— При каких обстоятельствах вы ушли с поста министра?
— Мною была закуплена большая партия китайского чая. Поскольку деньги в ту пору катастрофически обесценивались, пришлось переплатить что-то около миллиона рублей. И меня обвинили в присвоении этой суммы. Дело было передано в суд, и я тут же подал в отставку. Незадолго перед тем у меня состоялся приватный разговор с председателем Совета министров Вологодским. Я высказал ему свое отрицательное отношение к политике репрессий и открытого грабежа мирного населения, которую проводило его правительство. Помнится, я обращался по этому поводу и письменно в Совет министров. Только не поймите, ради бога, что я пытаюсь принять позу борца против кровавого режима. Увы, ни в то время, ни позднее я не помышлял о какой бы то ни было борьбе. Я работник, а не борец. Возможно, и министром был никудышным. Самое большее, на что я отважился, — это высказать в достаточно корректной форме свое личное мнение о происходящем. Однако и этого, видимо, хватило для того, чтобы оказаться в правительстве нежелательной персоной.
— Вы полагаете, что эпизод с закупкой чая был лишь формальным поводом для вашей отставки?
— Не сомневаюсь! — энергично заверил Леонида Флоренский и тут же сник: — К сожалению, доказать это я ничем не могу…
— Вам удалось избежать суда?
— Да, мир не без добрых людей.
— Уточните.
— Женщина, о которой я ранее уже упоминал, дала мне паспорт своего незадолго перед тем умершего супруга. С этим паспортом я выехал в Иркутск и под чужой фамилией устроился работать в железнодорожное депо.
— Но ведь и после восстановления в Иркутске Советской власти вы продолжали оставаться на нелегальном положении?
Флоренский обхватил колени сцепленными руками и некоторое время сидел сгорбившись, уставясь задумчивым взглядом в пол перед собой. Леонид терпеливо ждал, вытирая перо промокашкой.
— Я боялся, — со вздохом обронил наконец Флоренский. — Я боялся, что меня арестуют и станут судить как бывшего колчаковского министра. Сначала по городу ходили на этот счет всевозможные слухи, назывались фамилии уже арестованных министров, а затем были расклеены списки лиц, которые подлежали немедленному аресту. В этих списках была и моя фамилия… Как-то увидел толпу возле афишной тумбы. Полюбопытствовал. Списки. С приметами. Я невольно отпрянул назад, но тут меня за рукав ухватил какой-то солдат и радостно этак спрашивает: «Как здоровьице, Владимир Степаныч? А я вас не сразу признал!..» Я рывком освободил свой рукав и опрометью кинулся прочь. Помню пробившееся сквозь панический страх удивление: почему же солдат не гонится за мной, почему не организует преследования? И тогда, отдышавшись и успокоившись, я вспомнил его. Звали его Федором, он был из чувашей. Когда в шестнадцатом году я приезжал навестить родителей, этот Федор нанимался к ним косить сено. Семья была у них большая, человек десять детей, без отца. Бедность ужасающая. Впрочем, многие чувашские семьи жили не лучше…
Опять разговор ушел в сторону. Леонид нервничал. Сегодня он должен был докладывать Ладонину о ходе следствия по делу Флоренского, однако ничего нового пока не выявилось.
Первое время он даже доволен был, что рядом нет Белобородова: теперь-то, думалось, он сумеет повести следствие так, как подскажет ему собственное разумение и какой-никакой, а тоже собственный опыт. При всем уважении к Белобородову он не во всем был с ним согласен. Леониду казалось, что в случае с Макаровым он сумел бы добиться тех же результатов за более короткий срок. К тому же дело Флоренского много проще макаровского: здесь требовалось лишь подтверждение или, выражаясь профессиональным языком, документирование уже известных фактов враждебной деятельности подследственного. Только лишь подтверждение. Тут не надо строить никаких догадок.
Даже решительный отказ Флоренского признать свою виновность не очень-то смутил Леонида. Главные свои надежды он возлагал на очную ставку Флоренского с Макаровым.
Но вот, проведя несколько допросов самостоятельно и коснувшись пока только единственного еще пункта обвинения — службы Флоренского на посту министра кровавого колчаковского правительства, факта, вполне доказанного и самим подследственным не отрицаемого, Леонид начал понимать, что именно сейчас-то ни в коем случае и не следует форсировать события: похоже, Флоренский успокоился, во всяком случае, у него появилась потребность поговорить, и надо предоставить ему такую возможность. Это подсказывал Леониду здравый смысл.
Вот когда он почувствовал, что ему не хватает Белобородова, чекиста с большим опытом работы. Белобородов никогда не проявляет поспешности, ведет следствие расчетливо, вдумчиво, выверяет каждый, самый, казалось бы, незначительный шажок вперед, не полагаясь ни на чутье, ни на интуицию, однако доверяя и им в нужный момент. Только сейчас начал понимать Леонид, как был по-мальчишески наивен, удивляясь такой вот неспешности Алексея Игнатьича на допросах, его феноменальной выдержанности и внешней доброжелательности во взаимоотношениях с подследственными. И как ему самому, Леониду, надо бы настроить себя подобным образом!
Самое главное, Леонид понимал, что он легко может все испортить, если даст волю эмоциям. Однако он не мог, никак не мог подавить в себе глубокой антипатии к Флоренскому, которую тот вызывал в нем и своей внешностью, и манерой поведения, и всем жалким, подавленным видом.
8 Из протокола допроса Флоренского.
«В о п р о с: Назовите лиц японской национальности, с которыми вы поддерживали отношения во время вашего пребывания в эмиграции.
О т в е т: С одним из них я познакомился еще в России в декабре восемнадцатого года. Его звали Сэйко Камиро».
Словно тяжелый камень свалился с плеч Леонида. Снова обрел он уверенность в том, что пошел по верному пути, решившись забежать вперед и проработать главный пункт обвинения.
Ну а теперь можно не спешить. Материал для доклада Ладонину есть. Превосходный материал. Фактически Флоренский признал свою связь с японской разведывательной службой: как раз вчера из Центра пришло подтверждение, что Сэйко Камиро действительно является офицером японской разведки.
— Расскажите подробнее, при каких обстоятельствах вы познакомились с Сэйко Камиро, — Леонид старался не показывать своего волнения, и это ему с трудом удавалось.
— Это произошло на одном из правительственных банкетов в Омске, — неторопливо начал рассказывать Флоренский. — Мне, помнится, представил его кто-то из министров. Помню также, что меня удивило его русское имя и отчество — Сергей Николаевич. Он объяснил, что он православного вероисповедания и даже кончил Петербургскую духовную академию. Но в Омск прибыл из Японии.
Леонид как бы нехотя вносил показания Флоренского в протокол, однако перо проворно бегало по бумаге.
— Какого рода разговор состоялся между вами и Камиро?
— Во время банкета — обычный обмен любезностями, — подумав, ответил Флоренский. — Но на другой день он явился ко мне в министерство и поинтересовался состоянием продовольственного снабжения на территории Сибири, а также экономическим состоянием Сибири, Казахстана и Дальнего Востока.
— Вы сообщили ему сведения, которыми он интересовался?
— Помнится, я сказал Камиро, что армия и население обеспечены продовольствием вплоть до нового урожая, поскольку колчаковцам удалось захватить самые хлебные районы Сибири. Что же касается вопросов экономического состояния Сибири, Казахстана и Дальнего Востока, то мне показалось, что Камиро уже достаточно осведомлен. Во всяком случае, он лишь попросил меня уточнить некоторые детали, что я и сделал.
— Кого Камиро представлял в Омске?
— Он находился в составе японской миссии, прибывшей с визитом к Колчаку. Так я понял, хотя лично мне Камиро был представлен как журналист, сотрудник одной из токийских газет.
— У вас с Камиро были в то время еще какие-либо встречи?
— Нет, в Омске мы больше не встречались. Снова встретились мы уже в Харбине. Кажется, весной двадцать второго…
— При каких обстоятельствах произошла эта новая встреча?
Флоренский приложил ладони к щекам, на минуту задумался.
— Я в то время пытался устроиться на службу в управление КВЖД и зашел домой к одному знакомому, который обещал походатайствовать за меня. В гостиной у него находился Сэйко Камиро.
— Назовите фамилию хозяина квартиры, где происходила ваша встреча с Камиро.
— Целищев. Антон Иванович Целищев.
— Чем он занимался в Харбине?
— В качестве агента торговой фирмы Кушнарева он производил закупку пушнины и зерна для экспорта. У него были связи в деловых и административных кругах Харбина, в том числе и в управлении КВЖД.
