— А ты когда видела её в последний раз?
— Вчера днём, когда она дала десять дукатов этому ничтожному распутному Альмереджи, которого ночью принимала.
— Ты думаешь… ты думаешь, это он отравил её? Нет…
— Может, и не он. — Гаэтана не спорила. — Зачем ему травить её — проще было деньги из неё тянуть.
— А почему… почему ты об этом не сказала мессиру д'Альвелле?
Гаэтана на мгновение смешалась. Но тут же и объяснилась.
— Зачем? О том же самом ему уже наша дорогая Иоланда поведала.
— Но ты никого не подозреваешь?
— Что толку в бессмысленных подозрениях? Черубина была глупа, жизнь вела распутную…
— Я сегодня встретила… мессира Грандони. Он жестокий человек. Он…
Гаэтана резко перебила подругу.
— Грандони никогда не отравил бы Черубину.
Камилла бросила внимательный взгляд на подругу.
— Ты так уверена? Я, впрочем, тоже не думаю…Ты считаешь его достойным человеком?
— Кто в эти дьявольские времена назовёт истинные критерии достоинства? — Гаэтана пожала плечами. — Но он Черубину не принимал всерьёз. Мессир шут очень немногих принимает всерьёз. Боюсь, он и к нам относится… — она беззлобно усмехнулась, — несерьёзно. — Тут улыбка пропала с её лица. — Но Черубину-то убили не шутя…
Камилла закусила губу и ничего не сказала.
Ладзаро Альмереджи после разговора с Тристано пришёл к себе и плюхнулся на постель. На душе у него было пакостно, ему совсем не понравился взгляд, коим окинул его подеста — презрительно-насмешливый и пренебрежительный, каким по миновании надобности окидывают шлюху. Ладзаро прикрыл глаза. Ну и чёрт с ним. Пусть думает, что хочет.
Но сумел ли он всё же убедить Тристано в своей невиновности?
Ладзаро знал, что нравился Черубине — она всегда готова была отказать любому любовнику, если могла рассчитывать на свидание с ним, считала его галантным красавцем, истинным придворным, даже была влюблена в него, но выполняя все его прихоти, он видел это, не была взволнована. Черубина в его понимании была скорее дурой, чем потаскухой. Она позволяла себя брать, но отдавалась бесстрастно, и Альмереджи казалось, что в постели она просто мечтала о прекрасном рыцаре или грезила о временах Ариосто… Ему до её мечтаний дела не было, Ладзаро хладнокровно пользовался телом дурехи и её кошельком. Почему бы и нет? Вот Франческа — та подлинно похотлива, и превыше всего ценит мощь мужского достоинства, денег не берёт, но зато и в долг никогда не даст…
Он снова поморщился. На душе по-прежнему было мерзко.
…В день убийства он ушёл на рассвете. Черубина спала и что-то пробормотала сквозь сон. Что — он не понял, да и прислушиваться бы не стал. В полдень снова встретил её на веранде — разодетую для приёма и едва успел изобразить на лице восторг влюблённого. Впрочем, наблюдательной Черубина не была, не стоило особо и актерствовать. Он выклянчил десять дукатов, хотя его общий долг ей подходил уже к пятидесяти флоринам. Альмереджи знал, что она никогда не напомнит ему о долге. Опустив монеты в карман, он проводил Черубину к перилам, где её окликнула старая Глория Валерани, и едва направился к дверям домовой церкви, как навстречу ему попалась Гаэтана Фаттинанти. Он понял, что она слышала весь разговор — понял по её взгляду, презрительному и высокомерному, и, естественно, эта гордячка все рассказала Тристано. Он сглупил, пытаясь скрыть эту последнюю встречу с Черубиной от д'Альвеллы.
Господи, почему же так тошно-то? Ладзаро потер руками лицо, поднялся, подошел к зеркалу. Альмереджи был красив и всегда любовался собой в зеркалах. Но сегодня он не понравился себе — физиономия опухла, под глазами темнели круги, сами глаза — миндалевидные, зеленые с поволокой, что так нравились женщинам, были потухшими и блеклыми.
Надо выспаться. Это все усталость. Завтра все будет иначе.
Ладзаро не стал звать слугу, но торопливо разделся сам. Нырнул под одеяло. Он редко проводил ночи в своей постели, и теперь с наслаждением растянулся на тонких простынях. Неожиданно порадовался пришедшему покою тела, но на душе, не переставая, скребли кошки, смеженные веки не давали сна — он слышал каждый звук за окном, шуршание портьер, шарканье ног челяди в коридорах. Под утро все же уснул, но видел во сне самого себе, выклянчивавшего деньги у Черубины, презрительный взгляд чванливой девицы Фаттинанти и надменную усмешку подеста…
Что за напасть!
Дианора ди Бертацци и Глория Валерани смотрели друг на друга, и в глубине их глаз таился испуг. Сорокалетняя Дианора и шестидесятилетняя Глория дружили уже четыре года, почти с самого первого дня, когда Дианора появилась при дворе. Подруги, несмотря на разницу в возрасте, восхищались друг другом: роднили здравомыслие, любовь к семье, спокойный нрав. Но сейчас они ничего не понимали. Что могло произойти? На последнем утреннем туалете герцогини они шепотом обсуждали причины и детали ночного переполоха. Дианора сразу предположила, что это дело рук шалопута Песте. Она по-матерински любила красивого юношу, своего земляка и благодетеля их семьи, знала горести его отрочества, и любые его шутки, даже самые злые, склонна была оправдывать. Глория иногда покачивала головой над проделками шута, но чаще — тоже посмеивалась. Смеялись они обе и на утреннем туалете у герцогини — правда, втихомолку, вслух же обсуждали приезд гостей-мантуанцев.
Черубина приветливо поздоровалась с ними. Она казалась спокойной, слегка сонной, но ни уныния, ни огорчения на её лице не читалось. Напоследок кивнула Глории. Ушла она, опущенная герцогиней, к себе в покои, но потом, в том же парадном желтом платье была на внутреннем дворе, гуляла на веранде и в оранжерее. Поболтала с главным лесничим, красавцем Ладзаро, потом стояла с Глорией…
— О чём она говорила с тобой на веранде? — тяжело вздохнула Дианора.
Глория Валерани пожала плечами.
— Просила на вечер мой убор из тех рубинов, что сын привёз с Сицилии. Я удивилась — они ей не особо к лицу были, но я сказала, что дам. А после она спросила, не хочу ли я ей продать его?
— А ты что?
— Да я бы и продала, да подарок сына… — Глория обожала Наталио, своего сынка, и совсем уж боготворила внука Джулио. — Она же сказала, что даст хорошую цену, они, мол, к её новому платью как нельзя лучше подходят.
— Да, смерти она явно не ждала…
Глория молча кивнула.
Такой же вывод сделал и Тристано д'Альвелла, когда наутро выслушал донесения своих людей. Его внимание остановило свидетельство двух «перипатетиков» — Наталио Валерани и Григорио Джиральди. Оба возвращались с торжественного приема мантуанцев, и Наталио сказал Григорио, что на минутку заглянет к матери, и тут ему показалось, что он видел, как из комнаты Черубины вышел придворный. Он не разглядел лица, но это было сразу после трех пополудни. Джиральди не заметил его. Потом они с Григорио пошли на террасу, там уже был Сантуччи. Вот и всё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
