войны цех своего завода. Как трудно тогда было все восстанавливать, все начинать сначала… И как кляли они тогда тех, кто поднял руку на рабочее народное добро!
— Что за разгром? Кто позволил?! — строго крикнул он, приближаясь к Андрею.
Застигнутый врасплох, Андрей оглянулся.
— Кому какое дело, что я со своим добром делаю? — угрюмо пробормотал он, глядя куда-то под ноги Тарасову.
— Эх ты, дурная твоя башка! — подходя к нему вплотную, с суровым упреком воскликнул Тарасов, все еще надеясь образумить строптивого кузнеца. — Ты только подумал бы, что делаешь? Сколько поту отцу твоему все это стоило? Сколько труда?! Ты же все одним махом разрушить задумал. Из-за чего? Из-за дури? Из-за гонора твоего пустого?
— Прошу меня не учить! — оправившись от первого смущения, мрачно сказал Андрей, все так же не глядя на Тарасова. — Я имущества не лишен и имею право продать его. Вы ведь меня пока только в подкулачники зачислили, — криво усмехнулся он.
— Ну, что ж! — холодно ответил Тарасов. — Продавать — продавай. А разрушать — не позволим. Кузница колхозу нужна будет. Понятно?
— Мне понимать нечего. Вон теперь хозяин кузницы, — угрюмо кивнул Андрей на растерявшегося покупателя. — Он купил, он и распоряжается — ломать или не ломать.
— Сколько заплатил? — строго спросил Тарасов, подходя к мужику.
— Четвертную.
Тарасов лезет в карман своего потертого пиджака, достает червонец, потом из другого вытягивает трешку, шарит в карманах брюк, еще находит две пятерки, подает все мужику.
— За двумя рублями в совет зайдешь, дополучишь. Ясно? — с иронией оборачивается он к Андрею.
— Ясно, — упрямо сдвигает брови Андрей. Он быстро вытаскивает из кармана полученную недавно за кузницу четвертную, сует ее в руки ошарашенного покупателя, говорит Тарасову:
— Ясно? Моя кузница! И денег ваших мне не надо!
Он берет с окна большой висячий замок, подходит к дверям, молча, ни на кого не глядя, стоит, ожидая, когда все выйдут.
Когда Тарасов последним покидает кузницу, Андрей вешает на дверь огромный замок, запирает его на два оборота и, размахнувшись, забрасывает ключ далеко в траву.
Тарасов, зло прищурившись, тихо как бы про себя говорит, вслед уходящему из двора Андрею:
— Ну, вражина! Правду Геннадий Иосифович говорит. Вражина, да и только!
Вбежав в избу, Андрей крикнул Анне:
— Собирайтесь! Завтра, чтоб ноги нашей в деревне не было.
Анна принялась жалобно голосить, причитать про чужую сторонушку, про сестер, про родных, которые здесь остаются.
— Замолчи! — сквозь зубы говорит ей Андрей. — Ты сама со своей подлой родней замарала меня перед всем народом! Из-за тебя бегу из родного гнезда, как блудливый щенок, а ты еще ныть тут будешь над душой! Не хочешь — оставайся! Без тебя уедем!
Дома Тарасов рассказал Захару, как пытался образумить кузнеца. Услышав о новой выходке Андрея, Захар рассердился.
— Вот же упрям, чертов сын! Ну, чисто Михайло-кузнец, батька его. Тот еще и не такое выкидывал. Ладно же! — погрозился он кулаком в сторону озера. — Не понимаешь по-хорошему, иначе обойдемся.
— Егора! — ласково позвал он сына, сидевшего с матерью на крылечке.
Игорь вошел, и Захар обратился к нему:
— Понимаешь, какое дело Похоже зря мы с тобой за того кузнеца заступались. Он новый фокус выкинул. И чтоб нам не остаться совсем без кузнеца, дуй-ка ты в Варлаково. Там братан его Федор в подручных у кузнеца мается. Зови его. Хоть против Андрюшки он просто как муха супротив коровы, но… делать нечего. Зови. Да и Андрюшке нос утрем, не будет больно задаваться-то.
Ранним солнечным утром покидали Кузнецовы родную деревню. Выехав из двора, они обогнули озеро, широкой каймой опоясавшее деревню, и полого уходящей вдаль пыльной изъезженной дорогой взобрались на небольшой пригорок.
С пригорка деревня в последний раз открылась перед ними во всей своей красоте. Тенистые палисадники у приземистых домишек; тихие, пыльные, столько раз исхоженные переулки; тропинки между пустынными огородами… А кругом — желтеющие в первом наливе полосы хлебов, зеленые луга, рощицы, перелески, переходящие вдали в одну сплошную неразличимую стену леса.
Степка сидит на телеге и старается в последний раз наглядеться на родные места, как можно крепче запомнить и навсегда унести их в своей памяти в далекие неведомые края, куда везет его хмуро шагающий рядом брат. Он старается представить себе эти ждущие их где-то далеко неведомые края, но видит только темнеющую впереди синюю стену леса, которая, словно подстерегая, стоит на пути к станции, да Глухие лога, жуткие в непроходимой чаще, овраги — извечное убежище всяких беглецов и разбойников. Он думает об оставшихся в деревне друзьях, о своей учительнице, Анне Константиновне, и с грустью опускает голову.
Перед отъездом Степка сходил проститься с учительницей. У нее живет теперь Тося, которая больше не вернулась к матери и работает в колхозе.
Анна Константиновна знала, что Степка уезжает. Она встретила его сегодня особенно тепло и приветливо, без обычной смешинки в зеленоватых глазах. Введя его в комнату, она взяла со стола конверт и с ласковой улыбкой подала ему.
— Смотри, сестра твоя молодец какая! В комсомол вступила! И уже в бюро ее выбрали, по заданиям райкома иногда в деревни посылают! О, эта сорви-голова далеко пойдет! — с гордостью за свою воспитанницу говорила Анна Константиновна, сияя от радости.
Потом вдруг, посерьезнев, грустно сказала:
— А приедет она только к зиме. У нас занятия уже начнутся в школе. Может быть, ты останешься, Степа, до нее? Хочешь? Пока у нас с Тосей поживешь…
Степка растерянно смотрит на учительницу Конечно, ему хочется остаться! Он даже вздохнул с облегчением: никуда уезжать не надо.
— А… а Андрей?.. — вдруг, опомнившись, спрашивает Степка. — Он тоже останется?
Анна Константиновна грустно качает головой:
— Нет, Андрей не останется.
Степка уже представил, как они снова будут жить вместе с Натальей, Федором… Как тогда, до приезда Андрея. Может быть, опять так же бедно, голодно… И тут же ему представился Андрей: хмурый, молчаливый, он уезжает из деревни один, только с Анной. И никто его не провожает, не говорит «до свиданья». Степке представилось, как он скажет брату: «Я не поеду с тобой, Андрей, поезжай один…» Андрей, конечно,
