На придумывают, верят во всякую чушь. В предрассветной мгле встретили одного из моих братцев, Древних. Нечёсаный и мятый. Спросонья некоторых из нас красавцами не назовешь. Я, дело другое. Красивый стройный мужчина, мечта наяву.
Данька чувствовал какую-то особую любовь к кораблю, к стройным мачтам, широкому размаху парусов. К каждой досочке, к каждому винтику. Здесь все было его, родное. Он матрос Дэн шел по палубе, касаясь босыми ногами стекающей по палубе влаги. За бортом плещется вода, голубой туман у волны. Здорово. Вон идет Сол. Идет гордый и независимый. Засунул руки в карманы штанов. Небрежный, опытный моряк. Такой значимый. Дэн подошел к другу:
— Скучаешь, Сол? Что делаешь? — Перед ним не опытный морской разбойник, а пацан, так трогательно и забавно корчащий из себя пирата.
— Не видишь. Несу вахту. — Гордо вздернул подбородок. Хитрый взгляд.
— И далеко ты собрался унести свою вахту? — Боцман Брин унесет и тебя и твою вахту. Мою, к стати, тоже. Дед сумеет объяснить службу.
— Сколько силы хватит, туда и унесу. А ты? — Хитрый матрос просек поляну, боцмана нет поблизости. На это у Сола невероятное чутье.
— Я, видимо, как и ты, таскаю вахту. Больше нечего делать.
— Да. Капитан и старпом поехали к губернатору. Повезли золото. — На корабле все знают обо всем. Только Дэн в неведенье.
— Золото? Зачем? — Хотя можно догадаться.
— Ты думаешь, нас тут просто так держат. Губернатор любит подношения. Иначе мы не чувствовали себя здесь так вольготно. В безопасности. — Сол ухмыляется.
Вот оказывается в чем секрет, — подумал Данька. Сколько веков прошло, а мир остался прежним. Большие чиновники крышуют бандитов. Берут подношения. Губернатор, скорее всего, из богатой знатной дворянской семьи. Но не брезгует деньгами пиратов. И отправляет долю во дворцы по ту сторону Атлантического океана, ко двору его величества. А что тогда говорить о чиновниках всего мире. Мафия бессмертна. Так было и будет.
— Сол, я хотел спросить тебя, как ты попал на этот корабль, на "Скиталец"? Ты давно ходишь с капитаном Свеном?
— Это долгая история. — Помрачнел и сник умелец пули и клинка. Уже не озорные чертики пляшут в глазах, а синее марево тоски.
Темное небо равнодушных звезд. Память человека живет, дрожит печальной струной в воздухе. И больно и тяжело коснуться пальцами этой натянутой грустью связи между прощлым и нынешним.
— Мы ведь никуда не торопимся? — Поинтересовался Данька. Отступать он не собирался. Если сейчас Сол не выговорится, просить бесполезно.
— Нет, не торопимся. Я люблю этот корабль, люблю. А ты, Дэн? — Не может парень в одночасье открыть душу. Страшиться не собеседника, а самого себя.
— Я то же люблю нашего "Скитальца". — Любой, кто ступит на борт этого корабля прикипает к нему сердцем.
— А ты знаешь, что здесь два скитальца? — Сол ускользал от разговора.
— Здесь в порту еще один корабль с таким же названием? — Удивился Данька. Как много он не знает об этом городе, о кораблях.
— Нет. Вовсе нет. Ты не догадался. Настоящий скиталец — это капитан Свен. Он и назвал корабль так, потому что сам скиталец. Пришел неизвестно откуда и куда идет то же никто не знает. Такие вот дела. Поэтому нам так везет, что у нас два скитальца. У нас и корабль особенный. И капитан особенный. Только не поймем мы что-то. Помнишь, как капитан тебе пощечину залепил, повесить собирался. Он ни на кого из матросов руки не поднимал. А тут. Дэн, ты действительно хотел бы висеть рядом с Веселым Роджером? — Парни с бака после долго об этом судачили. Устоять перед гневом капитана!
— Честно? — Спросил Дэн.
— Давай честно. — Другой ответ не устроит. У них откровенный разговор.
— Тогда скажу. Не знаю, хотел бы висеть. Сейчас вряд ли. А в тот момент нашло на меня что-то такое. Сам не знаю. С головой может, было не в порядке. Полез на рожон. Капитан прав. Прав, что влепил мне. Я не в обиде. Даже наоборот. Так и надо было со мной. Когда я попал в этот город, я ходил по улицам и не знал, куда себя деть. И зачем я здесь. Словно бездомная собачонка. А капитан меня взял, позволил зайти на корабль. Взял юнгой. Я был неловким, глупым. Капитан все равно согласился принять меня.
— Вот, вот. В этом весь наш капитан. — Сол ожил. О Свене он мог говорить бесконечно. — Он для нас, как родной отец. Даже больше. Поэтому на корабле у нас всегда порядок. Ни каких драк и ругани. Бывает на берегу. Иной из нас выпьет лишнего, в драку полезет. Капитан, если узнает, накажет. С другой стороны, если мы правы, он нас в обиду не даст. В городе боятся ребят со "Скитальца", боятся капитана. Своих ребят Свен в беде не оставит. Он нам вместо отца.
— Да, наверно, так и есть, — согласился Данька. — А тебя он то же, как меня, где-нибудь в порту нашел?
Хитрец Дэн возвращал разговор к исходной точке.
— Можно и так сказать, — Сол улыбался. — Может, я его нашел, как смотреть на это.
— А все же, — настаивал Данька, — ты так и не расскажешь?
Сол вздохнул. Видно, вспоминать ему тяжело. Он пытается справиться с собой. Глаза неподвижны. Парень всматривается в свое прошлое, заглядывает внутрь своего сердца.
— Если хочешь, слушай. — Сол шагнул в темные глубины своей жизни. — Семья у нас была хорошая, настоящая дружная семья. И дом у нас был отличный. Жили мы в достатке.
Матрос задумался. Подобие улыбки скользнуло по устам. Запах пустоши, вечерних туманов. Холмы и студеное озеро. То, чего нет в этом краю. Часовня. Домики арендаторов вдали. Тепло камина. Скрип дверей и балок старого дома. Сол оказался в плену воспоминаний и детских ощущений. "Скиталец", волшебный корабль, плывет сквозь время, пересекает годы. На левом борту голоса ребят. Громкими разговорами гонят вечернюю дрёму. Берег гасит огни.
— Мы не нуждались. — Продолжал Сол. Говорит задумчиво, тихо. Плывет по волнам своей памяти. — Я был младшеньким. Меня любили, баловали. Я помню, как мать приходила ко мне, что бы уложить спать. — Даня представил свою комнату в доме на тихой Тракторной улице. Мать входит пожелать спокойной ночи. Привычное течение жизни. Как много схожего в детских воспоминаниях. — Помню отца, который подзывал меня к себе, а я несся к нему со всех ног. Он брал меня на руки, а я обнимал его за шею. Иногда он, конечно, был строг, но не со мной. Мне тогда было лет шесть, семь.
У Даньки нет таких воспоминаний об отце. Но есть плюшевый мишка. Сон о сказке, что читает отец, сидя с ним на диване.
Лицо парня с бака дернулось, широко распахнулись глаза. Тьма пустоши и дальних холмов пришла с визитом в его душу. Она пришла из глубин, где пряталась в сознанье.
— Они пришли ночью. — Сол не уточнял, кто они, но боль в голосе рассказала все. Враги. — Была ночь. Почти все спали. Мать уложила меня, я успел задремать. Они напали на нас. Шум и кпики разбудили. Перебили слуг. Убили отца. Я спрятался. Я же маленький совсем был. Перепугался. Забился в какую-то щель, темно, ни чего не видно.
Сол силился воскресить подробности страшной ночи. Ослепнув на миг, шарит в пространстве руками.
— За панелью возле большого шкафа дырка. Ее не успели заделать. Совсем не помню, как туда пролез.
Воображение Даньки нарисовало темную комнату. Ребенок в страхе мечется, ручонками нащупывает узкую дырку. Худенькое тельце проваливается во влажный мрак.
— Я слышу только крики. Только крики. Я слышал. Я слышал, — повторял Сол и тут схватился заворот рубахи Дэна, — Я слышал, как кричала мать. Они…
Лицо Сола окаменело. Глаза, таких глаз Дэн еще не видел. Рот хватает воздух. Парень не видит ничего вокруг. Грань помутнения рассудка, наивысший порог страдания. Дэн обнял руками плечи друга. Единственная надежда, тепло прикосновения вернет несчастного на землю.
— Они изнасиловали ее, а потом убили. Они убили ее, и я слышал, как она кричала! — Не крик, а хрип срывается с губ. Лучше бы он кричал, выдавил криком свою безысходную боль.
Тишина.
— Они искали и меня, но не нашли. — Кружатся, падают слова. Приговор самому себе. Будто винит себя, что изверги не нашли его. Будто бы смерть была лаской, прощением и искуплением. Детский страх, непосильный крест: он был обязан броситься навстречу гибели, не прятаться. Нынешний Сол не желал простить того ребенка.
" Как объяснить тебе, тот мальчишка-несмышлёныш не повинен. Не осуждай, даруй ему прощение" — Думал Даня. По-настоящему виновные, когда вас призовут к ответу? Вы вечно молитесь своим богам, и ваши боги все прощают вам.
— Утром я вылез из своего убежища на белый свет. Дом тлел. Ночной ливень не дал разгореться пожару. — Кошмар отпустил Сола. — Трупы кругом. И никого больше. Я долго скитался. Побирался, просил милостыню. В мои годы я еще не мог быть работником. Я только лишний рот, кому я нужен. Люди давали мне кто что, кто кусок хлеба, кто покормит. Давали старую не нужную одежду. Иногда, когда было холодно или лил дождь, мне позволяли ночевать в хлеву вместе со скотом. Бросали мне корку хлеба или объедки прямо под ноги, на землю. Я хватал эту корку руками, прятал ее под рубаху и бежал, что бы спрятаться куда-нибудь, и там грыз этот черствый хлеб. Ты не знаешь, какое это унижение, ты не знаешь, как это просить, и когда вместо куска хлеба подарят хорошую затрещину. Не всем же нравятся попрошайки. Я стучал в чужие двери, двери открывались. Были добрые люди, они давали мне поесть. Иногда дверь открывалась, и на меня выливали ведро помоев. Грязная вода стекает по мне, а в ушах я слышу брань. Меня гонят от очередного порога. В конце концов, я прибился в монастырь. Монахи оказались добрыми. Они пожалели меня, приютили. Я прожил там несколько лет, пока не подрос. Думаю, это было счастливое для меня время. Но я решил, что жизнь монаха, это не для меня. Ушел из монастыря, нанялся на корабль и вышел в море первый раз. Капитан оказался настоящей сволочью. И боцман под стать ему. Не раз и не два они прикладывались ко мне кулаком. И не только ко мне, но и к другим ребятам. За любую провинность. Это было, можно сказать, лаской. Иногда человека привязывали за руки и били кнутом, как скотину. Били до крови, срывая кожу со спины. Потом обливали морской водой. Поначалу, когда вода льется по твоей разбитой спине, охлаждает ее. Тебе думается, что благо. Но вода соленая. И когда тебя оставляют на солнце…. Ты не знаешь, что это такое.
