«Кажется, нихт ферштейн, — понял я. — Ну да, сленг — дело тонкое, хотя тут по одной интонации можно догадаться, что я…»
— Ты того, княж Феликс, — предупреждающе заметил отец Кирилл. — Тута шутковать не время. Здесь Путивль, а не Углич.
М-да-а, мало того, что они монахи-убийцы, такое вот несуразное сочетание, так еще и тупые в придачу. Совсем беда.
Ладно, попробуем иначе, по упрощенному варианту.
— Вот именно, что Путивль, — вздохнул я. — А для особо тупых повторяю еще раз: пошли вон, и чтоб я вас здесь… — приступил было я к подробным разъяснениям, но меня прервал отец Кирилл.
Властно подняв вверх правую руку — оратор, блин, — он сурово заметил:
— Ты, княже… — и, испуганно вздрогнув, осекся, глядя на появившегося в дверях постороннего человека.
Увы, но это для них он был посторонним, хотя вполне вероятно, что и они уже успели пару раз его увидеть. Зато для меня вошедший таковым не был, явив своим приходом неотвратимый и суровый закон подлости — в дверях стоял не кто-нибудь, а царевич Дмитрий собственной персоной.
Я весело заулыбался и, показывая на монахов, как можно простодушнее пояснил:
— Святые отцы дверями промахнулись. Шли к твоему лекарю, чтоб… мазь попросить, ноги поистерли в дороге, да покои спутали, а я хоть и умею приготовить некоторые отвары, но ноги никогда не лечил.
— А разулся он у тебя на што? — недоуменно уставился царевич на сапог, горделиво возвышающийся на моем столе.
— Так они вначале лечения потребовали, а уж потом стали выяснять, кто я такой, — отчаянно импровизировал я. — Пока им тут втолковывал, что я больше по части премудростей древних эллинов, а их речи на растертые пальцы не намажешь, тут ты и вошел.
— Монахи… — с непонятной усмешкой протянул Дмитрий.
То ли ирония, то ли неприязнь, то ли… Да нет, с чего ему их ненавидеть, если он видит эти рожи первый раз в жизни. Или не первый?
— А с какого вы монастыря, святые братья? — осведомился он.
— С Чудова, господине, — низко склонился в поклоне отец Кирилл. — Идем уж кой день, ан и впереди ишшо путь немалый. До Нового Афона эвон сколь верст вышагивать, а нам с такими ногами и половины пути не пройти, оченно уж…
Ну спасибо, старый забулдыга. Хоть тут-то сообразил, не подвел и сразу подыграл.
— …вота и решили заглянуть. Думали…
Но Дмитрий не слушал. Недобро прищурившись, он задумчиво осведомился:
— Стало быть, и брата во Христе Никодима хорошо знаете?
— А как же, — заторопился с ответом отец Мефодий. — Чай, он ныне в подключниках, потому ежели припасы каки надобны али там хошь бы пива испить…
— Ну-ну, — кивнул царевич. — Вы там, когда возвернетесь, поклон ему от меня передайте. — И в глазах его сверкнула такая лютая ненависть, что мне стало не по себе.
Так-так. Опять ты, царевич, про Чудов монастырь вспомнил. Ну-ну. Кажется, по прибытии в Москву мне надо не просто заехать в эту обитель, благо что я ныне уже зачислен в православный народ, но в самую первую очередь.
Ничего, авось много времени это не займет, учитывая, что монастырь расположен в самом Кремле.
— Хотя… не надо, — тут же поправился Дмитрий. — Вам, поди, от Афона подольше в Москву возвращаться, нежели мне из Путивля. А что до ног своих… — Он прошел к столу и брезгливо протянул руку к сапогу.
Я замер. Монахи тоже оцепенели. Хорошо, что царевич ни на кого не обращал внимания.
— Справный, — одобрил он и… взяв его одной рукой за голенище, внимательно воззрился на подошву. — Справный и крепкий, — подтвердил еще раз. — Тяжел больно, зато не сотрется в пути. А каблука и вовсе не токмо до Нового Афона хватит, а и…
Оцепенение монахов продолжалось, но я уже вышел из ступора и, осторожно перехватив сапог из рук Дмитрия, брезгливо кинул его отцу Кириллу.
— Если у него не просто натертость, государь, а грибок и еще какая кожная болезнь, то вылечить ее потом будет весьма затруднительно, — вежливо пояснил я. — И вдобавок теперь тебе лучше всего немедля вымыть руки, и желательно с мылом.
Нет, я не испугался за царевича. В тот миг у меня даже и мысли не появилось, что он может умереть. Гораздо сильнее меня волновало иное — хорошо видимая склейка надреза каблука и легкая, но приметная трещинка на ней.
Если любопытный Дмитрий заметит ее, то обязательно попробует надорвать дальше, а уж приметив внутри чужеродный предмет — тряпица, в которую яд завернут, по закону подлости должна оказаться белого цвета, — непременно заинтересуется, что там такое засунули.
Далее же произойдет самый гадкий из возможных вариантов — опять-таки с учетом все того же закона, то есть сверток просто вывалится на пол, а в падении еще и развернется, бесстыдно выказывая содержимое.
Дмитрий его не коснется, оставшись жив и невредим, но, будучи не дураком и мгновенно все сообразив, вызовет стражу, которая вон, совсем рядышком, под дверью, после чего…
Остальное додумывать не хотелось.
Все это пролетело у меня в голове с неимоверной скоростью, а в это время сапог, небрежно брошенный мною, уже приземлился у красной — и впрямь слегка натер — босой ступни отца Кирилла.
— Ты же вроде бы философ, князь Феликс, — удивленно посмотрел на меня Дмитрий, — а про болести сказываешь столь уверенно, что…
— Это верно, — подтвердил я. — Но я еще во время нашей первой встречи говорил, что являюсь не только философом, но и медикусом.
— А ведь и впрямь, — припомнил он и восхитился: — Яко ты токмо ухитряешься во всем оном поспеть?
— Не я один, но и все лучшие лекари не чужды философии, начиная с великого Галена, жившего аж полторы тысячи лет назад, труды коего до сих пор изучают будущие медики во всех университетах Европы.
— И о чем же это он философствовал? Ранее ты мне о нем не сказывал…
Кажется, удалось направить любознательность Дмитрия в безопасное русло. Ну да, Гален куда интереснее, чем грязный сапог монаха… разумеется, если не знать о содержимом этого сапога.
Вот и славно.
— А не сказывал, потому что знания надлежит давать последовательно, и потому мы до него еще не дошли, как, впрочем, и до многого иного. Поймешь ли ты ныне суть его философии, если даже краткий рассказ о нем будет начинаться со слов, что Гален был эклектик, державшийся основ перипатетической философии и…
— Яко ты сказываешь? Пе-ри-па… — И умолк, не в силах выговорить.
Вскользь он бросил недовольный взгляд на монахов — не заметили ли его конфуза, но те продолжали стоять, обалдело хлопая глазами.
— И чего зенки вытаращили? — хмуро буркнул он. — Сказано же, к моему лекарю идите, а он иной веры и потому жить тута не может. Вам на воеводский двор пройти надобно. Там мой лекарь и проживает. Спросите Альтгрубера, и вам всякий покажет, а тут неча у князя время отымать.
Отец Кирилл первым очнулся от столбняка. Ухватив валявшийся возле его ноги сапог и прижав его к груди, правда, голенищем, он опрометью бросился к двери. За ним последовал отец Мефодий.
— Так яко ты сказывал, князь? — вновь обратился ко мне Дмитрий.
Я повторил. Он долго беззвучно шевелил губами, пытаясь правильно воспроизвести услышанное, пока я не сжалился над ним:
— Не тщись понапрасну, царевич. Всех знаний, даже при твоем столь пытливом уме и блистательной памяти, тебе все равно не охватить. Да оно и ни к чему.
— А ежели кто сказывать учнет, мне, аки дурню, молчати, глядючи на него? — несколько обиженно огрызнулся он.
Видно, повторить не получилось, а проигрывать Дмитрий, насколько я успел его узнать, не просто не любил — терпеть мог.
Я вспомнил нашего университетского профессора по общей истории, который всегда требовал от студентов собственного понимания изучаемого, и процитировал его любимое выражение:
— Magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes.
Царевич нахмурился, припоминая. Потом, просветлев лицом — как видно, перевел, постарался показать товар лицом и сделать это как бы между прочим.
— Стало быть, сказываешь, будто начетничество не заменяет ума, князь? — задумчиво протянул он.
— Стало быть, именно так, — согласился я. — Мы ведь с тобой vitae, non scholae discimus[89].
На этот раз вспомнить перевод последней фразы ему кажется, не удалось. Но он не растерялся, сработав по наитию.
— То все так, князь, и древние верно сказывали, однако я жажду знаний и не желаю сидеть на престоле подобно иным прочим, кои вовсе не разумеют грамоте.
Ага, кажется, это намек на нынешнего царя. Между прочим, совершенно несправедливый. Уж кто-кто, а я это точно знаю.
Другое дело, что человек предпочитает не только диктовать собственные указы, но и не считает нужным подписывать их. Зато он всегда, насколько я успел заметить, внимательно читает окончательный вариант написанного от его имени документа.
