Пожалуйста, не говорите.
— Не скажу, раз ты просишь.
Водитель ПАЗика, глядя в зеркало, оглядел салон.
— Где там парень, что про монастырь спрашивал? Давай, выходи!
— Спасибо. Я сейчас!
Николай заторопился, снимая рюкзак с багажной полки.
— Сразу за остановкой просёлочная дорога в лес уходит. — Пояснил отец Михаил. — По ней иди прямо километров шесть. Никуда не сворачивай. До темноты доберёшься. С Богом!
И благословил Николая.
Выскочив на дорогу, парень оглянулся на окно автобуса. Не улыбнувшись, махнул священнику рукой. Отец Михаил кивнул ему в ответ. Автобус тронулся с места и покатил, набирая скорость, к родному городу. Отец Михаил не стал оглядываться.
Про УДО он знал. Ещё несколько месяцев назад по своим каналам он связался по телефону со священником, назначенным в новый храм колонии, человеком опытным, пожилым. Потом периодически переписывался с ним по электронной почте, узнавая новости о Николае. Батюшка писал ему, что заключённый Найдёнов — человек замкнутый, ни с кем не дружит и общается с окружающими только по необходимости. Работает хорошо. Храм посещает и несколько раз исповедовался. А потом настоятель сообщил об УДО.
Николай был крестником отца Михаила. Священник чувствовал себя ответственным за его будущее, и не собирался терять парня из виду. А про себя решил сегодня же вечером позвонить по телефону наместнику монастыря отцу Никодиму, давнему своему другу.
Марина, сидя на скамейке в парке, сосредоточенно думала о чём-то. День клонился к вечеру. Заканчивался выходной, завтра надо было выходить на работу.
Подняв голову, она увидела подошедшего Костю и рядом с ним подпрыгивающую от восторга Галину.
— Ну, и зря ты не пошла с нами, Марина! — Звонко завопила Галка. — Ты даже представить себе не можешь, до чего было здорово на этом Колесе обозрения!
— Я столько раз тебе говорила, что боюсь высоты. Эти аттракционы не для меня.
Она взглянула на Константина и фыркнула. Потом с удовольствием запустила пальцы в его густые рыжие волосы.
— У тебя причёска сегодня неприличная. Елена Ивановна непременно сказала бы, что у тебя колтун на голове.
— Это у меня от страха волосы дыбом встали. У нас только Галка высоты не боится. А расчёска у меня выпала из кармана на самом верху. Причеши своей.
Марина с готовностью выполнила его просьбу.
— Ну, вот. Теперь ты снова похож на человека.
Галка наблюдала за ними пристальным полицейским взглядом.
— А я ещё на карусель хочу! Константин Игоревич, пойдёмте на карусель!
Костя отмахнулся.
— Нет, Галка… Я тоже — пас. Опять причёску испорчу. Мы тебе билет купим и посмотрим, как ты наслаждаешься. Иди, занимай очередь в кассу.
Потом они стояли плечом к плечу у заборчика, отгораживающего вертящуюся карусель, и молчали. Когда инструктор освободил Галку от страховочных ремней, она, вполне счастливая, подскочила к ним.
— Нам пора, Галчонок.
Девочка вздохнула и посерьёзнела.
— А в следующие выходные вы меня опять заберёте?
— В следующие выходные мы пойдём в гости к моим родителям, — серьёзно ответил Константин.
— В гости? — Поразилась Галка. — Зачем?
— Ну, должны же они, наконец, познакомиться с моей сестрой! — Улыбнулась Марина.
Девчонка повисла у неё на шее.
— Ты теперь моя сестра? И я твоя сестра тоже? И мы будем жить вместе?
— Конечно! Теперь мы будем жить все вместе. Только сейчас нам надо спешить, я обещала вернуть тебя к ужину.
— Ладно, пошли.
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как Галка, с радостным воплем, бросилась поднимать что-то с земли.
Марина сердито схватила её за лямку сарафанчика.
— Дай-ка мне свою правую руку!
Она крепко сжала её грязную ладошку.
— А мне — левую! — Велел Костя.
Такая позиция девочке очень понравилась. Не в силах удержаться, она весело подпрыгивала на ходу и лукаво поглядывала на улыбающихся Марину и Константина.
Фристайл
Я посмотрела на часы: приём заканчивался через полчаса. Едва вышел за дверь очередной больной, отсидевший в очереди за пустяковой справкой не менее полутора часов, как на пороге показалась Красильникова. Я виновато посмотрела на свою медсестру Татьяну Фёдоровну— она, поджав губы, многозначительно взглянула на меня. И мы обе дружно подавили вздох — наш приём растягивался на неопределённое время.
— Здравствуйте, — тяжело выдохнула Красильникова в сторону моего стола.
Это была больная, каких немало на моём участке: огромная, грузная, со свистящей одышкой. Я давно знаю эту пожилую женщину. У неё тяжёлый диабет со всем сопутствующим комплексом заболеваний. Она состоит на учёте, кажется, у всех узких специалистов, а в перерыве между посещениями их кабинетов приходит ко мне. Вся жизнь её проходит в коридоре поликлиники. Мне её очень жаль. Я кожей чувствую, как тяжело ей жить на белом свете. Но я ничем не могу ей помочь, хотя очень стараюсь по мере своих знаний об этом тяжёлом заболевании.
Отработанным жестом я показываю Красильниковой на стул.
— Как дела? — Спрашиваю, и тут же поправляюсь, испугавшись бесконечной череды жалоб, готовых обрушиться на мою голову. — Чем я могу Вам помочь?
— Замучило давление… — Выдыхает больная, и таким же заученным жестом протягивает свою руку к моему тонометру.
— Я сначала послушаю сердце. Раздевайтесь.
Красильникова начинает раздеваться. Сначала шаль, потом — кофта, потом блузка, потом…
Я смотрю на Татьяну Фёдоровну, а Татьяна Фёдоровна смотрит на меня. За дверью сидит длиннющая очередь из страждущих, больше половины которых, и в самом деле, нуждаются в моей помощи.
По плану у меня двенадцать минут на человека. Шесть человек в час. Вот таких, как эта женщина, которая сидит напротив меня и дышит горячим свистящим дыханием почти в самое моё лицо. Кто из нас сейчас несчастнее — я не знаю.
Я задаю вопросы, хотя ответы на них знаю заранее. Одышка, не слушаются ноги, перепады артериального давления… Больная говорит, а я — пишу. Она говорит и говорит, а я пишу и пишу. Татьяна Фёдоровна уже несколько минут кружится вокруг нас, делает мне знаки — быстрее… Она шустрая, добродушная старушка, давно пенсионерка, но дома не сидится, да, видимо, и не на что сидеть — совершенно одинока. Иногда она мне очень помогает, иногда, вот как сейчас, раздражает: я и без неё знаю, что с этой больной мы увязли надолго. Я достойно выполняю свой врачебный долг и, выполнив его, пытаюсь прервать этот затянувшийся визит.
— Одевайтесь… — Мягко говорю я больной.
Она сидит передо мной полуголая, толстая, рыхлая. По всему кабинету расползается кисловатый запах её несчастного тела. И вдруг она начинает плакать. К этому я никак не могу привыкнуть.
— Я не хочу жить, доктор…
И что я должна ей
