– Вот как! – глаза сузились, пышут огнем. – Похвально! Но полагаю, что это делается без ведома и разрешения правительства, даже без ведома своего полкового начальства. Какое вы имеете право самовольно отлучаться из казарм и обучать военному делу какие-то банды? Я немедленно доложу об этом командиру полка и поставлю вопрос в полковом комитете.
Разгорячившись, поручик говорит громко и резко. Вся канцелярия притихла. Полковые писаря с любопытством поглядывают на нас, предвкушая скандал.
– Доложить об этом вы можете. Это ваше законное право. Но знаете: я обучаю отряд рабочих-металлистов, отряд Красной гвардии и поэтому прошу вас слово «банды» взять обратно. В противном случае…
– Что в противном случае? Вы смеете мне угрожать?! Вы читали приказ.
Я быстро нагибаюсь к столу, хватаю массивную металлическую чернильницу.
– В противном случае я запущу этой чернильницей в вашу физиономию, господин поручик…
Ни слова не говоря, он повернулся на каблуках и скрылся в соседнюю комнату, оставив меня в картинной позе, с чернильницей в поднятой руке.
Я бросил чернильницу на стол перепуганного писаря, она с шумом покатилась на пол.
Я выскочил на двор и пошел в казарму. Все тело дрожало, как в лихорадке.
Когда я бываю на митингах и слышу злобные крики мещан и контрреволюционеров против распущенности солдат, я чувствую себя рядовым окопным солдатом, и мне кажется, что все удары буржуазных ораторов, все измышления буржуазных газет направлены против меня лично. Я прекрасно понимаю, что за этими упреками по адресу солдат скрывается органическая ненависть к революции. Если буржуазный оратор кричит: «Солдаты торгуют на панелях папиросами», это нужно понимать так: «Давайте старый режим. Восстанавливайте старые казарменные порядки. Давайте гусиный шаг мордобитие и стояние под винтовкой».
Многие плачут по старым порядкам, но открыто признаться в этом не хватает решимости. Действуют исподволь.
* * *
Старые офицеры, оставшиеся за бортом после перевыборов командного состава, ведут агитацию против выборной системы.
Возмущаются приказом № 1.
В офицерском клубе капитан Замбар-Заречный открыто ораторствовал:
– Я понимаю, господа, некоторый сдвиг был нужен, но нельзя же доходить до такого безобразия, как выборы командиров самими же солдатами по какой-то жидовской четыреххвостке. Разве можно таким дуракам, как наши солдаты, давать свободу?
Офицеры ему не возражали. Сочувственно улыбались.
Проводится кампания по сбору теплых вещей для фронта. Очевидно, зимняя кампания неизбежна.
Ходили по квартирам с подписными листами.
Буржуазия кричит о войне до победы, а жертвовать у нее рука не поднимается. Дают мало.
Сегодня на полковом митинге наши большевики предлагали:
– Раз нужно для армии, обложить буржуазию в обязательном порядке.
Докладчик, член Петросовета, эсэр, внушительно ответил:
– Обложить нельзя. Это уже будет покушение на частную собственность. Частная собственность даже в Великую Французскую революцию не была тронута. Мы в принципе, конечно, за уничтожение собственности, но нельзя так сразу…
Эсеру очень горячо отвечал солдат первой роты Широков:
– Одеяла, чулки, портянки взять у буржуев, говорите, нельзя. Частная собственность. Миллионы награбили. Дома каменные понастроили от военных доходов – и ничего тронуть у них не моги!..
Почему же меня берут и гонят на фронт? Я три раза ранен. Разве мое тело, моя жизнь – не собственность?
Почему мою собственность взять можно, а собственность миллионеров нельзя?
Вы говорите: Великая Французския революция. Значит, не Великая она, коли собственность буржуйскую пощадила. А если она была Великая, то нам этого мало, мы хотим Величайшую!..
В обед ко мне подходит солдат Иванов.
– Был я намедни на митинге в городе. Оратор доказывал, что скоро социализм настанет. Все будет общее. Всех как бы в одну семью сгонят. Правда ай нет, товарищ вольноопределяющийся?
– Правда. К тому идем, товарищ Иванов. По-новому заживем скоро…
– Он смотрит на меня несколько секунд и молчит, видимо, вдумываясь в новое для него положение.
* * *
Митинг по текущему моменту закончился вчера в казарме очень бурно.
Докладчик-меньшевик два часа витиевато и скучно говорил о наших долгах, о наших обязанностях в отношении союзников, о внутреннем положении и больше всего о необходимости продолжения войны.
Первым слово по докладу взял солдат Квашнин.
– Я шесть лет на военной службе безотходно трублю. С 1911 года маюсь. Шесть лет, седьмой пошел, на цепе сижу. Скоро конец будет?
Жизнь проходит, молодость проходит, братцы, а маяте нашей солдатской и концов не видно… Вот я и говорю всем: довольно! К черту все: и окопы, и вшивые казармы! Давай нам замирение! Давай роздых! Окаянные мы, что ли, всю жизнь носить эту серую шинель? Отпущай всех по домам. Семьи без нас измучились, хозяйство в развалку пошло!.. Передышку дайте!
Не дадите – новую революцию делать будем. Все перевернем вверх дном!
Под бешеный треск аплодисментов он сходит с бочки и скрывается в толпе.
Следующий оратор опять мямлит о необходимости войны.
И сотни глоток кричат ему угрожающе:
– Долой! Заткнись!
– Слезай сам, а то стащим!
– Хошь воевать – айда на фронт, а мы боле не хочем!
– Испробовали, и хватит о нас!
* * *
– Смольный становится очагом революции. Ослепительные трескучие искры от него разносятся по всей России. Горючего материала кругом полно.
Фетишизм Таврического падает с каждым днем.
Таврический еще царствует. Но он похож на человека, про которого говорят: «Он мертвее мертвого».
Массы левеют.
В Петросовете левое крыло пожирает центр. Кого не может проглотить, выплевывает на улицу.
В сущности говоря, временному коалиционному правительству нужно бы уйти в отставку. Уйти, пока можно без крови и даже с театральным жестом…
Но оно не сделает этого. Временное правительство ослеплено собственным красноречием, убаюкано сладкой риторикой Александры Феодоровны[8].
Министры намерены сидеть в своих креслах до того момента, когда солдаты ворвутся в Таврический и в Зимний с оружием в руках.
Докатился слух, что после восстановления на фронте смертной казни военно-полевой суд расстрелял солдата за кражу яблок из помещичьего сада.
В газетах появились туманные заметки, не то оправдывающие этот расстрел, не то отрицающие самый факт расстрела.
Слух взбудоражил все полки. Сегодня на митинге в нашем полку докладчику по текущему моменту задали вопрос:
– На каком основании нашего брата за буржуазные-яблоки расстреливают?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
