Возвращаться к книге мне не хотелось. Так было хорошо, что я чуть ли не приплясывала. Мне захотелось вдруг записать всё в дневник: и тот поцелуй на школьном вечере, и то, что произошло у Шаламова (не прямым, естественно, текстом!), и вот теперь этот звонок…
Я достала тетрадь, но мыслей роилось столько, что даже не знала, с чего начать. Тем более я так давно не делала записей. Последняя, например, сейчас казалась до невероятного нелепой:
«Видела Б.Г. сегодня два раза. Один раз перед уроками, он стоял на крыльце со своими одноклассниками. Второй — тоже не лучше. Был он с Шаламовым. Никак к нему не подойти. Никак не заговорить. Прошло уже две с лишним недели, а я ни на шаг не приблизилась к своей цели. Мы с ним даже не здороваемся! И этот Шаламов — везде и всюду. Он меня ужасно бесит. Мало того, что мне мешает, так ещё и вечно такая самодовольная физиономия, как будто он всерьёз считает, что я тоже по нему сохну. Идиот, знал бы, что он мне интересен только как друг Б.Г. Жаль, что тогда у Светки с ним ничего не вышло — если б они задружили, так бы хоть через него была возможность с Б.Г. познакомиться…»
Про Борю я уже и думать забыла. Перечитывая сейчас, что писала совсем недавно, поражалась просто, как я могла так думать? Даже смешно. Ещё смешнее будет, когда я лет этак через десять начну перечитывать свои каракули: «Шаламов бесит» и тут же: «Шаламова люблю». Прямо-таки железная логика и завидное постоянство!
Я стала вспоминать, как у нас всё начиналось. Вспоминала, как он подшучивал надо мной, как караулил в коридоре, как гладил по руке в кабинете Мочаловой… Вспоминала и улыбалась ещё шире. Но тут кто-то позвонил в дверь. Я закрыла тетрадку, сунула между страницами учебника истории, учебник убрала к остальным книгам и пошла открывать. Наверное, кто-нибудь из одноклассников или соседей, решила я, но всё равно спросила:
— Кто там?
— Я.
Шаламов! Господи, господи, зачем он пришёл? У меня тотчас перехватило горло и сердце запрыгало в груди, как безумное. Я привалилась спиной к двери, попыталась наладить дыхание и взять себя в руки. Глубокий вдох, медленный выдох, ещё один и ещё. Вроде дрожь немного утихла, и я открыла дверь.
Шапка — подмышкой, чёрные волосы взъерошены, нос и уши красные, а лицо наоборот бледнее обычного. На губах — кривая улыбка, а в синих глазах — горячечный блеск. Такой он красивый, что дух захватывает. И рассудок снова отшибает, потому что я встала в дверях, как соляной столб — ни привет, ни как дела.
Зато он не растерялся — и поздоровался, и сам протиснулся мимо меня в квартиру.
Скинул в прихожей куртку, разулся.
— Ты почему в школу не ходишь? — спросил он.
Я молча указала на рассечённую губу.
— Пфф, — фыркнул он, — нашла чего стесняться. Ты и так красивая.
Я уж не стала вдаваться в пояснения, что это не столько я стесняюсь, как отец. Да ещё и это его «красивая» очень меня смутило, ну и обрадовало, конечно. Я вообще на него странно реагировала: с одной стороны рада была безумно, ликовала, в душе у меня порхали бабочки и пели райские птицы. А с другой я будто цепенела вся. Ну и тупила сильно. Хотелось быть обаятельной, остроумной, весёлой, разговаривать запросто о том о сём, а у самой в голове тотчас пропадали все мысли. Наконец сообразила хоть чаю предложить.
— Давай, — радостно согласился он. — Горяченького, а то я продрог.
Я поставила чайник, достала из холодильника кастрюлю с рагу, поставила на плиту разогревать.
— Ух ты! — заглянул он под крышку. — Ты меня ещё и покормишь? Круто! А то дома, как мать уехала, питаюсь одними бутерами.
— А в столовой?
— Ну и столовской баландой. А тут мясо, картошечка, ммм.
Сама я есть не стала, только чай несладкий выпила, а Шаламов и впрямь наяривал так, будто только что с голодного края приехал. У меня аж самой аппетит вдруг очнулся.
Поев, он решил прогуляться по нашей квартире. Забрёл в гостиную, всё обсмотрел, в столовую, даже в туалет заглянул. Остановился в коридоре, где одна дверь вела в родительскую спальню, вторая — в мою комнату.
— Туда лучше не надо, эта комната отца и…
— Ясно, в пещеру дракона лучше не ходить. Извини, — засмеялся он. — А ты где обитаешь?
— Велкам, — я открыла дверь к себе, порадовавшись, что вчера от безделья навела порядок. Он долго и с нескрываемым любопытством осматривал всё вокруг, чуть ли в выдвижные ящики не залазил. Потом углядел на верхней полке фотоальбом, кивнул на него:
— Можно?
Я пожала плечами, мол, хочешь — бери, смотри. Только что там интересного? А ему, сказал, интересно посмотреть, какой я была маленькой. Он разглядывал с улыбкой старые нецветные фотографии, где мне год, два, три, пять. На групповом детсадовском снимке, уже цветном, пытался найти меня и ведь нашёл, хотя на мой взгляд, я там совершенно на себя не походила. Тощая, глазастая пигалица с огромным бантом на макушке. Я показала ему Лёшку Назарова, Потапова, Капитонову и Черникову, с которыми ходила в одну группу. Я, оказывается, сто лет не разглядывала собственные фотографии. Да никогда и не тянуло, а вот так с ним, сидя рядом, соприкасаясь плечами, коленями, пальцами, было очень приятно смотреть их и вспоминать. Потом он наткнулся на снимок молодого отца, сразу помрачнел и отложил альбом в сторону. Я смущённо отодвинулась. Он снова осмотрелся:
— А куклы твои где?
— У меня их нет. Отец раздал детям наших знакомых, когда счёл, что я уже достаточно взрослая.
Он повернулся ко мне. Посмотрел очень странно, словно внутрь меня, и одними губами с полуулыбкой произнёс:
— О да, теперь ты уже точно взрослая.
По его взгляду, по интонации я поняла, о чём он, и тотчас зарделась. Я встала с дивана, но он поймал за руку, потянул к себе и сам поднялся навстречу. Я и охнуть не успела, как оказалась в тесном кольце его рук. Не в силах
