— Это не ты отравил свою подружку?
Чтобы обидеть главного ловчего, нужно было нечто большее, чем обвинение в убийстве: на такие мелочи Пьетро внимания не обращал. Альбани плюхнулся на стул, покачал головой, почесал ухо и выразил мысль, он, как человек чести, никогда не бросает копье в оленя, если это не его охота… Прошлой ночью была не его очередь.
— А кто вчера там охотился, Петруччо? Ладзаро? Густаво? Кто из камергеров? Поэт?
Насколько это известно было Пьетро, вечером засвидетельствовать своё почтение синьоре заходил мессир Альмереджи, злорадно сообщил Альбани. Она к нему благоволила… Скорее всего, лесничий её и прикончил. «Ах, вот как…» Главный лесничий был вызван и на вопрос своего дружка Тристано д'Альвеллы, какого лешего он по ночам по бабам шляется, выразил недоумение. Ему, Ладзаро, было велено за охотничьим домиком его светлости следить, а в замке держать ушки на макушке. Он и держал.
— Угу… — Тристано вообще-то благоволил к дружку, потаскуну и пройдохе, но сейчас от безнадежности решил устроить ему выволочку. — Ты и держал, значит… Ну, так скажи мне, Ладзарино, из-за чего это покойница Черубина, под одеялом которой ты накануне грелся, сцепилась дней семь назад с девицей Тассони?
К немалому изумлению начальника тайной службы, лесничий с готовностью кивнул.
— Из-за сундука Черубины, ларя дубового, который в чулане хранился между покоями Черубины и вышеупомянутой Иоланды, рядом с дверью старухи Глории. Верджилези там вино хранила, а тут девица Тассони стала туда на ночь котов своих запирать, а те угол сундука когтями и подрали…
Дружок оправдал ожидания д'Альвеллы и даже превзошёл их.
— Молодец. Но раз ты так много знаешь, может, скажешь, кто отравил твою подружку? Не ты ли сам, кстати?
«Умный человек не станет мочиться в кастрюлю с трюфелями, даже если знает, что ест их не он один», доверительно сообщил ему лесничий. «Красоток, готовых раздвигать ноги, немало, но тех, кто норовит промеж этих ног всунуться — в десять раз больше. Теперь вот остались они — сам он, Пьетро, Густаво, эскулап, молодые самцы-камергеры, да чернокнижник с рифмоплетом — на мели… Куда теперь сунуться? Супруга Манзоли занята, да и берет немало, Бартолини так дерьмом провонялась — что за неделю не выветрится, у Джулианы не протолкнуться. Министр финансов, жлоб и сквалыга, делиться тоже не собирается…»
Тристано смерил дружка недоумевающим взглядом.
— Слушай, до меня только дошло… А почему это вы все — далеко не нищие — ошивались у этих Верджилези с Бартолини, а у Манзоли да Тибо — банщики, псари да конюшие крутились? Тебе, что, заплатить нечем было?
Красивое лицо Альмереджи перекосила кривая усмешка.
— Так это ж только дружок-то ваш переборчивый, — промурлыкал он, — недотрога и чистюля мессир Грандони, считает, что в дерьме нет градаций. Есть, по крайней мере, бесплатное-то дерьмо лучше, чем то, за которое платить приходится. Поэтому мы всю второсортную челядь на платных потаскух скинули, а сами пользуемся дерьмом бесплатным, отборным и лучшим. И вот… такой ущерб… — лицо Ладзаро потемнело.
Тристано поморщился. Дружок проговорил то, что он думал и сам, но почему эти слова так неприятно царапнули?
— Если всё же выбирать из названных — кто мог её отравить?
«Сложно сказать», ответили ему. «Лекаря нет, рифмач — трус и червяк, его отодвинули, он больше не сунется, куда не следует, Мороне… тот, если обозлился бы, мог, сами понимаете, Густаво и Пьетро — ну и эти могли бы, конечно, и не удивится он, Ладзаро, если тут Петруччо Альбани руку приложил. Такой на всё способен. Сынок Ипполито вместе с сынком Донато в ту ночь в кабачке были, едва на приём успели, но времени было много, всем бы хватило. Но вообще, по его мнению, не дружок это. Тем более, что её не ночью, а днём отравили…»
— Намекаешь, что бабу искать надо?
Ладзаро лучезарно улыбнулся.
— Ты меня за лесничего или за Дальбено-прорицателя держишь? Может, и мужик… Травануть просто, крови нет, следов тоже. Случись у меня нужда с бабой счёты свести, способ этот подходящий. Но когда я на рассвете ушёл, она прекрасно дышала, поверь.
— А во сколько ты ушёл?
«Он — человек порядочный, ответил Ладзаро, и, как истинный рыцарь, дам не компрометирует. На рассвете и слинял».
— А днём видел её?
— Днём гости приехали — до того ли было?
— А не говорила ли она чего о ком? Что с кем-то поссорилась или обхамил кто?
Лесничий расхохотался.
— Говорила. Ещё как говорила. И не только говорила, но и заявляла, что негодяй сведёт её в гроб! Третьего дня она с меня и Пьетро обещание взяла — на следующем турнире убить негодяя. Вечно требовала от всех своих любовников, чтобы послали мерзавцу вызов…
— Уж не Чуме ли?
— Ну да, словно мы очумели…
— Ну, а что ж ты… за честь дамы…
Ладзарино закатил глаза в потолок.
— Я двадцать лет, Тристано, у баб ночую, имел красоток по-всякому, но ни в одной дамской щели на честь не напоролся… Нету такого.
Д'Альвеллаопустил глаза.
— Чума сказал, кстати, что в этом деле нам скоро не разобраться… Похоже, напророчил…
— Ну, такое и я предрёк бы с той же уверенностью, что и хороший клев на червя в герцогском рву. Начни с того, что до вечера никто ничего не видел. Ну да, мантуанцы, то да сё… Но всё равно странно. И ещё. Труп, когда выносили, я видел. Она в платье для утреннего туалета у герцогини была. А она его всегда снимала, к себе возвращаясь. Шелк этот ей из Флоренции привезли, по особому заказу. Вышивка там золотом. Она его берегла. А тут, знать, ждала кого-то, раз переодеваться не стала…
— Слушай, а что она вообще за баба была?
Альмереджи изумлённо поглядел на дружка, но поймав его взгляд, насупившись, задумался.
— Сложно сказать. Самовлюбленная дурочка, но себе на уме. Там, где дело зеркала касалось, ничего не видела, но о вещах иных порой дельные замечания роняла. Она рано замуж вышла, да из отцовского дома под мужа попала. Старик Верджилези её держал в строгости, но ума она от него не набралась. Потом помер… она одна осталась, тут и пустилась при дворе в придурь рыцарскую. Поначитаются романов… — Ладзаро почесал в затылке, — но знаешь, она не похотливая была. Выверты не любила и не особо требовательная была. Я порой и не понимал, чего она каждую ночь возле себя мужика укладывала, если он ей без надобности…
— Ясно. Итак, расстались вы на рассвете, а потом ты гостей встречал. А что же ты тогда в Восточной галерее с упомянутой особой около полудня делал?
Острогу Тристано всадил глубоко. Альмереджи побледнел и опустил глаза. Сам д'Альвеллане удивился, но пришёл в недоумение. Альмереджи, в его понимании, скорее придушил бы бабенку, чем с ядом заморачивался бы, но зачем он вообще прикончил её? При этом облегченно вздохнул — это было обычное сведение каких-то дурных счётов, и явно не имело никакого отношения к герцогу. Меж тем главный лесничий наконец выговорил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
