Он поднялся наверх, переоделся. Потом зашел к Женьке, поиграл с ним в «Морской бой».
К ужину вернулись из города старшие дети.
Ужинали молча. Вита не поднимала глаз от тарелки. Сельма, взявшая на себя обязанности официантки, время от времени с удивлением поглядывала на мать. Даже Женька, чувствуя настроение взрослых, вел себя за столом на редкость примерно.
Когда приступили к чаю, Сельма спросила:
— Кто-нибудь наведывался к маме-два?
— Я был, — сказал Калинов. Сельма повернулась к Вите:
— А ты, мама?
Вита наконец подняла голову:
— Я тоже была… Вместе с папой.
— И как она? — спросил Сережка.
— Все хорошо, — сказал Калинов. — Через день-другой ее отпустят домой.
— Да, через день-другой ее отпустят домой, — эхом подтвердила Вита.
Все несколько оживились. Женька было заныл: «Хочу к маме-два-а-а!» — но его пристыдили, засомневались, мужчина ли он с этаким нытьем, после чего парень взялся доказывать, что он мужчина, согласившись отвезти на кухню грязную посуду. Чаю он не хотел, хотел мороженого.
— После ужина я обязательно закажу тебе мороженое, — пообещал Сережка.
Допили чай, убрали со стола.
— Кто еще будет мороженое? — спросил Сережка. Взрослые отказались, Сельма — как почти взрослая — тоже.
— Мама, мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.
Дамы удалились наверх, Сережка с Женькой направились к рисиверу за мороженым. Впрочем, через минуту они вернулись, неся каждый по приличной порции орехового. Калинов пошел на кухню. Конечно же, Женька оставил посуду на сервировочном столике. Калинов зарядил посуду в мойку и сел на стул. Внезапно навалилась неподъемная усталость. Словно на плечи угнездили земной шар.
Чуть слышно звякала посуда, в столовой переговаривались сыновья. Потом там все затихло: наверное, парни отправились к себе. А потом на кухню заглянула Вита, села рядом с Калиновым, прислонилась к его плечу.
— Мне кажется, Сельма что-то подозревает, — сказала она чуть слышно.
— С чего ты взяла?
— Она так странно смотрела на меня, когда мы разговаривали… Словно думала совсем о другом.
— А о чем вы разговаривали?
— О ее кавалерах. Девочку беспокоит, что она не может решить, кто ей больше нравится.
Калинов улыбнулся — земной шар свалился с плеч, — встал и принялся доставать из мойки высушенную посуду. Вита продолжала сидеть. Когда он сложил посуду в буфет, она вдруг спросила:
— Саша, неужели ты подумал, что я и в самом деле могла?..
— О чем ты? — Калинов медленно повернулся к ней. Как цветок к солнцу.
— Ты прекрасно знаешь, о чем! — Солнце было настойчиво.
— Нет, конечно! — соврал Калинов. — Глупости какие!
— Нет, не глупости, — сказала Вита равнодушно. — Ты подумал, я знаю. Раньше бы так не подумал.
В душе Калинова проснулась ярость, подняла голову, огляделась. Он сжал кулаки и медленно сосчитал до десяти.
— Хочешь ударить меня? — спросила Вита тихо. — Если будет легче, ударь…
Калинов через силу улыбнулся:
— Не говори ерунды! Ты-то тут при чем?
— Все мы при чем! — Вита встала, подошла к нему. — Наверное, мне надо было развестись с тобой тогда… А я решила попробовать… Как же: модная семья! Вита — прима Калинова. Звучит-то как!
Ярость улеглась. Калинов поднял руку и погладил жену по голове.
— Милая, я бы все равно не дал тебе развода. Ты мне была нужна тогда, нужна и теперь. — И вдруг почувствовал, что, кажется, покривил душой.
— Нужна! — сказала Вита сквозь слезы. — Наверное… Только в качестве кого?.. Ты меня сейчас погладил по голове, словно маленького капризного ребенка. — Она всхлипнула. — Эх, Сашенька, Сашенька! Как мало в твоих ласках стало нежности!..
Она повернулась и выбежала из кухни. Калинов вздохнул.
«Чушь какая-то, — подумал он. — Ну ничего, вернем Маринку, и все будет по-прежнему. Столько лет жили…»
Но интуиция подсказывала ему: по-прежнему уже не будет. А интуиции он привык верить. Что-то сломалось в их жизни в последние два дня. А может, и не в последние… Может, это «что-то» ломалось уже давно, многие годы, и похищение Марины лишь ускорило процесс…
Он выключил аппаратуру и вышел в столовую. Виты не было. Калинов сел. В доме стояла мертвая тишина. Как будто здесь и не жили. А через открытое окно доносился шелест листьев и пение птиц. И Калинов вдруг понял, что прислушивается — не раздадутся ли за входной дверью тяжелые в последние месяцы, чуть шаркающие шаги второй жены.
Так он просидел с полчаса. Ничего за входной дверью не раздалось. Тогда он встал и пошел спать.
«Надо бы хоть ступеньки сделать скрипучими, — подумал он, поднимаясь по лестнице. — А то как в склепе…»
— Папа! — Из дверей своей комнаты выглядывала Сельма. — Папа, мне надо с тобой поговорить.
Он зашел к ней.
— Слушаю тебя, дочь.
Дочь смотрела на него широко открытыми глазами, словно ждала чего-то. Но, по-видимому, не дождалась.
— Скажи мне, папа… — Она помедлила мгновение и вдруг словно выстрелила: — Мама-два ушла от нас?!
Калинов сел на кровать, посадил Сельму рядом с собой.
— Почему ты так решила?
Она пристально смотрела ему прямо в глаза. Калинов расслабил мышцы, улыбнулся.
— Я наводила сегодня справки, — сказала Сельма. — Мамы-два нет ни в одной из питерских клиник. Более того, ее нет ни в одной из клиник всей планеты! Где она?
Вопрос был задан требовательным тоном. Калинов почувствовал, что, если он соврет, дочь обязательно это поймет. Он снова улыбнулся.
— Мама-два не ушла от нас, — сказал он спокойно. — Она вернется через несколько дней… Она в клинике, под псевдонимом… Я, к сожалению, не могу сейчас сказать тебе всей правды. Ты узнаешь ее через некоторое время, обязательно узнаешь, я тебе обещаю. Но волноваться нет никаких причин, просто возникли определенные сложности…
— Это связано с твоей работой?
— Да, — коротко сказал Калинов. Сельма кивнула. С лица ее исчезло напряженное ожидание, на щеках распустились ямочки: она улыбнулась.
Калинов наклонился и поцеловал дочку в лоб.
— А в губы можешь? — спросила она.
— Зачем? — удивился Калинов. Она пожала плечами:
— Просто интересно, как ты целуешься. Наверное, хорошо, раз у тебя две жены… У нас мальчишки, как телята с мокрыми губами!
«Глупышка, — подумал Калинов. — Вот ты и выросла».
— Они научатся, Сельма, — сказал он и подмигнул. — Они обязательно научатся. Любви ведь тоже приходится учиться.
Похоже, учиться ей приходится всю жизнь, добавил он про себя и погладил шелковистые дочкины волосы.
— Ложись спать, девочка. Все будет в порядке. Выйдя от нее, он заглянул в спальню примы. Вита лежала на кровати спиной к двери и, кажется, спала. «Ну и слава богу», — подумал Калинов.
* * *
Разбудили его знакомые тяжелые шаги. Он быстро натянул трусы и выскочил из спальни. По коридору шла Марина, шла медленно, полуприкрыв глаза. Как сомнамбула. Едва он подскочил к ней, она рухнула ему на руки. Он подхватил жену и отнес в ее комнату. Положил на кровать прямо поверх покрывала.
Марина лежала с закрытыми глазами. Дыхание ее было ровным, черные волосы разметались по кровати, розовый костюм рельефно обтягивал круглый живот.
— Что с ней?
Калинов обернулся. В спальню вошла Вита в ночной рубашке.
— Не знаю, — сказал Калинов. — Я ее только что обнаружил в коридоре.
Вита тронула ладонью Маринкин лоб.
— Вызови доктора.
Калинов бросился в кабинет. Взглянул на часы: четыре утра. Разыскал домашний номер наблюдающего врача.
Зуев, по-видимому, спал очень чутко: уже через пятнадцать секунд его слегка опухшее со сна лицо появилось на дисплее.
— Что случилось? — спросил он сквозь зевок. — Извините…
— Моя жена нашлась!
— Поздравляю, — сказал Зуев. — Что дальше? Надеюсь, не ради этого сообщения вы разбудили меня.
— Она появилась дома только что. И, по-моему, не очень здорова. Ей нужна ваша помощь.
Доктор помотал головой, стряхивая остатки сна. — Хорошо, — сказал он без энтузиазма. — Через несколько минут я буду у вас.
Натянув шорты и рубашку, Калинов вернулся в спальню Марины. Вита уже раздела секунду и уложила под одеяло. Сидя у кровати на пуфике, она держала Марину за руку.
— Как она? — спросил Калинов.
— По-моему, просто спит, — сказала Вита. — Ты вызвал врача?
— Обещал быть через несколько минут.
— Надо бы встретить его у джамп-кабин. Калинов спустился вниз. Входная дверь зияла открытой черной пастью. Калинов вышел наружу. Над Ладогой уже наливался рассвет, но в тени деревьев было еще совсем темно. Калинов зашагал к калитке. Выпавшая роса холодила ноги, и Калинов вдруг обнаружил, что отправился встречать доктора босиком. Он бегом вернулся в дом, надел туфли. И тут его осенило. Он поднялся в кабинет, взял фонарик. А выйдя на улицу, осветил песчаную дорожку перед дверью. На сыром от росы песке были неплохо видны следы Маринкиных туфель. Вот только вели они не к калитке. Цепочка отпечатков уводила куда-то за дом, в сад. Калинов двинулся по следам. В конце дорожки отпечатки обрывались, но все равно было видно, откуда пришла Марина: роса на траве была сбита. Выставив перед собой фонарь, Калинов двинулся дальше. Через пятнадцать метров ему все стало ясно. Трава на лужайке у фонтана была изрядно помята.
