Мол, Дмитрий настолько добр, что готов явить милость и к сыну врага своего, равно как и ко всей семье Годунова, ежели Федор одумается и по доброй воле, без излишнего кровопролития уступит престол.
И более того, в награду за то, что сей отрок, несмотря на свои малые лета, проявит разум и мудрость, он, Димитрий, дарует ему в качестве вотчин…
Дальше следовал перечень тех земель, которые мы с царевичем обговорили, начиная с града Костромы и далее.
Честно признаться, в географии я не силен, потому безропотно соглашался на все, что предлагал царевич, который уверенно сыпал названиями рек, по берегам которых предстояло провести будущие рубежи.
Черт его знает, может, я где-то и сплоховал, судя по тому, что городов было перечислено не ахти, да и то все больше те, о которых я понятия не имел.
Ну и ладно.
Зато после моей уступчивости была надежда, что Дмитрий окажется более покладистым в вопросе денег.
Но не тут-то было.
— Десять тысяч, — уперся он в первоначальную цифру.
— Но когда Борис Федорович сел на трон, он все, что нажил, привез в Москву и сложил в царской казне. Давай отдадим его сыну хотя бы это, — предложил я.
— Еще чего, — пренебрежительно фыркнул он, и рот его еще сильнее искривился от злости. — Окромя сказанного, ни единой полушки сверху. А серебрецо годуновское будет пеней за… неправедно захваченный трон.
Ну и аппетит. Можно подумать, что это Федор сейчас сидит в Путивле, а он, Дмитрий, находится в Москве.
— Ладно, пускай пеня, — согласился я. — Но коли так рассуждать, тогда Федору полагается и плата… за разумное хозяйствование отца.
— Разумное?! — возмутился Дмитрий. — А сколь Бориска раздарил нищим в голодные лета? А когда на Москве пожар приключился, пошто он из казны погорельцам новые дома оплачивал? Ты это именуешь разумным?!
Ну, братец, ты и свинья. В кои веки власть о людях заботу проявила, так ты… Вьюноша, я начинаю в тебе разочаровываться, а это чревато.
— Они от голода умирали, — напомнил я, не теряя надежды образумить спесивца. — И погорельцев тоже надо было удоволить. Неужто тебе их всех не жалко?
— То за грехи свои они страдали, — назидательно пояснил царевич. — Не надо было злодея на престол избирать, вот всевышний их и покарал.
— Выходит, ты бы платить им не стал? — уточнил я.
Дмитрий от такого вопроса в лоб стушевался, замялся, но затем нашелся и выпалил:
— Я бы свое раздавал, да отчее, да дедово, а он — чужое! В том и отличка, князь!
После крещения он несколько путался с моим именем, всякий раз забывая, что меня зовут уже по-новому, и величая, как и прежде, Феликсом, пока я не сжалился и не предложил приемлемый выход — вообще не упоминать мое имя. Просто князь, и все.
— Boni pastoris est tondere pecus, non deglubere[85], — процитировал я и, не выдержав, напомнил: — Вспомни, царевич, ты ж должен соблазнить Федора, ибо в руках Годуновых пока и власть, и земли, и войска, и казна. Чтобы он добровольно отказался от всего этого, надо и оставить ему немало. Ты же норовишь обобрать его чуть ли не до нитки, а ведь ты не тать шатучий — государь.
— Так мне что же, всю казну ему вернуть?! — вспылил Дмитрий.
— Половину, — твердо произнес я. — И не думай, что ты ее даришь. Скорее, даешь в рост.
— Это как?! — изумился царевич.
— А так, — пояснил я. — Вспомни, что я тебе говорил про хозяйствование?
— Ну?
— Вот тебе и ну. Для того чтоб приступать к освоению земель, вначале надобно в них вложить, без того никак. Деньги как навоз. Если их не разбросать по земле — с умом, конечно, — то и урожая с нее не соберешь. И десятком тысяч отделаться не выйдет, сотни полетят, — приступил я к краткому ликбезному курсу по экономике.
Не сразу, а лишь ближе к очередной вечерне мне удалось втолковать, сколько всего необходимо для освоения новых земель, которые сейчас пропадают втуне.
Заодно намекнул на поиск месторождений всяческих руд, которых в Яицких горах просто завались. Федор же всем этим сможет заняться лишь при наличии первоначального капитала, иначе никак.
— Зато после царю Димитрию Первому останется только сидеть на троне и грести лопатой таможенные и торговые пошлины, которые рекой польются не куда-нибудь, а в его царскую казну, — подвел я итог.
— Складно сказываешь, князь, — буркнул царевич, начиная поддаваться.
Словом, решили мы с ним и этот вопрос. Уговорил я его одарить Федора сотней тысяч рублей, при условии, что в казне имеется менее миллиона. Ну а если там хранится побольше, тогда остальные строго пополам, как названому брату.
Кстати, насчет последнего мы тоже проспорили весь следующий день. Очень уж Дмитрию не понравилась эта формулировка.
Еще бы. Тут такая лютая ненависть к Борису Федоровичу, а его сына теперь изволь величать братцем. Лишь благодаря многочисленным примерам из истории Европы, которые, честно признаться, я придумывал по ходу дела, он нехотя согласился и с этим.
— Но Ксения, сестрица его, пущай в Москве останется, — неожиданно заметил он, когда я уже облегченно вздохнул от того, что все закончилось, и препон для составления текста больше нет.
Хорошо, что мы с ним сидели за столом, иначе у меня от неожиданности точно подкосились бы ноги, а так я лишь вздрогнул и оторопело уставился на Дмитрия.
— Негоже девице в самом соку в Костроме пропадать, — пояснил царевич. — Мы ей в Москве женишка сыщем. — И глаза его плотоядно блеснули.
Мне отчего-то сразу вспомнился глаз — черный, блестящий, наполненный слезой, — не иначе как я рассказывал что-то жалостливое из многострадальной жизни древних философов.
— Она дочь царя, — тихо произнес я. — Ты же, как мне кажется, собираешься взять ее на потеху. Такое и простолюдина не украсило бы, а государя…
— Не твое дело! — озлился Дмитрий. — И с холопом меня не равняй. К тому же quod licet Jovi, non licet bovi[86].
— Бывает и наоборот, — неуступчиво возразил я. — Quod licet bovi, non licet Jovi[87].
Он внимательно посмотрел на меня, понял, что зарвался, и сразу пошел на попятную:
— Не о том ты помыслил, княже. Уж и пошутковать с тобой нельзя, эва яко ты сразу на дыбки встал. Я ж не о себе забочусь. Неужто ты забыл, что друг твой Кентин, то есть Василий, жениться на ней собрался? Что ж ему, в Кострому за своей невестой катить?
— Когда любишь, то и до Индии доберешься, — не уступил я.
Дмитрий замялся, но потом вновь отыскал аргумент:
— Но он мой учитель. Как же я его отпущу?
— У тебя поначалу будет столько дел, что заниматься танцами станет некогда. Да и недолго это — свадебку сыграть.
Царевич немного помолчал, затем, делано усмехнувшись, небрежно махнул рукой и заметил:
— Ну и ладно. К тому ж о таковском в дарственных листах все одно писать ни к чему, так что… — И, явно норовя сменить щекотливую тему, торопливо предложил: — Давай-ка начерно все изложим, коли во всем прочем к согласию пришли. — А на лице его уже светилась прежняя простодушная улыбка.
Вот только мне уже плохо верилось в это простодушие. Но я промолчал, согласно кивнув в ответ:
— Давай.
Черновик писали еще пару дней, то и дело нещадно вымарывая текст, который все время, по мнению Дмитрия, звучал не так, как должно. А иногда обильная напыщенность фраз настолько коробила мой слух, что и я просил его изменить ту или иную формулировку.
Однако управились и с ним. Оставались мелочи — перебелить.
Тут уложились за полдня.
Свой выезд я назначил на тридцать первое. Хотел было раньше, к чему столько ждать, но Дмитрий резонно заметил, что на Страстную неделю Великого поста исчезнуть из города, не вызывая подозрений, для меня будет весьма затруднительно.
Зато тридцать первого, на Пасху, ближе к вечеру, все будут настолько пьяными и веселыми, что и не подумают искать меня. Да и потом тоже — пока раскачаются, пока снарядят погоню, я буду далеко.
Звучало логично и убедительно, так что я согласился, о чем потом не раз жалел.
Эх, кабы мне на самом деле была дана возможность предвидеть последующие события, или, по крайней мере, если бы я повнимательнее читал классиков отечественной истории…
Глава 16
Зигзаги судьбы
Честно говоря, поначалу я даже не понял, на кой черт заявилась в мою комнату эта богомольная парочка в грязных рясах, на самых видных местах которых тут и там лоснились неприятного вида жирные пятна.
Бесцеремонно ввалившись ко мне, один, даже не поздоровавшись, деловито прошел к маленькому иконостасу, которыми одарил нас с Квентином по случаю перехода в православие Дмитрий, истово перекрестился, поклонился сурово насупленному Николаю-угоднику и только после всего этого повернулся ко мне:
— Здрав буди, божий ратник. Ты, стало быть, учитель царевича Феодора Борисовича?
