В начале XII века в Атласских горах поднялась новая волна мусульманского фундаментализма, на которой всплыла зелотская династия Альмохадов. Их целью было искоренение продажности и сползания в ересь среди мусульман. Заодно в этом процессе они покончили с христианскими общинами, которые к этому моменту насчитывали на северо-западе Африки почти тысячелетнюю историю. Евреям тоже предложили выбирать между обращением в ислам и смертью. В 1146 г. Альмохады перенесли свой фанатизм на территорию Испании. Синагоги и ешивы закрывались. Как при христианах-вестготах, евреи, которых мечом заставили обратиться, зачастую продолжали тайно поклоняться своей вере, и мусульмане им не доверяли. Их заставляли носить специальную синюю тунику с безобразно широкими рукавами, а вместо тюрбана – длинный синий колпак на манер ослиного вьючного седла. Взамен этого шутовского наряда, а также сиклы – специального знака нечестивости, они могли носить одежду нормального покроя – но только желтого цвета. Им запрещали заниматься торговлей – разве что мелкорозничной. Прекрасные еврейские поселения в южной Испании не пережили этого преследования; во всяком случае, они утратили полностью былую пышность и величие. Многие евреи бежали на север, к христианам. Другие двинулись в Африку в поисках более терпимых мусульманских правителей.
Среди беженцев был молодой и блестящий ученый-богослов по имени Моисей бен Маймон, лучше известный как Маймонид; евреи называли его сокращенным именем Рамбам – по начальным буквам полного титула: рабби Моисей бен Маймон. Он родился в Кордове 30 марта 1135 г. в семье богослова. Когда Альмохады захватили город, этому вундеркинду исполнилось всего 13 лет, но его ученость была достойна изумления. Он скитался со своей семьей по Испании, а возможно, и по Провансу; в конце концов в 1160 г. они осели в Феце. Пятью годами позднее возобновление угрозы принудительного обращения заставило их снова сняться с места. Они последовали сначала морем в Акру, затем – в Святые Места, потом – в Египет, где они поселились в Фустате, Старом Каире. Там Маймонид постепенно приобрел всемирную известность как врач и богослов-философ. В 1177 г. его признали главой фустатской общины, в 1185 г. назначили придворным врачом, и он стал, говоря языком мусульманского летописца, «велик разумом, ученостью и положением». Его научные труды удивительно разнообразны и внушительны как количеством, так и качеством. Его брат Давид, живший в основном торговлей драгоценностями, оказывал ему финансовую поддержку; после смерти Давида он сам стал торговать, а также зарабатывать медицинской практикой. После его смерти 13 декабря 1204 г. его останки перенесли по его просьбе в Тивериаду, где его могила до сих пор является местом паломничества благочестивых евреев.
К Маймониду стоит присмотреться повнимательнее не только из-за его собственной значимости, но и потому, что никто лучше его не показывает значение ученого богословия в средневековом еврейском обществе. Он был типичнейшим и величайшим из кафедократов. В раввинистском иудаизме власть и знания переплетались плотнейшим образом. Разумеется, под знанием понималось в основном знание Торы. Тора была не просто книгой о Боге. Она существовала до акта творения – подобно Богу. По сути, это был проект творения. Рабби Акива считал ее «инструментом творения», как будто Бог пользовался ею, как волшебник своей магической книгой. Симеон бен Лакиш утверждал, что она старше мира на 2000 лет, в то время как Элизер бен Йозе учил, что она лежала за пазухой у Бога уже за 974 поколения до того, как Бог воспользовался ею, чтобы сотворить вселенную. Некоторые мудрецы верили, будто Тора была предложена одновременно семидесяти нациям на семидесяти языках, но все отказались. Только Израиль принял ее. Соответственно в некотором смысле она олицетворяла не только Закон и религию, но и мудрость Израиля, и ключ к власти евреев. Филон называл ее идеальным законом философов, а Моисея – идеальным законодателем. Тора, писал он в книге о Моисее, была «скреплена печатями природы» и являла собой «идеальную картину государственного устройства». Отсюда следовало, что чем лучше вы знаете Тору, тем больше у вас прав на власть, особенно над евреями.
В идеале поэтому каждый общественный деятель должен быть видным богословом, а каждый ученый богослов должен помогать власти. Евреи никогда не придерживались точки зрения, излюбленной у англосаксов, будто интеллектуальная мощь, страстная тяга к книгам и чтению делают человека непригодным для властных структур. Наоборот! Также никогда не считали они, подобно чужакам, Тору сухой, академичной и далекой от реальной жизни. Они считали, что она несет в себе ту мудрость, что необходима, чтобы властвовать людьми, и в то же время благодать скромности и набожности, позволяющие противостоять искушениям власти. При этом они ссылались на Притчи: «У меня совет и правда; я – разум, у меня сила».
Проблема, как считали евреи, состоит в том, как сочетать науку с практикой управления. Когда во время репрессий Адриана мудрецы Лидды собрались, чтобы обсудить наиболее животрепещущие проблемы, стоящие перед их страждущей общиной, то первым в их повестке дня оказался вопрос: «Является ли штудирование более важным, чем дело?» Заслушав аргументы, они единодушно проголосовали в поддержку рабби Акивы, который считал, что сначала должно идти изучение вопроса, ибо «изучение ведет к действию». С позиций духовной ценности приобретение мудрости через учение и использование ее для общественных нужд равноценны. В то же время мудрецы говорили, что если вдова или сирота придут к мудрецу за советом, а он скажет, что слишком занят своими учеными занятиями, то Бог разгневается и скажет: «Ты столь же виноват передо мной, как если бы разрушил мир». То есть ученого, зарывшегося с головой в книгу, обвиняли в том, что он – «причина гибели мира», потому что евреи верили: мир без приложенной к нему мудрости рассыплется на части. Левит может удалиться от активной жизни в пятьдесят лет и ничего не делать, но настоящий ученый богослов должен служить людям до самой смерти. Филон честно признавался, что видит противоречие между требованиями ученых занятий и общественного служения. Его собственная жизнь была примером этого. В дополнение к своей писательской деятельности он возглавлял общину и по крайней мере один раз ездил с посольством в Рим. И к такому видному ученому, пользовавшемуся широким признанием, шел бесконечный поток просителей, искавших совета. К счастью, Филону удавалось разделить бремя власти с братом, одним из богатейших людей диаспоры, которого Иосиф Флавий называл Алабарком.
Пример двух братьев, которые помогали друг другу разрешить противоречие между наукой и комментариями, с одной стороны, и судебной властью и другими общественными обязанностями – с другой, объясняет, почему еврейская кафедократия была обычным семейным занятием. Схоластические династии происходили обычно от потомственных книжников и стали обычными в жизни евреев уже во II веке до н.э. В ряде еврейских общин они существовали до Первой мировой войны – и даже после.
В Вавилонии экзиларх должен был происходить из семьи Давида; что же касается видных людей в академиях и ешивах, то их выбирали из определенной группы академических фамилий. Фраза «не из ученой семьи, а из торговцев» означала отказ – несмотря на то, что академии держались именно на деньгах торговцев. В Вавилонии гаон (глава академии) происходил из одной из шести семей, а в Палестине он должен был быть потомком Хиллеля, либо Ездры-книжника, либо самого Давида. В принципе мог быть назначен и чужак великой учености, но на практике это было большой редкостью. Для положения в академической иерархии определяющим также обычно являлось происхождение. Вообще-то основные, или экуменические, академии были не столько местом, где молодые люди получали образование, сколько своего рода советами. Само слово ешива на иврите означает то же, что синедрион (или санхедрин). На самом деле в раннем Средневековье в официальных документах Торы они все еще назывались Большим Синедрионом. Палестинская академия именовала себя «Праведная корпорация». Там ученые-богословы коллективно вырабатывали авторитетные решения, это были академия, парламент и верховный суд вместе взятые.
Богослов из одной вавилонской академии, живший и писавший в Египте незадолго до Маймонида, так описывал иерархию обучения. Простые грамотные евреи изучали пять книг Моисея и молитвенник, где содержался также материал по Устному Закону, Шабату и праздникам. Богословы кроме того должны были освоить остальную Библию, а также «таинства» и систему законов. Доктора знали все это, плюс Мишну, Талмуд и комментарии. Богослов мог провести богослужение, написать эпистолу с комментариями и выполнить обязанности помощника судьи. Но только доктор с титулом члена Академии понимал источники Закона и литературу, их объясняющую, и мог вынести по-настоящему ученое суждение.
