Есть люди, которых эта опустошающая логика не пугает. Но голос обычая — все же на стороне тех, кто сказку не подменяет приходской былью.
Критики «Гарри Поттера» любят противопоставлять это не нашенское изделие русской народной сказке. Там, мол, очень четко обозначено, где добро и где зло.
Но вот, например, сказка про Иванушку-дурачка (номер 396 в афанасьевском собрании):
«Жил-был старый бобыль с своею старухой; у него было три сына: двое умных, младший — Иван-дурак. Вот как-то посеяли умные братья горох в огороде, а Ивана-дурака от воров караулить поставили. Понадобилось старухе, их матери, в огород сходить; только влезла туда, Иван-дурак заприметил и говорит сам с собой: „Погоди ж, изловлю я вора; будет меня помнить!“ Подкрался потихоньку, поднял дубинку да как треснет старуху по голове — так она и не ворохнулась, навеки уснула! Отец и братья принялись ругать, корить, увещать дурака, а он сел на печи, перегребает сажу и говорит: „Черт ли ее на кражу нес! Ведь вы сами меня караулить поставили“. „Ну, дурак, — говорят братья, — заварил кашу, сам и расхлебывай; слезай с печи-то, убирай мясо!“ А дурак бормочет: „Небось не хуже другого слажу!“ Взял старуху, срядил в празднишну одежу, посадил на повозку в самый задок, и поехал деревнею. Навстречу ему чиновник едет: „Свороти, мужик!“ Дурак отвечает: „Свороти-ка сам, я везу царскую золотошвейку“. „Мни его, мошенника!“ — говорит барин кучеру, и как скоро поверстались ихние лошади — зацепились повозки колесами, и опрокинулся дурак со старухою: вылетели они далёко! „Государи бояре! — закричал дурак на весь народ. — Убили мою матушку, царскую золотошвейку!“ Чиновник видит, что старуха совсем лежит мертвая, испугался и стал просить: „Возьми, мужичок, что тебе надобно, только не сзывай народу“. Ну, дурак не захотел хлопотать много, говорит ему: „Давай триста рублей мне, да попа сладь, чтоб покойницу прибрал“. Тем дело и кончилось; взял дурак деньги, поворотил оглобли домой, приехал к отцу, к братьям, и стали все вместе жить да быть».
Торговать трупом («мясом») собственной матери — это в каких же еще сказках такое встретишь!
В 400-й сказке Иванушка-дурачок «принялся овец пасти: видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек». Гарри Поттера невозможно себе представить за таким занятием, да еще с такой реакцией…
Критики «Гарри Поттера» возмущаются сценой, когда «кто-то из третьекурсников нечаянно забрызгал лягушачьими мозгами весь потолок в подземелье». «Сколько ж лягушек нужно было извести, чтобы забрызгать ВЕСЬ потолок?!»[145] И ставят диагноз: «садизм».
Но есть все же разница между лягушкой и овцой и между «нечаянно» и тем, что сделал любимейший герой русской сказки…
Гарри мучается, что не может защитить свое сознание от вторжения туда Волана-де-Морта, а вот персонажи русских сказок сплошь и рядом по своей охоте прислушиваются к нечистой силе и используют ее во вполне корыстных целях.
Причем если в мире «Гарри Поттера» волшебство не считается злом, то в русских сказках и автор, и читатели, и сами персонажи прекрасно знают, что такое «нечистая сила», знают, что за связь с ней надо расплачиваться душой и вечной гибелью (см. сказку «Неумойка»; номер 278). И тем не менее играючись идут на «контакт» и договор.
Гарри изучает волшебство не ради власти и не ради богатства. Чего нет в Гарри — так это «воли к власти». Он больше радуется победам в спорте, чем в магии (тут он троечник). Волшебство для него совсем не главное.
Он готов даже бросить Хогвартс и вернуться к ненавистным Дурслям — поскольку чувствует себя одиноким и перестает ощущать тепло дружеских человеческих отношений в волшебной школе. Волшебство он учит ради того, чтобы защитить жизни — свою, своих друзей и тысяч неизвестных ему людей. Герои русских сказок колдуют ради гораздо более корыстных целей (женитьба на принцессе, например). Причем если у Гарри нет выбора — обратиться к магии или Церкви, то у героев русских сказок такой выбор есть, но они предпочитают обращаться именно к магии. Молитва не отвергается, но считается недостаточной защитой. Например, в храмах от восставших покойников-колдунов защищаются начертанием круга, гвоздями и молотком, сковородкой, а не просто мольбой к Господу (см. сказки 366 и 367).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Так что различению добра и зла Гарри Поттер учит лучше: в том числе и по той простой причине, что он адресован детям того возраста, которые уже не читают народных сказок и потому не могут у них ничему научиться.
Народные сказки — они именно народные. Народ же — это «пестрое собрание глав». Одни головы одарены нравственным рассуждением, другие — не очень. Оттого и сказки такие пестрые: бывают дивные, христианские, нравственные, сердечные. А бывают — «хоть святых выноси». Относиться к ним поэтому тоже надо по-разному. А вот чего нельзя делать — так это выдавать индульгенцию русским сказкам просто потому, что они русские. Противопоставление «„Гарри Поттер“ — плох, а вот русские сказки хороши» выдает плохое знакомство с материалом русских сказок. Никакой общей этики, морали в русских сказках нет. Одни русские сказки восхищаются тем, что с точки зрения христианства являются злом, другие — добром. Да, замечу еще, что я не приводил примеров из «Заветных сказок» афанасьевского собрания — то есть брал далеко не самые бессовестные образцы фольклора…
Легко, очень легко разгромить «Гарри Поттера» с позиций православного «Закона Божия» (при том условии, что признаком опровержения и разгрома согласиться считать отклонение от церковного канона).
Любую сказку легко разгромить — было бы желание. Достаточно любой детской книжке и игре задать вопрос: «А одобрил бы это преподобный Иосиф Волоцкий?» Ну конечно не одобрил бы.
Средневековые подвижники не одобрили бы ни этих, ни других сказок. Прежде всего потому, что церковная средневековая книжность была всецело моралистична, назидательна, она всегда проповедовала идеал и требовала ему соответствовать.
Да, средневековье создало свою дивную культуру. Но в этой культуре не было места для ребенка. Вот слова Блаженного Августина, столь же показательные для средневековой культуры, сколь и непонятные для культуры современной: «Кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть, или снова пережить детство?» (О граде Божием. 21,14).
Средневековая культура вообще не интересовалась ребенком, рассматривая дитя как маленького взрослого. Основу ее библиотеки составляли книги, написанные монахами и для монахов. Великие книги. Мудрые советы. Но в итоге, как оказалось, христианскую педагогику нельзя импортировать из средневековья. Ее там просто не было: «идеал благонравного ребенка — тихий, рассудительный маленький старичок»[146].
Русский «Домострой» запрещает отцу улыбаться своим детям: «Не жалея, бей ребенка… Воспитай дитя в запретах… Не улыбайся ему, играя… Сокруши ему ребра, пока растет»[147]. Аналогичный византийский памятник советует: «Держи дочерей в затворе, как осужденных, подальше от чужих глаз, дабы не очутиться в положении как бы ужаленного змеею»[148].
Вот почему православную педагогику приходится разрабатывать сейчас — совмещая наработки светской педагогики и возрастной психологии XX века с этикой древнего Православия.
Сказка — гробница мифа
Сказка, которая честно говорит о себе, что она — сказка, и должна быть судима по законам своего жанра. Вот когда Блаватская и Рерихи говорят, что богиня Изида принесла пшеницу землянам с Венеры и на полном серьезе уверяют, что этот факт подтверждается исследованиями ботаников (которые, мол, не нашли на земле предков пшеничных злаков)[149], — вот тут действительно налицо хулиганское смешение мифа и науки. И поделом madame Blavatsky (Е. П. Блаватская) представлена в книжке о Гарри Поттере как «Кассандра Ваблатски»[150].
