Однако же шведам на этот раз крупно не повезло. У Апраксина, при встрече с неприятелем чисто интуитивно мгновенно кинувшегося в бега, этих джонок оказалось отнюдь не несколько, как опрометчиво решили шведы, наблюдая за усиленной работой веслами бойцов фелюжной флотилии. Бегство выглядело слишком поспешным — просто паническим. А потому шведы не успели даже хотя бы приблизительно прикинуть количество фелюг врага, опрометью кинувшегося наутек. За то и были наказаны. У пустившегося в бега неприятеля в наличии оказалось: «…99 галер и скампавей с 15 тыс. войск…» [118, т. 2, с. 474].
Шведы же, гоняясь между своих островков за нашими мародерами, как всегда слишком многочисленными, против всей этой джоночно-фелюжной флотилии извечных беглецов, о сопротивлении которых в культурных слоях их высшего общества и думать-то считалось признаком дурного тона, оказались совершенно не готовы к неравному бою. Петровский солдат трус — вот что ими было усвоено достаточно давно, еще с Нарвы. А потому шведы совершенно неожиданно оказались против немыслимых толп петровских джоночников, имея: «…1 фрегат, 6 галер, 3 швербота…» [118, т. 2, с. 474].
В эту вдруг случившуюся безветренную погоду погоня девяти шведских галер завершилась их боем против петровских девяноста девяти…
Причем, петровское воинство насчитывало 16 000 личного состава, у шведов же было всего 941 человек [53, с. 154]. То есть по 17 джоночников пришлось на каждого шведа! И ведь поначалу-то наши эти ваятели даже драпануть каким-то образом по инерции умудрились…
Но что ж погнались шведы так уж слишком неосмотрительно опрометчиво?
Да, видать, давно привыкли, что эти петровского образца потешные опереточные военные, всегда драпающие вдесятером от одного шведа, и теперь сбегут.
Но тут шведы увлеклись. За то и поплатились.
Однако ж наш «великий» при оценке произошедшего оказался много иного мнения:
«Петр I высоко оценил победу рус. флота у Гангута, приравняв ее к победе под Полтавой в 1709 и учредив спец. медаль в память о Г[ангутском] м. с. В 1871 в Рилакс-фьорде, на месте погребения погибших в Г. м. с. рус. воинов, поставлен памятник» [118, т. 2, с. 474].
То есть «птенчикам», имеющим даже семнадцатикратный перевес, умудрились и здесь по зубам так здорово накостылять, что для обильного количества покойничков пришлось помпезный памятник устанавливать! Потому-то, между прочим, в советских источниках о потерях сторон что-то уж больно скромно умалчивается: видать, поотведали от «побежденных» достаточно прилично — вот и нечем похвастаться…
А вот и еще об одной из такого же рода пирровых «побед». Тут, судя по всему, об одной из первых:
«25 апреля 1703 г. Петр вместе с Шереметевым с 25 000 войска подступил к крепости Ниеншанц… После сильной пушечной пальбы комендант полковник Опалев, человек старый и болезненный, сдал город, выговоривши себе свободный выход. Между тем шведы, не зная о взятии Ниеншанца, плыли с моря по Неве для спасения крепости. Петр выслал Меншикова с гвардией на тридцати лодках к деревне Калинкиной, а сам с остальными лодками тихо поплыл вдоль Васильевского острова под прикрытием леса…» [51, с. 645].
Зачем ему потребовалось держаться ближе к лесу?
Так ведь чтоб было куда сбежать, если что.
Затем вся эта армада с 25 тысячами войск накинулась «…на два шведских судна с двух сторон» [51, с. 645].
То есть нападавшие навалились сотней на одного.
А вели себя петровские корсары, что и вполне для них естественно, сообразно данных их патроном инструкций: «…убивали неприятеля, даже просившего пощады…» [51, с. 645].
Но то для птенчиков являлось в порядке вещей. Ведь они, в кои то веки, сотней кинувшись на одного, захватили «…два больших судна» [51, с. 645].
То есть туземные царьки захватили целых два опрометчиво попавшихся им в лапы судна белых людей! Чьи команды и истребили на радостях всех до единого. И даже тех, кто пытался у этих людоедов просить пощады.
Знали б у кого просят — не спрашивали бы. Ведь эти заплечных дел специалисты истребили в западных русских землях каждого второго. Не многим меньше они поубивали и среди своих сограждан: каждый второй мужчина огромной страны был уничтожен именно за счет этого отребья, не знающего пощады вообще ни к кому.
Однако ж: «Событие это, по-видимому, незначительное, чрезвычайно ценилось в свое время: то была первая морская победа…» [51, с. 645].
Однако ж и не последняя из серии тех, о которых вспоминать уж русскому-то человеку, просто стыдно!
Но Человек петровский не был русским. А потому ему и такая пиррова победа — в самый раз: им не стыдно сотней побеждать одного. Мало того, убивать даже тех, кто готов был сдаться в плен, сложив оружие.
И за эдакую-то «доблесть», то есть за полную к пленникам безпощадность, новое ерничество привесило нашему Петрушке очередную блямбу на грудь:
«…и Петр, носивший звание бомбардирского капитана, вместе с Меншиковым пожалован был от адмирала Головина орденом Андрея Первозванного» [51, с. 645].
Вот и все о так сказать «победах» на этом самом море.
И, между прочим, ни одного даже какого-либо упоминания о наших мифологических, приписанных этому самому «светлому гению» якобы когда понастроенных у нас кораблях — только о примитивных однопушечных джонках-фелюгах. То есть история сообщает исключительно об имеющихся у Петра именно тех средствах передвижения на воде, которыми лишь единственными он и мог похвалиться. Но перед кем? Перед нашими самыми опытными в мире мореходами? Ведь это мы еще в древние времена отправляли свои корабли в Англию и имели у них свою факторию, а не они у нас! То есть именно нами были освоены самые студеные моря Северного Ледовитого океана.
При Петре же, судя по результатам полного отсутствия морских побед, ни о каком обладании нами и действительно боеспособным флотом никогда и намека не было. Но лишь только о приключениях пиратских челнов излюбленной петровской модели: «а-ля Стенька Разин».
И очень не зря он эту свою викторию, когда девяносто девять с девятью справиться еле смогли, приравнивает к Полтаве. Эти баталии, и по сию пору все не перестающие удивлять, действительно сходны, словно дети одной матери. Кроме позора русскому оружию такие пирровы победы ничего не принесли и принести не могли: толпой одного мы испокон века не то чтобы не побеждали, но просто никогда на него и не набрасывались! Мы всегда осознавали свое достоинство, до сих пор не понятное чумазой и завшивленной загранице.
Петр же иначе побеждать никогда не умел, чем и доказал свое отличие от русского человека еще одним очень немаловажным пунктиком.
Так что и на море эти нам столь усиленно в красках расписанные его якобы победы оказались на поверку полным блефом: у него и флота-то настоящего никогда не было…
Но и после смерти Петра ни о каком у нас наличии военных кораблей не сообщается. Вот на какую странную фразу мы натыкаемся в поисках петровского флота тех времен:
«Русских галер более всего опасались англичане и датчане» [4, с. 217].
То есть со стороны России, кроме в неимоверных количествах наструганных джонок, морским державам, как выясняется, опасаться было более нечего.
А вот что уже через пару десятилетий представлял собой этот наструганный Петром джоночно-фелюжный флот:
«…Миних, занимаясь укреплением Кронштадта, докладывал, что в кронштадтской гавани лежат кучами ветхие военные суда, которые остается выкинуть и истребить как ни к чему не годные, но для этого потребуется чрезвычайное множество рабочих рук» [51, с. 910].
И при всем при этом:
«…Миних, приобретший себе историческую славу как полководец, едва ли не более русских людей признавал важность кораблестроения для величия и безопасности русского государства» [51, с. 910].
А вот и финал всех петровских эпопей — «битва» за Кавказ.
«Течение обстоятельств влекло Петра к намерению поживиться для России за счет Персии» [51, с. 755].
«Вахтанг уговаривал русское правительство воспользоваться крайним положением Персии и со своей стороны обещал 40 000 войска…» [51, с. 756].
Петр на уговоры, сулящие обеспечить его славой в веках в качестве некоего всех и вся завоевателя, ощутив полную от своих несметных полчищ беззащитность этой на тот момент слабой державы, принять деятельное участие в грабеже милостиво согласился:
«18 июля Петр с пехотою в числе 22 000 и 6000 матросов пустился на судах по Каспийскому морю по направлению к Дербенту; конница шла туда же сухопутьем (регулярной русской конницы было 9000; кроме того 40 000 казаков и калмыков и 30 000 татар) [51, с. 756–757].
«К грузинским войскам присоединились восставшие местные крестьяне. Вахтанг VI сообщил Петру, что он идет в Гандзак, чтобы там присоединить к своим войскам армян.
Вскоре к войскам Вахтанга в местечке Чойлак, недалеко от Гандзака, присоединился прибывший из Карабаха восьмитысячный отряд» [154, с. 79].
