через весь город вкалывать в свое заведение ― надо поспеть к двенадцати. День воскресный, самая работа, тем более что бейсбольный сезон в разгаре, и баскетбольный близится к финишу, и на ипподроме начались вечерние заезды... Его отвлекла от размышлений возня за спиной, он оглянулся.
Конни наряжалась по моде, ненавистной ему, но принятой у итальянских клуш в городе Нью-Йорке. Шелковое цветастое платье с поясом, рукава с оборочками, массивный браслет, аляповатые серьги. Сразу стала на двадцать лет старше.
― Далеко собралась? ― спросил он.
Она холодно ответила:
― В Лонг-Бич, к отцу. Он еще не встает с постели, надо с ним посидеть.
Карло оживился.
― Что же, значит, музыкой до сих пор заправляет Санни?
Конни бросила на него невинный взгляд:
― Какой музыкой?
Он взорвался:
― Ты, сука шелудивая, ― поговори так со мной, весь помет тебе выбью из брюха!
Она в испуге попятилась, и от этого он еще больше осатанел. Вскочил со стула и залепил ей пощечину; на лице у Конни вспухло красное пятно. Скупыми, точными движениями Карло отпустил ей еще три затрещины и увидел, как вздулась рассеченная ударом верхняя губа, из нее пошла кровь. Это его образумило. Незачем было оставлять следы. Конни метнулась в спальню, захлопнула дверь; он услышал, как щелкнул ключ в замке. Карло пренебрежительно хохотнул и сел допивать кофе.
Сидел, покуривая, пока не настало время одеваться. Он постучался в спальню:
― Отопри давай, а то дверь вышибу.
Ответа не было.
― Ну? Мне одеваться пора, ― сказал он громче.
Слышно было, как она встает с кровати, подходит к двери, как поворачивается ключ в замке. Он вошел и увидел, что она идет назад к кровати и ложится, лицом к стене.
Карло быстро оделся и тогда обратил внимание, что она лежит в одной комбинации. Ему, в надежде, что она привезет свежие новости, хотелось, чтобы она все-таки съездила к отцу.
― В чем дело, сразу сил лишилась из-за пары оплеух? ― Досталась же лентяйка, прости господи.
― Я раздумала ехать. ― В ее голосе слышались слезы, слова звучали неразборчиво.
Он резким движением схватил ее за плечо и повернул к себе. И сразу понял, отчего она раздумала, ― и, пожалуй, правильно сделала.
Он, должно быть, не рассчитал силу своих ударов. Левая щека у нее распухла, разбитую верхнюю губу раздуло бесформенным белесым пузырем под самым носом.
― Как хочешь, ― сказал он, ― только учти, я приду поздно. Воскресенье, работы будет навалом.
Он вышел на улицу; под поводком «дворника» на его машине торчал зеленый штрафной талон: пятнадцать долларов за стоянку в неположенном месте. Он сунул талон в бардачок, где уже лежала стопка таких же. Теперь он был в отличном расположении духа. Так всегда ― отлупцуешь балованную стерву, и сразу поднимается настроение. Меньше зло разбирает, что его мешают с грязью эти Корлеоне.
Когда он поставил ей синяк под глазом первый раз, ему потом было не по себе. Она тут же сорвалась в Лонг-Бич жаловаться матери с отцом, показывать им свой подбитый глаз. Он, откровенно говоря, весь взмок, покуда ее дождался. Но она вернулась, как ни странно, присмирев ― покорная, заботливая итальянская жена. Недели две он разыгрывал из себя примерного супруга, ни в чем ей не прекословил, ворковал с нею, ублажал ее, ежедневно утром и вечером услаждал в постели. И в конце концов, поверив, что подобное больше не повторится, она рассказала ему, что произошло.
Родители приняли ее не слишком сочувственно ― с холодком, чуть ли не с усмешкой. Мать, правда, пожалела немного и даже попросила отца поговорить с Карло Рицци. Отец отказался.
― Она хотя мне и дочь, ― сказал он, ― но принадлежит теперь мужу. И я ему не указ. Даже король Италии не позволял себе вмешиваться в отношения мужа и жены. Пусть едет домой и научится вести себя так, чтобы он ее не бил.
Конни сказала в запальчивости:
― Ты сам хоть раз в жизни поднял руку на жену?
Она была его любимица, ей спускались подобные дерзости.
Он ответил:
― Моя жена ни разу не давала мне повода ее ударить.
И мать закивала головой, заулыбалась.
Конни рассказала им, как муж отнял у нее деньги, подаренные на свадьбу, и не сказал, куда их дел. Ее отец пожал плечами:
― И я бы сделал то же самое, если бы моя жена так много себе позволяла.
С тем Конни и вернулась домой ― озадаченная, притихшая. Отец всегда души в ней не чаял, она не могла объяснить, откуда взялась эта холодность.
Однако дон вовсе не был столь бесчувствен, как ей казалось. Он навел справки и установил, куда у Карло Рицци делись подаренные к свадьбе деньги. Он приставил к тотализатору Рицци людей, и те доносили Хейгену про каждый шаг Карло на должности букмекера. Однако вмешиваться дон не мог. Чего ждать от мужа, если он боится жениной родни, ― как ему отправлять тогда супружеские обязанности? Это невозможное положение ― и дон не отваживался вступиться за дочь. Потом, когда Конни забеременела, дон лишний раз убедился в правильности своего решения и окончательно понял, что вмешательство недопустимо, хотя Конни и после не однажды жаловалась матери, что муж ее поколачивает, и мать, обеспокоенная, наконец упомянула об этом дону. Конни намекала даже, что может потребовать развода. Чем первый раз в жизни навлекла на себя гнев дона Корлеоне.
― Он отец твоего ребенка. Какая участь ждет дитя в этом мире, если у него нет отца? ― сказал он Конни.
У Карло Рицци, когда он узнал все это, улеглись последние тревоги. Ему ничто не угрожало. Он даже завел себе привычку похваляться перед «писцами» своего заведения, Салли Рэгсом и Тренером, как лупцует свою жену, когда она начинает перед ним заноситься, и ловил на себе их уважительные взгляды ― как-никак человек отваживался поднять руку на дочь самого дона Корлеоне.
Но у Карло Рицци поубавилось бы прыти, когда б он знал, что Санни Корлеоне, услышав про побои, пришел в звериную ярость, и только строжайший, властный запрет, самолично наложенный доном, удержал его от расправы, ― запрет, которого не смел ослушаться даже Санни. Потому Санни и стал избегать встреч с Рицци: он себе не доверял, боялся, что не совладает с собой.
И Карло Рицци, вполне уверенный, что ему ничего не грозит в это чудное воскресное утро, мчал по Девяносто шестой улице на Ист-Сайд. Он не видел, как с другой стороны к его дому подъехала машина Санни Корлеоне.
Покинув свое укрытие в семейном поместье, Санни провел ночь в городе, у Люси Манчини. Сейчас, по дороге домой, его сопровождали четыре телохранителя: два ехали впереди, два ― сзади. Держать охрану еще и при себе в машине он не видел надобности: с одиночным покушением впрямую он мог справиться сам. Телохранители ездили отдельно и снимали квартиры справа и слева от той, в которой жила Люси. Бывать у нее ― правда, не слишком часто ― не представляло опасности. Сейчас ему пришло на ум, что, раз уж он в городе, есть смысл заехать за сестрой и взять ее с собой в Лонг-Бич. Карло шурует в этот час у себя на Ист-Сайде, а на автомобиль для жены эта шкура жалеет денег. Так хоть он подвезет сестренку.
