У Рэйчел перехватило дыхание. Луис взял ее за руку, и она стиснула его пальцы так крепко, что ему стало больно.
— Когда мы меняли ей постель, я видела, что стало с ее спиной… Ее всю скрючило, Луис, уже под конец… под конец стало казаться, что ее… что ее задница сдвинулась на середину спины.
Теперь глаза Рэйчел как будто остекленели. Ее застывший, испуганный взгляд напоминал взгляд ребенка, вспоминающего свой самый жуткий ночной кошмар.
— Иногда она прикасалась ко мне… своими руками… этими птичьими лапками… и мне хотелось кричать… я просила ее так не делать, а однажды я пролила ее суп себе на руку, когда она прикоснулась к моему лицу… суп был горячим, я обожглась, и на этот раз я закричала… я закричала, а в ее глазах снова было злорадство. В самом конце обезболивающие перестали действовать. И тогда уже кричала она. Она все время кричала, и никто из нас больше не помнил, какой она была раньше… никто, даже мама. Сестра превратилась в вечно кричащее чудовище, ненавидевшее всех и вся… наш грязный секрет в задней комнате.
Рэйчел тяжело сглотнула. Ее горло судорожно дернулось.
— Родителей не было дома, когда она наконец… когда она… ты понимаешь, когда она… — Неимоверным усилием воли Рэйчел все же заставила себя произнести это: — Когда она умерла, родителей не было дома. Они ушли и оставили меня с ней. Дело было в Песах, и они ушли в гости к друзьям. Совсем ненадолго. Я сидела в кухне, читала журнал. Ну, не читала, а просто листала. Я ждала, когда можно будет дать ей лекарство, чтобы она не кричала. Зельда начала кричать, как только родители вышли из дома. Я не могла читать из-за этих криков. А потом как-то вдруг… в общем… она замолчала. Луис, мне было восемь… мне каждую ночь снились кошмары… Я начала думать, что она ненавидит меня за то, что у меня прямая спина, что у меня ничего не болит, что я могу ходить, что я буду жить… Мне представлялось, что она хочет меня убить. И даже теперь, Луис, даже теперь мне кажется, что так и было. Я до сих пор убеждена, что Зельда меня ненавидела. Вряд ли бы она меня убила, но если бы она могла захватить мое тело… если бы она могла поменяться со мной телами, как в сказке, она бы не преминула так сделать. Но когда она перестала кричать, я пошла посмотреть, все ли с ней в порядке… может, она перевернулась на бок или сползла с подушек. Я вошла, увидела ее, и сначала мне показалось, что она подавилась собственным языком и теперь задыхается. Луис… — Голос Рэйчел по-детски звенел от слез, словно она снова переживала те страшные минуты. — Луис, я не знала, что делать! Мне было восемь!
— Конечно, не знала. Откуда тебе было знать? — Луис придвинулся к ней и обнял, и Рэйчел вцепилась в него, как утопающий — в спасательный круг. — Неужели кто-то тебя в этом винил, малыш?
— Нет, меня никто не винил. Но никто и не смог мне помочь. Никто не смог ничего изменить. Никто не мог сделать так, чтобы этого не было, Луис. Она не подавилась собственным языком. Она начала издавать звуки. Даже не знаю, на что похоже… га-а-а-а-а-а… как-то так… — Луис невольно вздрогнул. Этот звук напомнил ему о Викторе Паскоу, умиравшем у него на руках. Он еще крепче обнял жену. — И у нее по подбородку текла слюна…
— Рэйчел, не надо, — перебил ее Луис не совсем твердым голосом. — Я знаю симптомы.
— Я пытаюсь объяснить, — упрямо проговорила Рэйчел. — Я пытаюсь объяснить, почему не пойду на похороны Нормы и почему мы с тобой поругались в тот день…
— Тсс, я уже все забыл.
— А я не забыла, — сказала она. — Я все помню, Луис. Хорошо помню. Так же хорошо, как и смерть моей сестры Зельды четырнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.
Потом они долго молчали.
— Я перевернула ее на живот и похлопала по спине, — наконец продолжила Рэйчел. — Я не знала, что еще можно сделать. Она брыкалась… своими скрюченными ногами… и я помню, был звук, как будто кто-то пукнул… я подумала, это пукнула Зельда, или, может быть, я сама, но это порвалась моя блузка… разошлась по швам под мышками, когда я ее переворачивала. Зельда забилась в судорогах… и уткнулась лицом в подушку, и я подумала: она задыхается, Зельда сейчас задохнется, и мама с папой придут и скажут, что я убила ее, задушила подушкой, они скажут, ты ее ненавидела, Рэйчел, и это правда, они скажут, ты же хотела, чтобы она умерла, и это тоже было правдой. Потому что, Луис, понимаешь… когда она начала биться в судорогах, моей первой мыслью было: Господи, ну наконец-то. Зельда сейчас задохнется, и все закончится. Я перевернула ее на спину, и ее лицо было черным, Луис… глаза навыкате, шея раздута. А потом она умерла. Я попятилась, через всю комнату. Наверное, я хотела выйти в дверь, но наткнулась на стену, и со стены упала картина. Картинка из книжки про волшебника страны Оз, которую Зельда любила еще до болезни. Изображение Оза, Великого и Ужасного, только Зельда всегда называла его Великим и Узясным, потому что не выговаривала букву «ж» и говорила, как Элмер Фадд. Мама вставила картинку в рамку, потому что… потому что она очень нравилась Зельде… и вот картина упала, стекло разбилось, и я закричала, потому что я знала: она умерла. И еще я думала… я подумала, что картина упала не просто так, что ее сбросил дух Зельды, что теперь ее дух будет преследовать меня и ненавидеть, как ненавидела Зельца, только дух не прикован к постели, и мне от него не убежать… И я закричала и выбежала из дома с криком: Зельда умерла! Зельда умерла! Зельда умерла! И наши соседи… они вышли на улицу посмотреть, что происходит… они видели, как я бегу., в блузке, рваной под мышками… как я бегу и кричу: Зельда умерла! Луис, они, наверное, думали, что я плачу, но я… кажется, я смеялась, Луис. Кажется, я смеялась.
— И правильно делала, — заметил Луис.
— Ты сейчас не всерьез это сказал, — произнесла Рэйчел с абсолютной уверенностью человека, который не раз доходил до последней черты и даже переступал эту черту. Луис не стал отвечать. Он подумал, что, возможно, она постепенно избавилась от кошмарных воспоминаний, что донимали ее столько лет, — но не от этого конкретного воспоминания. Луис Крид не был психиатром, однако он знал, что в жизни каждого человека есть такое, о чем не хочется вспоминать, но об этом все равно вспоминают и возвращаются мысленно вновь и вновь, хотя это очень болезненно. Сегодня Рэйчел извлекла на свет божий почти всю свою боль, как гнилой зуб — почерневший, с инфицированным нервом и дурно пахнущим корнем. Но теперь его вырвали. Даже если осталась последняя зараженная клетка, ее лучше не трогать; даст Бог, она никогда не проявит себя, разве что в самых глубоких снах. Сегодня Рэйчел смогла освободиться почти от всего, что ее угнетало, — и это говорило не только о смелости, но и о невероятной силе духа. Луис искренне восхищался женой. И искренне за нее радовался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
