и та же овца или разные? – совершенно серьезно уточнил игровод.
– Одна, паршивка, с черным гузном, – после раздумий ответил Агдамыч.
– Это хорошо! Выходит, она у стада в авторитете.
– Выходит так.
– А ты вот что: остальных овечек пока отпусти – пусть попасутся. Одну черногузую в хлев заманивай. Овцы что любят?
– Хлеб с сольцой.
– Во-от, хлебцем и заманивай! Привыкнет, повадится, станет сама в хлев заходить, тогда остальных овец зови. Они за ней пойдут. Понял?
– Попробую… – снова вздохнул Агдамыч.
– А пока, может, дедовским способом полечишься? – участливо предложил Жарынин, наполеоновским движением направляя руку в боковой карман.
– Не-а, Антоныч, спасибо! Не надо…
– Ну, как знаешь.
– Не обижайся! Ежели я снова в магазин побегу, на хрена мне тогда овцы? Упорства не станет. Жизнь-то дорожает. Инфляция. А если я нутряной спирт добуду, пенсии с зарплатой хватит. Можно и хозяйку приискать…
– Тоскуешь один?
– А то! На безбабье несладко. Хозяйка нужна.
– А не староват ты – жениться?
– Да я по сравнению с Ящиком пионер, а он себе целую Златку отхватил. Видал, как кувыркается?
– Видал.
– Женюсь – тоже покувыркаюсь! Китайцы-то ведь как молодильный корешок прозвали?
– Какой корешок? – не понял режиссер.
– Женьшень? – догадался Кокотов.
– Верно! А что такое «женьшень»?
– Что?
– Жен-щи-на, – победно улыбнулся последний русский крестьянин. – Улавливаешь?
– Сам додумался?
– Не-а. Миша Задорнов по телевизору рассказал. Китайцы ведь от русских произошли. У них там солнца много – вот и сощурились.
– Молодец! – Жарынин хлопнул пейзанина по плечу, выбив из куртки облачко пыли, как из заслуженного ковра. – Присмотрел уже кого-нибудь?
– Мне бы Евгения Ивановна пошла. По размеру.
– Губа у тебя не дура.
– Скажи мне, Антоныч, Огурца-то посадят когда-нибудь? – вдруг спросил Агдамыч.
– Не исключено. А тебе-то что?
– А как же! Может, этот самый Ибрагим Быков теплицу застеклит? И старичкам витамин – и я при деле. Метлой махать надоело.
– Ибрагимбыков вышибет тебя отсюда в шею вместе с Евгенией Ивановной. Понял, дурак? – вспылил игровод.
– Не серчай! Я же без замысла спросил…
– Ты лучше овец загоняй, коллаборационист хренов! Чтоб на репетиции как штык был!
Глава 96
Ах, вернисаж!
Взбешенный режиссер увлек соавтора в аллеи и долго кипятился, жалуясь, что пока он, Жарынин, все силы отдает борьбе за «Ипокренино», остальные думают, как бы выгадать, а то и просто переметнуться на вражью сторону. Но постепенно сумрак парка охладил игровода, в гроте он, фыркая, умылся и окончательно успокоился:
– Волшебная вода! На чем мы остановились?
– Юля и Боря стали любовниками. В «Аптекарском огороде». При луне, – с готовностью доложил Кокотов.
– При луне? Это хорошо! И что же дальше?
– Не знаю…
– А кто знает, Сен-Жон Перс?
– Сен-Жон Перс, возможно, и знает, – нахально отозвался писодей: два полноценных и одно незаконченное обладание тремя женщинами в течение трудовой недели вкупе с выданным авансом сообщили ему хамоватую самоуверенность.
– Андрей Львович, не будите во мне зверя! – сердечно попросил режиссер.
– Чего вы от меня хотите?
– Я? Я хочу от вас мыслей, и мыслей истинных! Причем, заметьте, на условиях предоплаты!
– Ну, я даже не знаю…
– Хорошо, давайте отталкиваться от личного опыта. Мадам Бовари – это вы! У вас были замужние любовницы?
– Конечно, а как же! – полусоврал автор «Преданных объятий», вспомнив феерическую поэтессу Лорину Похитонову, издававшую в минуты упоения трубные силлабо-тонические стоны.
– Где вы встречались?
– У нее.
– А муж?
– Уходил к другу.
– К другу или к дружку? – последнее слово режиссер произнес с голубоватой игривостью.
– К дружку, – с той же нетрадиционной интонацией подтвердил Кокотов.
– Кто он был по профессии?
– Флейтист.
– Это многое объясняет. А кто у нас по профессии Черевков?
– Может, бандит? – предположил писодей.
– Сами вы бандит! Чтобы наша Юля, даже под влиянием матери, вышла за бандита? Нет! Думайте!
– Тогда, наоборот, он ученый, доктор наук, директор института и потихоньку мухлюет с казенной собственностью, как наш Огуревич.
– Это лучше, – кивнул игровод. – Но он не ученый.
– А кто же?
– Чиновник. Как его зовут?
– Может, Федор Константинович?
– Лучше – Константин Федорович.
– Почему?
– Федор – означает «богом данный». А если муж Юле дан Богом, то куда она, к черту, от него денется? Улавливаете!
– А Константин? – спросил огорченный писодей.
– Константин – «постоянный». Константы, чай, в школе проходили? Значит, Черевков намертво привязан к Юле и готов ради нее на все. Это нам подходит. Константин Федорович старше жены, он в прошлом номенклатурный деятель, а теперь муниципальный чиновник средней руки, допустим, в земотделе. Он богат! Ведь под бумагой, разрешающей построить в Москве домишко, нужно собрать кучу подписей. Не меньше, чем под малявой «Раздавить гадину!», которую наша интеллигенция отправила Ельцину, а тот на радостях разбомбил парламент. Поэтому сегодня в России вместо демократии дуумвират. Вы, часом, не подписывали?
– Нет, я отказался, – со значением соврал Андрей Львович, хотя ему, конечно, никто и не предлагал.
– Молодец! Рассуждаем дальше! Понятно, что лишь бескорыстные знаменитости раздают автографы даром, а столоначальник Черевков брал за свою подпись мзду. Приработок Константина Федоровича был практически безопасен, ведь ему несли документы, уже благополучно завизированные большим начальством, а его закорючка всего лишь означала, что никаких исторических реликвий или артефактов на месте, отведенном под котлован, нет, не было и уже не будет. Несколько лет назад он не возразил против пентхауса на месте палат бояр Собакиных, но, учитывая риск, взял по-крупному, и не деньгами, а квартирой с окнами на «Аптекарский огород» – зеленый оазис посреди бетонной пустыни. Как?
– Вы, кажется, если мне память не изменяет, собирались оторваться от гнусной российской действительности? – уколол писодей.
– И оторвемся. Дайте срок! Но сначала все должно идти так, будто мы рассказываем обычную любовно-бытовую историю, а потом вдруг – бац!
– Как у Тарантино? «От заката до рассвета»?
– Вы начинаете соображать. Именно! Мне нужен фантастический, умонепостижимый ход. Думайте! А пока поговорим про любовь. Где они встречаются?
– На даче. У Юлии загородный дом. На Нуворишском шоссе.
– Нет, они встречаются у Бори. Кстати, а почему он – Боря?
– От прошлого раза осталось, – пожал плечами Кокотов.
– Зачем мне этот бэушный Боря? Вы что, хотите все кино испортить? Никаких Борь! После Ельцина и Березовского я бы вообще на сто лет запретил этим именем детей называть! Нашего Борю зовут Кириллом. По-персидски это значит – «солнце». Он солнце нашей Юлии! Ясно?
– А Юлия наш фильм не испортит? – по обыкновению съехидничал Андрей Львович.
– Нет, не испортит. Хорошее патрицианское имя. А встречаются они в стареньком щитовом домике, стоящем на шести сотках и доставшемся Кириллу от отца.
– Он тоже умер? – тихо спросил писодей.
– Разумеется. Живым его
