А практическим подтверждением оного будет то, что Дмитрий назначит Федора престолоблюстителем и наследником своего царства, что он тоже укажет в письме.
Разумеется, с оговоркой, что оный титул будет принадлежать ему ровно до того времени, пока у самого царя Димитрия I не родится законный наследник.
— И ты мыслишь, что он может согласиться? — недоверчиво осведомился царевич.
— А почему нет? Пока я его учил, успел присмотреться. Мальчик он хороший, вежливый, добрый, в науках смышленый, то есть во многом похож на тебя, государь, — приступил я к обработке Дмитрия, лицо которого от перечня достоинств Федора с каждым мгновением кривилось все сильнее.
Ничего страшного. Пусть кривится. Главное, вдолбить ему в голову, что этот конкурент совершенно неопасен. Именно потому я и назвал его мальчиком — какие могут быть угрозы от ребенка?
— Однако по натуре своей он боязлив, робок, на любое дело глядит глазами своего отца, горячности и пылкости в нем в отличие от тебя ни на грош, а уж о самостоятельности и речи быть не может, — продолжал я, удовлетворенно наблюдая, как от столь выгодного сравнения лицо Дмитрия начинает приобретать прежний вид.
— Тогда и без ответа понятно, что он откажется, — тем не менее проворчал он.
Ну что ж, аргумент серьезный. Но и ответ у меня готов.
— А вдруг царю в ближайшее время всерьез занеможется? — предположил я. — И как тогда? Федор же непременно растеряется, уж больно велик груз. Шапка Мономаха не только красива, но и тяжела, да и не каждому по голове. К тому же ты ничем не рискуешь. Сам подумай: что может случиться плохого от такого предложения? Откажется Федор? Ну так что ж, ты ведь от его отказа ничего не теряешь. Зато я уж постараюсь сделать так, чтоб письмо попало в руки царя, который после этого станет подозревать наследника во всех немыслимых грехах. А если царевич согласится…
— А пошто со мной поначалу не обговорил? — уже идя на попятную, осведомился Дмитрий. — Вдруг бы я не дал согласия?
— Чтоб царевича подготовить к такой мысли, нужно время. От моего гонца с первым письмом до второго гонца, которым лучше всего стать мне самому, должна пройти хотя бы пара-тройка седмиц, ибо царевичу предстоит свыкнуться с мыслью о таких переговорах. А минуя тебя, я бы действовать все равно не стал. Просто не смог бы. Ты сам посуди — ну как он может поверить, что я там ему написал? Уговариваться-то ему надо не со мной, а с тобой, так что самое главное писать ему надлежит именно тебе, причем собственноручно, ибо дело тайное и доверять его никаким подьячим нельзя. Так что, отпишем, государь? — Последнее я спросил на всякий случай, больше для проформы — по глазам видно было, что идейка Дмитрию пришлась по душе.
Припахивает бесшабашной авантюрой?
Ну так что ж. Скорее наоборот, тем она и слаще, ведь сам царевич тоже авантюрист тот еще, достаточно вспомнить недавний план с засылкой лжегонца в расположение царского войска.
Да и до того…
Не будь он авантюристом, разве попер бы на Русь воевать за свой трон, располагая всего тремя тысячами поляков, если не меньше.
Имелись, правда, еще и запорожцы, но их я вообще в расчет не беру — аховые вояки и свое «мастерство» показали лишь в постыдном бегстве из-под Добрыничей. Донцы — дело иное, но они присоединились к Дмитрию гораздо позже, потому и о них говорить не стоит.
Словом, грозила блоха слону, что всю кровь из него выпьет, да лопнула.
И уже следующие его слова подтвердили правильность хода моих мыслей. Он даже не удосужился дать согласие на мой план, но… немедленно приступил к его обсуждению.
— Токмо что-то уж больно много ты ему пообещал, — критически заметил он. — С него, пожалуй, и града довольно будет. Ну двух-трех самое большее. Да и не след про него, как про моего наследника, говорить. В лета войдет, дак соблазн появится. Пущай не у самого, так сыщутся доброхоты, подскажут. Ишь, престолоблюститель. Жирна для него сия титла. К тому ж его отец опозорил себя своими пакостными делами, а ты предлагаешь мне его в…
— Может, и опозорил, — перебил я, — хотя и тут весьма спорно, но речь идет не о нем, а о его сыне. Никто не может быть опозорен деянием другого, а потому сын за отца не в ответе. И еще одно. Своим наследником ты предложишь ему стать сейчас, когда царевич совсем юн. А позже, стоит Федору войти в лета, этот титул давно будет снят, — напомнил я. — Спустя год после твоей свадьбы у тебя появится сын, и, следовательно, ему все и перейдет.
— А ежели, к примеру, родится не сын, а дочь?
— Ну следующим будет сын. В конце концов, года через три-четыре, даже если не родятся сыновья, ты можешь попросту к чему-то придраться и…
— За три-четыре года всякое может случиться, — упрямо протянул он, не собираясь сдаваться.
Но и я не уступал. Наследник — это известь, престолоблюститель — цемент, брат государев — щебень. Все вместе — прочный фундамент. Под такие титулы и давать придется по-царски, иначе никто не поймет и, более того, осудят за жадность.
Нет, если бы я разрабатывал этот договор как чистой воды фикцию, тогда для меня были бы важны не условия, изложенные на бумаге, а то, что эта бумага вообще будет написана.
Но побег Дмитрия возможен лишь при должном финансировании со стороны старшего Годунова, а если тот откажет с деньгами и людьми, причем откажет из благого побуждения не подвергать мою жизнь опасности?
Да, не исключено, и даже скорее всего, что сразу после смерти отца я сумею уговорить Федора принять отвергнутую идею с оплатой побега Дмитрия в Ригу, но к тому времени и тот может узнать о кончине царя, и тогда возможно…
Да все что угодно.
Не то чтобы я всерьез допускал, что дело дойдет до такой критической ситуации, когда Федору и впрямь придется уступать свой престол, но в жизни бывает всякое.
Следовательно, к бумаге надо отнестись не как к филькиной грамоте, а серьезно и вдумчиво, как к своего рода страховочному варианту, по принципу: «Мало ли что».
И если со мной произойдет непредвиденное, то эта бумага станет индульгенцией для моего ученика — ведь не посмеет же Дмитрий столь нахально отрекаться от обещаний, к тому же написанных собственноручно.
Дебаты по поводу титула длились до самого вечера, но завершились моей победой. Вновь сказала свое веское слово латынь, перед которой он млел еще сильнее, чем Годунов.
— Что же до городов, — продолжил я на следующий день, — то тут, чтоб твоя душа была спокойна, можно одарить его огромными по размеру землями, но на окраине.
— А не уговорится он с крымским ханом али, к примеру, с тем же Жигмонтом? — последовало новое возражение.
— Мальчишка? — пренебрежительно хмыкнул я.
— Советчики, — поправил он.
— Тогда… — протянул я, сделав вид, что задумался, и после паузы выдал заранее заготовленный контраргумент: — Тогда западные земли отпадают, южные тоже. Значит, остается… северо-восток. — И тут же похвалил царевича: — А ведь ты и впрямь славно придумал. Эвон как хорошо получается. Земель там, если те, что за Яицкими горами[84] брать, немерено, а вот людишек раз-два и обчелся. А уж если ему поручить еще и охранять рубежи, то и вовсе не до бунтов. Только успевай вовремя сыскать замену тем, кто убывает из крепостей — кто по старости, кто по болезни, кто от ран.
Дмитрий призадумался. Мне это не понравилось, поэтому я добавил еще один аргумент:
— Опять же отец его умеет хорошо хозяйствовать, и, если сын пошел в него да пожелает извлечь побольше доходов из тех земель, он же сразу ринется там все налаживать, а тебе прибыток в виде новых доходов в твою казну через пошлины. — И, не давая опомниться, закрыл эту тему, предложив для обсуждения новую: — Одно нам осталось — обсудить, сколько серебра ты ему выделишь.
— Мыслю, что десятка тысяч за глаза, — проворчал царевич.
Вот скупердяй! Тут державу к ногам кладут, а он… И почему я решил, что как раз с этим проблем у меня не будет?..
По счастью, грянул колокол к вечерне, а мне теперь приходилось выстаивать чуть ли не каждую церковную службу, ибо за новообращенным бдили во все глаза.
Царевич тоже их не пропускал, поскольку продолжал усиленно рекламировать свое православие.
Лишь в беседах со мной пару раз, не удержавшись, он возвращался к старому и проходился по монахам со всей своей непримиримой горячностью и жесткостью.
Ох как засел у него в памяти монах Никодим.
После вечерни, как и обычно, была трапеза, а попросту очередная пирушка, на которой я с легким злорадством подметил вопрошающий взгляд князя Рубца-Мосальского в сторону царевича и безмолвный — тоже лишь одними глазами его ответ, который изрядно обескуражил боярина.
На следующий день мы с царевичем вновь приступили к обсуждению письма, которое я для вящего соблазна Дмитрия порекомендовал составить в виде жалованной грамоты, которую в случае неудачи и отказа Федора можно использовать и как очередное «прелестное письмо».
