До рая добираются избранные, ставшие святыми уже при жизни. Остальные души ждут своей участи в чистилище, которое воспел давным-давно Данте Алигьери. Только наши взгляды с поэтом на данный объект не совпадают. Если для Данте чистилище — гора, где люди искупают свои грехи на пути в рай, то я представляю его себе японской многоэтажкой. Пятьдесят этажей над землёй и сто — под. И бесчисленное количество офисов, залов и холлов… Глупо, правда? А мне нравится! Душа, покинув тело, устремляется в это здание, где её просвечивают насквозь: грешна ли, злоблива, завистлива, или прямо здесь готова скинуть с себя последнюю оболочку в помощь ближнему? Затем направляют в нужный офис для нового воплощения: в камень, дерево, котёнка, а может быть в крошечного человечка, только что зачатого где-то там, в другом измерении. Это мой субъективный вариант реинкарнации, потому что я давно готов душой к переезду. Фу, как патетично! Может хватит врать хотя бы самому себе? Именно сейчас, когда забрезжил слабый свет в конце тоннеля…
Поезд прибыл в северную столицу ранним утром. Светило яркое солнце, набирая обороты конца августа, готовое помутнеть с наступлением осени. Всюду сновали люди, загруженные тяжелыми чемоданами, тележками и пустотой. Раскладывали товар уличные торговцы. В шесть утренних часов город походил на разбуженного великана с растрёпанными деревьями на голове и разбегающимися по лицу машинами — а ля Сальвадор Дали "Вид сверху". Бетонный переход с блёклыми лампами и кафельными стенами цвета среднего между салатовым и серо-голубым жадно поглощал Анины шаги. Она стремительно летела в Петербург по натруженным рельсам, мчалась по перрону к метро, и едва переставляла ноги, заметив больничные корпуса. Все больницы, разнясь архитектурными деталями, похожи друг на друга атмосферой покоя и ожидания. Покоя — вынужденного, ожидания — тревожного. Уверенность забираешь с собой после выписки, кладёшь в ту же сумку, что и мыло, зубную щетку, запасную пару нижнего белья, недочитанный детектив.
Первым, кого увидела за больничными воротами, был Марк. Он шёл по аллее перед главным входом, раскидывая опавшую листву носками белых мокасин. "Уже и тапочками запасся беленькими", — Аня не знала почему, но встречаться с ним не хотелось. По крайней мере, не с ним первым. Её необъяснимо тянуло к Ромке. Бумажка с направлением от волнения взмокла в руке. Марк поднял глаза и наткнулся на неё, как на стену. Аня кивнула. "Это всё на что ты способна? — подстегнула себя. — Да, черт побери, беги отсюда, пока тебя не остановили". Но бежать было некуда, ближайший поворот — за его спиной. Бежевые джинсы и сине-зелёный пуловер надвигались неотвратимо. На лице не удивление — вопрос: "Что ты здесь делаешь?" — "Гуляю". — "С какой же целью?" — "Ты дурак — не с целью, с миссией. Ну почему, почему твоя отвязанная мамочка выбрала меня? Если я открою свой рот и твои глаза, ты проклянёшь меня…"
Марк, наконец, дошел до неё и остановился:
— Здравствуй.
У Ани запершило в горле:
— Здравствуй. Не рад?
Заморозил взглядом:
— Что ты здесь делаешь?
Она откинула волосы назад — безполезно, ветер снова вернул их обратно.
— Странные у нас с тобой отношения, Марк. Чувствую, что скоро ты будешь меня презирать или ненавидеть, а не испытываю никаких эмоций. И плевать мне на твои тоже. Теперь могу сказать, зачем я здесь — остановить назначенную вам операцию, — он молча ожидал продолжения. — Почему-то именно я должна спасать человека. Некогда любимого… Но не из любви к нему, другой человек заслуживает любви гораздо больше. Сострадание, долг — громкие слова. Не про меня. Соблюдение баланса, правильная расстановка сил — это, пожалуй, подойдёт. Просто так уж получилось, что заступиться за тебя, кроме меня, некому.
Он с показным безразличием изучал асфальт под ногами, но Аня видела, как покраснел шов, рассекший бровь и дёргается кончик носа.
— Короче, тебе нужно дообследоваться. В раннем детстве тебя реанимировали после полученной черепно-мозговой травмы, много всего кололи и вливали. Это при нынешних обстоятельствах может вызвать негативную реакцию организма. Доказать я сейчас ничего не могу, но рассказать вам обоим в состоянии.
— Бред. Чушь собачья. Я тебе не верю. И потом, меня достаточно обследовали дома и здесь.
Вот она — точка кипения!
— Скорей всего ты веришь мне. Сопротивляешься сам себе спросить, откуда я знаю такие вещи. Боишься вспомнить. Не стану я отнимать твои детские страхи, пойду к Роману — он тоже имеет право знать.
Но Марк схватил и крепко сжал её запястье.
— Пожалуйста, уезжай. Прошу тебя. Действительно, что-то подобное я слышал от Андрвала. Но всё утрясётся, вот увидишь. У нас нет времени ждать — малыш угасает, как свечка. Я сильней — я выдержу. Потом поговорим обо всем.
Сильный и слабый одновременно, Марк умолял её глазами, оставляя на руке бело-красные отпечатки. Ане было жаль его, Ромку и себя, она запуталась, но сдаваться не собиралась.
— Я всё равно ему скажу. Хватит вам решать за него! И никакой он не малыш — давно уж вырос, ты просто не заметил.
Он вдруг ослабил хватку и горько усмехнулся:
— Значит, тебе решать? Ты же знаешь, что он не задумываясь спрыгнет вон с той крыши, если ты попросишь! Что ж, иди. Говори. Не вязать же тебя, в самом деле…
Аня потёрла запястье и по инерции ринулась от него к больнице. Второй этаж, палата двести тринадцать. Пусто. Опоздала? Дежурной медсестры на месте не оказалось, оставалось одно — ждать. "Зачем он выделил слово "ты"? Я имею власть над его братом? Я…" Она поняла, когда увидела Романа, которого везли по коридору на высокой каталке. Поняла, и чтобы не заплакать — рассмеялась, бросаясь навстречу. Обтянутые кожей скулы, испарина, усеявшая лоб крупными каплями и в пол-лица глаза, влажные и бездонные.
— Аня! Здорово, что ты приехала! Не ожидал. Меня тут измеряют по новой, чтоб точно дозу расчитать. Ещё магнитный резонанс пройду, и всё на сегодня. Ты подождёшь?
Она кивнула, прошла с ним несколько шагов по коридору и помахала вслед рукой.
Полчаса, сорок минут, час — время тянулось мучительно долго. В стоящее рядом кресло сел Марк:
— Я отослал отца подальше, он не должен тебя видеть. Если заподозрит неладное — приложит все усилия, чтобы изолировать тебя от Романа. Жесткий человек.
— Так ты знал?
— О том, что Ромка сводный брат? Конечно. Отец постоянно контролировал мою жизнь. Своими методами. Считал, что в моём случае все средства хороши. Два раза я слышал, как он сравнивал мою мать с распутной девкой. "Гены", "яблочко от яблоньки" — не надо быть очень умным, чтобы догадаться — речь идёт не о Лилечке. Но ты права, я гнал от себя такие мысли. Прозрел в детородном возрасте.
