Тугунин уже открыл было рот — и вдруг понял, что не сделает этого. Было что-то в выражении этих ее трогательно-раскосых глаз, в том, как она пыталась убрать и не убрала руку из-под его руки в кафе, как она отвечала ему на его поцелуи, — было что-то во всем этом такое, из-за чего он не мог унизить ее просьбой к старику, пусть она об этом не будет даже и знать.
— Я вернусь сейчас, — сказал он соседу вместо ответа на его вопрос.
Тугунин поднялся на промежуточную лестничную площадку между этажами, встал там и закурил. Он простоял десять минут, пятнадцать, двадцать — она не появлялась.
«Ч-черт!.. Унизить испугался, — с насмешкой над собой подумалось ему. — А почему она, в самом деле, должна вообще прийти… Не придет».
Но все же он вынул еще одну сигарету и снова закурил. И когда уже докуривал ее, вверху раздались шаги. Он взглянул — это была она.
Она переоделась, была сейчас в легком темно-красном платье, закрывавшем колени, грудь открыта, и он, глядя, как она спускается к нему, улыбаясь ему недоуменной радостной улыбкой, заметил с удивлением — только сейчас, — что она, пожалуй, красива.
— Я виноват, — сказал он, беря ее руку в свою и тут же отпуская, чтобы не увидели коридорные ни с его, ни с ее этажей. — Я виноват, я поторопился — приглашение отменяется…
4
В дверь снова постучали. Постучали кулаком, изо всей силы, с властной, грубой требовательностью. Стучали уже в третий раз, каждый раз с интервалами минут в пятнадцать, и сейчас, показалось Тугунину, решили достучаться.
Он отбросил одеяло, вскочил, всунул ноги в брюки, застегнул наскоро пуговицу на поясе и повернул ключ в замке.
У номера, в белом чистом фартуке, стояла горничная.
— Чего не открываете, убираться же надо! — сказала она, делая движение оттеснить Тугунина и пройти в номер. В руках у нее было ведро со шваброй, на полу, у ног, стоял пылесос.
— Я сплю! — загораживая ей проход, чуть ли не по раздельности каждый звук, выговорил он. — Что вы рветесь? Высплюсь — тогда и убирайтесь!
Он захлопнул дверь, повернул ключ и, сняв брюки, снова лег.
— А я испугалась, — прижимаясь к нему, с коротким смешком сказала Юля. — Господи, думаю, ну все. Выселят еще. Или вдруг на работу сообщат.
Тугунин засмеялся, притискивая ее к себе и гладя плечо — кожа на теле у нее тоже была гладкая и чистая, у него крутилось в голове старое, затасканное слово — атласная.
— Ох уж трусиха. Если что, трояк коридорной в лапу — и все в порядке.
— Да? — спросила она, показалось ему, с некоторой обидой.
— Да, — ответил он.
— А откуда ты знаешь?
— Что знаю?
— Ну что трояк — и все в порядке?
Тугунин хмыкнул.
— Да это известное дело.
— Ты так уже делал, да?
— Нет, в книге прочитал. В книге ведь плохого не посоветуют?
— М-м… — с преувеличенностью простонала она, приподнялась и больно надавила ему кулаком на подбородок. — Гад такой. Умеешь соблазнять женщин.
Тугунин, снова довольно хмыкнув, вывернулся из-под ее кулачка.
— Собственница, — сказал он, — ух ты, какая собственница…
Юля легла, уютно умащиваясь плечом у него под мышкой, устраивая голову на его груди, — она моментально, с какой-то радостной простотой обвыклась с ним, вся распахнулась ему навстречу с щенячьей азартной доверчивостью, ошеломив Тугунина, и от совершившейся близости с ней его затопляло сейчас давно забытой, когда-то лишь в юности случавшейся, теперь, пожалуй, заново открывшейся ему плавящей, разнимающей душу нежностью.
— Ух ты, какая собственница… — повторил он, не давая ей окончательно устроиться у себя на груди, целуя ее влажным, скользящим поцелуем в шею, за ухом, в ямку у ключицы, и она тут же отозвалась: руками, животом, коленями — всем телом проникая, впаиваясь в него, и опять Тугунин испытал то, давно с ним не происходившее — исчезновение тела, бесплотные мгновенья слияния с чужой душой, растворившейся в нем и растворившей в себе его.
«С гостиничной-то однодневкой!..» — с изумлением подумал он после, устало лежа с закрытыми глазами и стараясь не заснуть.
Все же он заснул. И проснулся от щекотанья в носу — она щекотала его шпилькой, вынутой из волос, сомкнув ее пружинистые концы.
— Эй, мсье! — с тем же возбужденно-веселым смешком сказала она открывшему глаза Тугунину. — Вы мировую классику читаете или нет?
— Что именно? — помаргивая и зевая в сторону, спросил он.
— Ну, скажем, Гюи де Мопассана, роман «Жизнь».
— Настольная книга, — все еще зевая, отозвался он.
— Тогда вы должны знать, что женщины не очень любят спящих мужчин.
— В самом деле?
— В самом деле. Можно еще вспомнить «Тысячу и одну ночь». Там к одной царевне, или кем там она была — шахиня? — молодой человек на свидания приходил. Придет в беседку, наестся, ожидая ее, и уснет. И очень она сурово его за то покарала.
— И справедливо, да? — вспоминая ту ужасавшую в детстве своей непонятностью и жестокостью расправы над незадачливым влюбленным сказку, спросил Тугунин.
— Не гневи женщину, разгневанная женщина — страшна, — с мнимосерьезным лицом сказала Юля.
Она снова сделалась такой же, как вчера в кафе после того поцелуя, как уже была сегодня, когда тайно, улучив момент, пробралась к нему в номер мимо бдительно несущей свою вахту коридорной, и вновь в этом ее оживлении легко угадывалось старательно и неловко затушевываемое смущение.
«Ч-черт!..» — против воли опять пробормотал про себя Тугунин.
— Что, давай выбираться на свет белый, пойдем по Москве шляться? — произнес он вслух.
— Давай, — послушно и радостно откликнулась она.
Они оделись, он вышел в коридор — коридор был пуст, белые пласты света из открытых дверей номеров, в которых убиралась горничная, рассекали его полутьму в противоположном конце.
— Выходи, — приказал он Юле.
Она вышмыгнула из номера и, не оглядываясь, пошла по коридору, неслышно ступая предусмотрительно взятыми у соседки взаймы вельветовыми мягкими туфлями.
Тугунин закрыл дверь, привел в порядок постель, подобрал с полу оброненную Юлей шпильку и, послонявшись бесцельно по номеру еще минут пять, оделся в уличное.
Они договорились встретиться во вчерашнем садике, во дворе соседнего дома. Юля уже ждала его. Она была в той же зеленой нейлоновой куртке и зеленых сапогах, в которые были заправлены с напуском клетчатые синие брюки, на плече у нее висела коричневая замшевая сумка, но, теперь Тугунину не увиделось в этом никакой дисгармонии.
Они позавтракали в плохоньком кафе поблизости — из окна видно было круглое, все в колоннах здание метро «ВДНХ», — вышли, и Тугунин позвонил в министерство. Подходило уже обеденное время, но он звонил со спокойной душой — он знал по опыту, что, пока заместитель изучит материалы, пройдет дня три и, следовательно, все это время ему просто незачем появляться в министерстве.
Так оно и оказалось, он повесил трубку и вышел из автомата. Юля стояла рядом, повернувшись спиной к ветру, руки у нее были в карманах, нос уже успел покраснеть.
— Может быть, мне следует восстановить свое доброе имя, сводить тебя все-таки в кино? — обнимая ее, спросил Тугунин.
— Угу, угу, — с радостной охотой отозвалась она. «Хоть бы он подольше изучал эту мою записку, недельку бы хоть», — подумалось Тугунину.
5
— Ну, ты с духами, можешь в других местах бить отбой, — сказал Тугунин в трубку и, глянув на расцветшую мигом от его взгляда в счастливой улыбке Юлю, подмигнул ей.
— Спасибо, Сережа, большое тебе спасибо, милый! — произнесла в трубке мать. — У тебя командировка, дела, а я тебя заставила бегать… ну ты уж извини меня, милый. Для себя я тебя бы…
— Ладно, — перебил ее Тугунин, — ничего.
— Когда возвращаешься?
— Не знаю пока, — ответил он. — Пока здесь. Ну, неделю — самое большее, больше-то не пробуду.
— Спасибо тебе, Сережа, такое спасибо… — вместо прощания еще раз принялась благодарить мать.
В трубке щелкнуло, надпись на табло — «до конца разговора осталось 30 секунд» — погасла.
— Пойдем, Шехерезада, — повесив трубку, притиснул Тугунин на мгновение Юлю к себе.
Они вытолкались из набитой до вокзальной тесноты маленькой комнатушки переговорного пункта и вышли в полукруглый, сбегавший к входным дверям двумя лестницами вестибюль.
— А красивая женщина, да? — спросила Юля.
— Кто?
— Ну, которой ты духи купил.
— Да это мать, — сказал Тугунин, усмехаясь. — Ты ж слышала, как я с ней разговаривал.
— Мало ли как разговаривал. — Юля засмеялась своим коротким, как бы глуповатым смешком. — Ну скажи, чего ты боишься?
— А я не боюсь, — улыбаясь вслед ей, пожал плечами Тугунин. — Я тебе сказал.
— Ну и таись, раз так хочешь, — демонстративно отвернулась она от него, заложив руки за спину, и тут же вновь повернулась, взяла его обеими руками за локоть и прижалась к нему. — А у тебя много было женщин, да? — спросила она, заглядывая ему в лицо сбоку вверх, щуря свои рысьи глаза с выжидательностью и любопытством.
