— Честно сказать, я не знаю, солнышко, — ответил Луис, усадив Элли к себе на колени. В телевизоре стреляли. Человек пошатнулся и упал, но ни Луис, ни Элли этого не заметили. Луис осознавал — и его это тревожило, — что Элли, наверное, больше знает о Рональде Макдональде, Человеке-Пауке и «Бургер-Кинге», чем о Моисее, Иисусе и святом Павле. Она была дочерью нерелигиозной еврейки и отошедшего от церкви методиста, и Луис подозревал, что ее представления о spiritus mundi, мире духовном настолько расплывчаты и туманны, что это даже не мифы и грезы, а лишь отголоски какого-то смутного эха мифов и грез. Уже поздно, подумал он. Ей всего пять, но уже поздно. Господи Боже, как быстро все проходит.
Но Элли смотрела на него, и надо было хоть что-то ответить.
— У людей есть самые разные представления о том, что с нами случается после смерти, — сказал он. — Кто-то верит, что мы попадаем в рай или в ад. Кто-то верит, что мы рождаемся заново и снова приходим в мир маленькими детьми…
— Знаю, это рикарнация. Как с Одри Роуз в том фильме.
— Ты же его не смотрела!
Луис подумал, что Рэйчел точно хватит удар, если она узнает, что Элли видела «Чужую дочь».
— Мне Мэри рассказывала, в садике, — пояснила Элли.
Мэри была самопровозглашенной лучшей подругой Элли, грязной, худющей девчонкой, всегда выглядевшей нездоровой, как будто у нее вот-вот проявится дерматит, или стригущий лишай, или даже цинга. Луис и Рэйчел не запрещали девочкам дружить, даже наоборот, но Рэйчел однажды призналась Луису, что когда Мэри уходит, она с трудом подавляет желание проверить голову Элли на предмет гнид и вшей. Луис рассмеялся и кивнул.
— Мама Мэри разрешает ей смотреть все передачи. — В словах дочери прозвучал явный упрек, который Луис предпочел пропустить мимо ушей.
— Да, реинкарнация. Перерождение. Католики верят в рай и ад, и еще в чистилище, такое место между раем и адом. Индусы и буддисты верят в нирвану..
На стене столовой возникла тень. Рэйчел. Слушает.
Луис продолжил, медленно подбирая слова:
— Есть и другие поверья, их очень много. Но как оно происходит на самом деле, не знает никто, Элли. Люди говорят, что знают, но верить и знать — это разные вещи Ты знаешь, что такое вера?
— Ну…
— Ну, вот мы с тобой сидим на стуле, — сказал Луис. — Как ты считаешь, этот стул будет здесь завтра?
— Конечно, будет.
— Значит, ты в это веришь. И я тоже, кстати сказать. Вера — это когда мы уверены, что что-то есть или будет. Понятно?
— Да.
— Но мы не знаем, точно ли стул будет здесь завтра. Вполне может быть, что какой-нибудь ненормальный похититель стульев заберется ночью к нам в дом и украдет этот стул, правильно? — Элли хихикнула. Луис улыбнулся. — Мы просто верим, что этого не случится. Вера — великая вещь, и по-настоящему религиозные люди хотят убедить всех и каждого, что вера и знание — одно и то же, но сам я в это не верю. Потому что в мире слишком много религий, и у каждой из них — своя вера и своя правда. Точно можно сказать лишь одно: когда мы умираем, происходит одно из двух. Либо мы сохраняем душу и все наши мысли, либо не сохраняем. Если да — перед нами открывается множество разных возможностей. Если нет — значит, нет. Ничего больше не будет. Конец.
— Как будто просто заснешь?
Луис на секунду задумался.
— Скорее как будто заснешь под наркозом.
— А во что ты веришь, папа?
Тень на стене шелохнулась и вновь замерла.
Почти всю сознательную жизнь (начиная с колледжа) Луис верил, что смерть — это конец. Он не раз видел, как умирают люди, но ни разу не чувствовал, чтобы чья-то душа пронеслась мимо него на пути… ну, куда там направляются души, когда покидают тела; кстати, та же самая мысль пришла ему в голову, когда у него на руках умер Виктор Паскоу. Луис был согласен со своим преподавателем психологии: все переживания, связанные с жизнью после смерти, все эти тоннели и свет, описанные в научных журналах и растиражированные «желтой прессой», вероятно, свидетельствуют о последней, отчаянной попытке сознания противостоять натиску смерти: бесконечно изобретательный человеческий разум даже в самом конце сдерживает безумие, создавая иллюзию бессмертия. Также он был согласен с одним из своих сокурсников, который однажды сказал, что в Библии как-то уж подозрительно много чудес, почти полностью прекратившихся в наш век разума. (Сперва он сказал «полностью прекратившихся», но потом все же поправился, когда другие вполне справедливо указали ему, что в мире по-прежнему происходит много странного и необъяснимого; взять, к примеру, Туринскую плащаницу, которую сколько раз объявляли подделкой, но никто так и не смог разоблачить это чудо, подкрепив данное разоблачение неопровержимыми научными доказательствами.) «Вот в Библии написано, что Иисус воскресил Лазаря, — говорил тот сокурсник, впоследствии ставший весьма уважаемым акушером-гинекологом в Дирборне, штат Мичиган. — Ладно, не спорю. Если мне нужно в это поверить, черт с ним, поверю. В смысле, мне же приходится принять на веру, что зародыш одного близнеца может поглотить зародыш другого in utero, словно какой-то еще не рожденный каннибал, а потом, спустя двадцать или тридцать лет, у него в яичках или в легких вдруг обнаружатся „посторонние“ зубы, как доказательство его людоедства в материнской утробе. Если я верю в такое, я могу поверить во что угодно. Но мне хотелось бы увидеть свидетельство о смерти, если вы понимаете, что я имею в виду. Он восстал из могилы — прекрасно, я очень за него рад. Но мне хотелось бы посмотреть на свидетельство о смерти. Я как апостол Фома, который сказал, что не поверит в воскресение Христа, пока не увидит у него на руках ран от гвоздей и не вложит руки в его ребра. А насколько я знаю, во всей этой апостольской братии настоящим лекарем был Фома, а не Лука».
Нет, Луис никогда не верил в загробную жизнь. По крайней мере до Черча.
— Я верю, что мы продолжаем жить, — медленно проговорил он. — Но как это будет, я не знаю. Может, для разных людей все происходит по-разному. Возможно, мы получаем то, во что верили всю жизнь. Но я верю, что мы продолжаем жить, и я верю, что миссис Крэндалл сейчас оказалась в каком-то прекрасном мире, где она счастлива.
— Ты в это веришь, — отозвалась Элли. Это был не вопрос. В ее голосе звучало благоговение.
Луис улыбнулся, довольный и немного смущенный.
— Да, наверное. И еще я верю в то, что тебе пора спать. Уже десять минут как.
Он поцеловал ее дважды, в губы и в кончик носа.
— А животные тоже продолжают жить?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
