еще один знак совпадает с первым словом. Вот этот…»
«“При-и-вет…” Буква “и”, что ли? Тогда тут – р-р… и-и… ри… Привет, ри…»
Он поглядел на отца. «“Привет, Юрик”, да?»
Они долго скакали по комнате, хлопали в ладоши, а Юрик пускал короткие очереди из своего автомата. А потом вернулась мама и накормила их вкуснейшими сосисками.
Это была их тайна, их с отцом. Маме они решили на военном совете ничего не сообщать.
Письма приходили где-то раз в месяц. Писали мельхиты разное. «Мы близки к мировому господству. Подтяни математику». Предсказали войну в Заливе, развал Союза и очередной папин уход из семьи. Требовали помириться с соседским Сережкой – тем самым, который потом станет кришнаитом.
Иногда мельхиты сообщали что-то о себе. Как раз то, что интересовало Юрика. Например, как они, бабочки, могут своими лапками заклеивать конверты?
«Превращаемся в людей», – писали мельхиты.
«Понимаешь, – тихо говорил отец, – их крылья могут принимать любую окраску… смотря под каким углом отражают свет…»
Юрик не понимал, но слушал и доедал суп.
«…Они могут так соединиться друг с другом, так сбиться вместе, что тебе будет казаться, что это какая-то часть человека, например рука…»
Отец глядел на свою жилистую руку и двигал пальцами. И Юрка сразу всё себе представлял.
«Или даже целый человек?» – спрашивал тихим от ужаса и восторга голосом.
Отец кивал, а Юрик уже полным ходом думал, как теперь отличать обычных людей от этих… которые из мельхитов? Ну, мама, она, конечно, обычная, человеческая. Но дальше уже уверенности не было. Например, с учителями в школе, особенно с новой математичкой. Вот-вот, казалось, и разлетится на сотни маленьких злобных бабочек.
Даже отец… Нет, он был настоящим, его можно было потрогать, пощипать его майку, и никакие мельхиты не вылетали. Но иногда что-то менялось в отце, какая-то рябь по лицу шла, и Юрик боялся его больше, чем когда тот ругал его за что-то и воспитывал.
Иногда Юрик брал ту книгу, в которой отец показал ему тогда картинку с мельхитами, атлас бабочек. Разглядывал желтых сатурний, парусников, страшноватых бражников. Но про мельхитов, как ни листал, в ней ничего не было. А потом исчез и сам атлас. «Выкрали, – задумчиво предположил отец. – А что ты хотел о них узнать?»
Юрик хотел узнать, чем они питаются. Где они обитают. И – Юрик потупил глаза – как они размножаются.
– А помнишь, я тебя спрашивал, в классе четвертом… – Юрик перенес посуду к раковине и открыл воду.
– А? – переспрашивал за спиной отец.
– Помнишь, говорю! спрашивал! чем питаются мельхиты!
– Да-да, не кричи… Помню всё. И как ты с Сережкой этим тогда дрался…
– …А ты мне еще ответил, что они питаются человеческой памятью! А я не понял!
– Не надо мыть, отойди, я сам… Отойди, – отец подергал Юрика за тельняшку.
Юрик подчинился, вздохнул и вернулся за стол.
– Чего ты помоешь, бать? – склонил голову набок.
– Посуду.
– Хочешь посудомоечную машину? Удобно.
– Не…
– У тебя там посуда уже в несколько слоев лежит. Археологов, блин, вызывать пора, раскопки делать. И в раковине, и в холодильнике твоем доисторическом…
Отец плохо слышал, что говорит Юрик, но, видно, чувствовал, что что-то обидное. Выждав, когда губы сына перестанут шевелиться, сказал:
– Это для тебя всё это грязь. Грязь и мусор. А для меня – память. Ты и сейчас не понимаешь. А они из меня всю память… съели. Не помню. Вчера делал что, не помню. Даже ел или нет. А погляжу в раковину или на доску со шкурками, что-то вспоминаю… Как там… твоя Ирина? – спросил вдруг.
«А имена всех моих баб помнит», – подумал Юрик и хмуро улыбнулся:
– Расплевались с ней. Полгода.
– Как? – отец застыл, точно вспоминая что-то.
– Кверху какой. Собрал вещи и ушел… Повторяю твой славный боевой путь.
– У меня уже дети были.
– А я их не хочу!.. – Помолчал. – Земля покрыта человечеством, как слизью. Я тебе тогда свои взгляды говорил… что насчет увеличения количества этой слизи думаю.
– Люди – это не…
– Слизь! Мерзкая слизь, убивающая всё… хуже твоих мельхитов. Сокращать нужно ее, а не увеличивать. – Юрик прислонился к стене. – Разумно, по плану. Белую расу – через контрацепцию, остальных через массовую стерилизацию, как у китайцев. Через управляемые локальные конфликты.
– В России и так рождаемость низкая.
– Нормальная. Не в России низкая, а по периметру высокая. В Средней Азии, на Кавказе… В Китае. Там только войнами и стерилизацией. А в России – взять излишки населения из городов и обратно в деревни, сразу и рождаемость будет. Там и жизненное пространство, в деревнях, и экология. Здоровыми рождаться будут, не то что мы тут, под выхлопной трубой.
Отец молчал и глядел куда-то вверх. Юрик перехватил его взгляд, поднялся и снял с полки слегка выцветшую фотку. Протер большим пальцем.
На ней был он, Юрик, с полной выкладкой. В одной из южных республик, где контрактил недолго. За спиной его была глиняная стена и пыльный куст мальвы.
– Последняя твоя фотография, – тихо сказал отец.
– Почему «последняя»?
– Ты больше не присылал…
Юрик задумался и поковырял лоб ногтем.
– Присылал, – усмехнулся. – Наверное, мельхиты перехватывали.
С какого-то момента он перестал верить в них. Как, вырастая, перестают верить в инопланетян, Дед Морозов и прочую хрень. Вопросы? Не верил в Кришну, которым пытался заразить его Серега, пока снимали вместе хату… Не верил.
А отец, наоборот, чем дальше, тем больше уходил в этих своих мельхитов.
С другой стороны, это была, кажется, единственная тема, на которую они еще могли общаться. Как только съезжали на что-то не про мельхитов, сразу шли непонятки и обидки. Потом забывалось, конечно.
Один раз он и сам был готов снова в них поверить.
Была одна ночь, в той самой южной республике. День был жарким, их блокпост еще и обстреляли… По-дурацки обстреляли, двух ребят попортили, хоть местные, а всё равно. Ночью тоже ждали «гостей», но было тихо, слишком даже. Юрик лежал один в пустой комнате, раньше школьным классом была. Пахло пылью и еще каким-то местным запахом, к которому Юрик уже почти принюхался, как когда-то к отцовскому. Луна лезла в комнату, и Юрик не пытался уснуть, потому что знал, что не уснет.
Или он всё-таки заснул? Лунный свет чуть ослабел, и он увидел человека, стоявшего в окне, не из местных.
Потом увидел, что сам он, Юрик, поднимается и идет к окну. Видел свои медленно идущие ноги где-то внизу и руки, вскинувшие автомат. И человека в окне, прижавшегося к стеклу, побелевшие подушечки его
