Черная ледяная вода мгновенно заглатывает меня, лишает всех чувств. Ни малейшего проблеска света, лишь боль в плече и шок от холода. Неужели это конец? Неужели я видела свою смерть? Боже, что же станет с мамой? С Коулом? Я отталкиваюсь ногами, выныриваю на поверхность, набираю воздуха в грудь, но меня снова утягивает под воду течением. Рана истощает силы, тело охватывают слабость и усталость.
Интересно, отец хоть раз представлял себе, что умрет в одиночестве под водой?
Вспомнив о Гудини, я вспоминаю и о спрятанной отмычке. Вытаскиваю ее из кармана и онемевшими от холода пальцами осторожно вставляю в замок. Под водой, да еще и работая ногами это намного труднее. Я выныриваю за очередным глотком воздуха и борюсь с подступающей паникой. Снова погружаюсь и гадаю, а не станет ли этот раз последним. Стиснув зубы, вожусь с замком, пока тот наконец не открывается. Высвободив руки, я всплываю на поверхность, а наручники с отмычкой тонут в реке.
Сбитая с толку, оглядываюсь и понимаю, что меня уносит вниз по течению. Кто-то кричит мое имя, но звук очень слабый. И мне холодно. Так холодно. Меня всю трясет, мышцы сводит. Я еле плыву. Только бы подобраться к берегу, достать до дна, только бы хватило сил закричать…
Одна нога задевает что-то, затем другая. Дно, я нащупала дно. От облегчения я расслабляюсь и захлебываюсь водой. Надо добраться до берега. Надо.
Борясь изо всех оставшихся сил, гребу к виднеющемуся в темноте берегу. Пытаюсь встать. Идти. Ноги онемели. Разум оцепенел. Я ползу по замерзшей грязи, пытаясь послать сигнал Коулу, но сил нет. Я падаю и проваливаюсь во мрак.
* * *
Мне еще никогда не было так холодно.
– Она жива? – откуда-то издалека доносится голос мамы.
Я пытаюсь ответить, но губы онемели, как и все остальное тело. Кто-то растирает мне руки и ноги, боль ледяными иглами пронизывает конечности. Хочу велеть неведомым помощникам остановиться, но губы не двигаются.
– Доктор здесь. Пропустите его, пропустите.
Я понимаю, что вокруг меня люди, хочу сказать им, что я жива, в порядке, но не могу. Не могу даже открыть глаза.
– Все будет хорошо, Анна, – слышу я голос Коула, а потом чувствую, его теплые губы на своих ледяных. Словно тысячи солнечных поцелуев.
Ощущаю, как он протягивает ко мне нить, и мой разум цепляется за нее. Коула оттесняют врачи. Я держусь за нашу связь, пока медики надо мной работают. Крохотная искорка согревает меня изнутри, и я позволяю себе провалиться в темноту – теперь я знаю, что дорогие мне люди в безопасности.
* * *
Я ощущаю течение времени. Жизнь превратилась в круговорот мерзких на вкус лекарств, колючих покрывал и нелепых шапочек медсестер. Лица меняются, но шапочки с жесткими батистовыми основами и широкими накрахмаленными полями остаются прежними.
Помню, как спрашиваю одну из Шапок, сколько уже тут лежу, пока она вытирает мне лицо восхитительно прохладной губкой.
– Почти неделю.
– Я больна?
– Да.
В следующий раз, когда я прихожу в себя, никакой шапки рядом не наблюдается. Разум чист от тумана впервые с того дня, когда я упала с дока. Док! Встревоженная воспоминаниями, пытаюсь сесть, но пульсирующая боль в плече останавливает.
– Я бы на твоем месте этого не делала, – раздается голос мамы откуда-то справа.
Приглядываюсь и вижу, как она сидит на стуле в углу и разгадывает кроссворд в газете. Небольшая лампа рядом – единственный источник света в комнате.
– Пуля тебя только задела, но повязку поменяли буквально пару минут назад, так что будет больно.
Отложив газету, мама подходит ближе. Я хмурюсь, пытаясь понять, что же в ней изменилось. На маме синий свободного кроя жакет, плиссированная юбка в тон и черные ботинки на высоком каблуке. Вместо обычной мешанины украшений – нитка жемчуга на шее.
Очень консервативно. Наверное, это такой специальный наряд для визитов к дочери в больницу.
– Сколько я тут? – хриплю я и хватаюсь здоровой рукой за саднящее горло.
Мама дает мне воды, затем ставит стакан обратно на прикроватный столик.
– Почти две недели. У тебя началась пневмония. Они не верили, что ты выкарабкаешься. Будешь знать, как плавать в Гудзоне в ноябре.
Она говорит беззаботно, но ее руки дрожат. Мама стискивает их вместе. Сильно.
– Что с Коулом?
– Он в порядке. Я отправила его домой поспать. Очень упрямый молодой человек. Сидел здесь все время, хотя я сказала, что в этом нет необходимости.
Она говорит недовольно, но с явным уважением. Я прячу улыбку, представляя себе эту сцену: безмолвно сидящий Коул и моя очаровательно-настойчивая мама.
– Кажется, у тебя появился воздыхатель.
Воздыхатель? Я приподнимаю бровь, удивленная старомодным словечком. Затем кое-что вспоминаю.
– А как у вас с Жаком?
– О, он тебе рассказал? Я так и думала. Мы поженимся на Новый год. Еще один упрямец.
Поженятся? Мама выйдет замуж? Мне вообще сложно сопоставить мысли о ней и браке. И еще одна странность – Жак станет моим отчимом. Интересно, а Гарри Гудини знает, что я в больнице? Маму спрашивать бесполезно. Мои веки тяжелеют, но я еще не закончила.
– Что с представлением?
Она поджимает губы – вспомнила наше последнее выступление? Хочу сказать, что мне жаль, но молчу. Единственное, о чем я жалею, – что причинила ей боль.
– Мы с Жаком закрыли шоу.
Я снова пытаюсь сесть, но она укладывает меня обратно на подушки.
– Не волнуйся, все в порядке. Жак хочет, чтобы мы стали деловыми партнерами.
А как же я? Хотя она же пыталась вывести меня из шоу. Итак, мама наконец добилась своего. Затем я вспоминаю слова Жака, мол, она боится, как бы я не повторила ее судьбу.
На лице мамы ничего не выражающая маска – то есть дальше задавать вопросы о шоу бесполезно. Одна из самых важных вещей относительно моей матери: если она оставляет что-то позади, то уже никогда к этому не возвращается. Так и наша прежняя жизнь навсегда осталась в прошлом.
Мама треплет меня по плечу и подтыкает одеяла:
– На самом деле, все к лучшему. Теперь ты сможешь решить, чего действительно хочешь в жизни.
Нас прерывает появление очередной Шапки, которая запихивает в меня еще мерзких таблеток и настаивает, что мне надо отдохнуть. Свет гасят, мама целует меня в бровь, а в голове все крутится вопрос: чего же я действительно хочу в жизни?
* * *
Наша гостиная заполнена сладко пахнущими тепличными цветами. Интересно сколько цветочных магазинов опустело, ведь мама, Жак и Коул без конца приносят букеты?
Я дома уже трое суток и с каждым днем чувствую себя все лучше. Прямо сейчас лежу на канапе, плечо еще ноет, хотя почти зажило. На мое счастье, стреляет Лоррен так же паршиво, как управляется по дому.
– Шах и мат! – Мистер Дарби потирает руки, сидя напротив меня по другую сторону доски.
Я едва не сбрасываю фигуры на пол:
– Больше никогда с вами играть не буду!
– Ты каждый раз так говоришь, – замечает мама с порога. – А потом все равно с ним играешь. Прямо какая-то страсть к самоистязанию.
– Ну я же живу с тобой, – тихонько бормочу я.
– Не перенапрягайся, милая, – озорно отвечает она, подавая мне чашку чая.
Мы с мамой пришли к непривычному примирению. Я люблю ее, она любит меня, но больше мы вместе не работаем. Как хорошо, что сеансам конец, хотя Синтия практически в отчаянии – теперь надо искать другого медиума. Она думала, будто я начну собственную практику и стану ее личным проводником в мир духов, но я на это предложение ответила четким отказом. Вообще мне кажется, ей просто скучно и хочется, чтобы подруга всегда была рядом. Самый большой букет в комнате – от нее.
Мистер Дарби убирает доску:
– Я еще приду тебя навестить, мисси. Береги себя.
Я улыбаюсь, он треплет меня по руке и уходит.
Мама хлопочет вокруг меня:
– Коул скоро придет. Кажется, в «Мейси» устраивают какое-то большое мероприятие, Жак хочет меня туда сводить. Может, позже ты будешь себя достаточно хорошо чувствовать, чтобы посидеть за ужином в честь Дня благодарения. – В дверях она останавливается. – Точно готова к суду?
Я киваю:
– Адвокаты говорят, дело надежное. Ты уже дала показания. Вкупе с моими они помогут надолго отправить Оуэна и Лоррен за решетку.
Холодная улыбка мелькает на лице мамы.
– Так им и надо.
Она оставляет меня наедине с моими мыслями, и я откидываюсь на подушку. Плечо ноет. Я так рада, что Коул тогда не послушался и в последнюю минуту привел полицию. Они наблюдали за домом Оуэна и, когда он вышел со своей женушкой и чемоданами, проследили за ним до пакгауза. Хотя нашел меня именно Коул.
Доктор Бойл исчез без следа. Наверное, сбежал, когда понял, что Коул привел полицию. Теперь у служителей закона имеется описание горе-экспериментатора, но он наверняка уже далеко отсюда. Я ежусь. Вдруг он сейчас сидит где-то и планирует похищение других экстрасенсов? Ну хоть Оуэн нас больше не побеспокоит.
