но они сразу немеют, когда мы берем верх. Во всяком случае, здешние богатые католики очень довольны красавцем маршалом и собираются построить в Алесе террасу по образцу Версальской и назвать ее Маршальской.
Как было условлено, наш хозяин вручил нам деньги, собранные в городе среди наших братьев, и я тотчас выдал ему расписку. Контрибуцию эту мы распределили и расходовали согласно вашим указаниям. Вместе с настоящим письмом погонщик мулов привезет вам десять пар башмаков и соль, купленные Финеттой, а также два мешка из-под муки, полные пороха отменного качества (с тех пор, как прибыли все эти новые войска, стало даже легче, чем прежде, добывать за деньги или за вино то, что нам нужно, — ведь многие офицеры не столько радеют о славе, сколько о своих прибытках).{83}
Перед тем как подняться в Пустыню, мы с Финеттой пройдем через папистские деревни Сен-Флорен и Ожак, с тем чтобы разузнать, где и что вытворяют шайки Шабера, желая причинить нам вред.
Остаемся, сударь и возлюбленный брат наш во Христе,
вашими нижайшими и преданными слугами.
Самуил и Финетта.
На обратном пути Самуилу и Финетте пришлось разлучиться.
Вот несколько писем, посланных Финеттой своему жениху.
Любимый мой, не могу нарадоваться, что обстоятельства помешали тебе идти вместе со мной на Сезу! Только ты не воображай, пожалуйста, что я сразу стала очень храбрая, раз тебя нет со мной. Просто я радуюсь, что ты не попадешь в руки разбойников-папистов, а то ведь они хватают всех встречных парней и заставляют их читать наизусть и, конечно, по-латыни «отче наш», «богородицу», «верую», «великопостную молитву» и готовы без долгих рассуждений размозжить череп всякому, кто хоть малость ошибется. Дорогой мой, чем сильнее я люблю тебя, тем больше радуюсь, что ты не окажешься у них на пути, что не придется тебе отвечать на их допросы под угрозой занесенного ножа.
Кое-что мне удалось узнать от того, от другого, и ты передай Жуани, что эти головорезы, эти грабители и убийцы свили себе гнезда в деревнях Шамбориго, Сенешас, Вьельвик, Понтейль, Конкуль, Ожак, Малой и в других селениях по берегу Сезы, где начинается край папистов. По-моему, Мария, Иосиф и вся святая братия католической церкви совсем их не занимает, и скорее всего они поклоняются золотому экю, старому вину и молодым красоткам. По словам тех, кто с ними давно имеет дело, все они лодыри и дармоеды, никогда не зарабатывали хлеб свой в поте лица своего и теперь нашли способ, как сладко есть да сладко пить на даровщину, жить на широкую ногу, не тратя ни гроша, и развратничать напропалую с благословения своих епископов и маршала. Главарем у них Шабер, хозяин постоялого двора в Шамбориго. Жуани про него знает, но ты все-таки скажи ему, что Шабер просто немыслимый негодяй, еще хуже, чем мы о нем думали, и за свои зверства признан вожаком этого сброда, для коего наилучшее удовольствие — убивать людей, да убивать не сразу, а постепенно, долго их мучая, сжигать на медленном огне, всякими хитрыми способами длить свое наслаждение.
Я собственными своими глазами видела, хоть и не самую пытку, но то, что было после нее, когда кровь еще не высохла.
Старуха, с коей посылаю письмо, тоже может вам рассказать. Они схватили здешнего жителя, по имени Жан-Барнуэн, и, прежде чем перерезать ему горло, отрезали ему уши и те части тела, название коих не произносят. В том же селении второму несчастному, но имени Жак Кла, выпустили кишки, так что они волочились по земле; он их поддерживал руками и в таком страшном виде возвратился в дом свой. Но мучители, крадучись, шли за ним и прикончили его на глазах всей семьи. Жена Кла была на сносях, к матери жались двое ребятишек. Убийцы и жену зарезали после мужа. Когда она испустила дух, они заметили, что младенец трепещет во чреве матери, и тотчас вспороли ей живот ножом. Соседка, некая Мари Силоль, вошла, чтобы помочь осиротевшим малым детям, ее тоже убили. Выйдя из деревни, они встретили Пьера Бернара, шедшего со своим десятилетним племянником Жаном. Мальчика они приласкали, стали показывать ему пистолет да объяснять, как из него выстрелить. Дальше — больше, и кончилось тем, что они заставили племянника убить дядю, а потом, перезарядив пистолет, застрелили и племянника. Поблизости от того места схватили они трех девушек, изнасиловали, истерзали их по своему обычаю, потом набили им между ног пороха и взорвали.
Больше сказать о таких делах ничего не могу, сил больше нет и времени не хватает. Добавлю только, а ты передай Жуани имена самых свирепых волков: Пьер Виньо, Антуан Рей, Жан д’Югон, Гийом и Фонтаниль (сего не забывайте!). Заверь его, что в недалеком времени все будут их знать, поскольку они изо всех сил стараются, чтобы стали известны их имена.
Про этих пятерых зверей я слыхала из уст некоего Антуана Прадьеон тоже флорентиец (здесь люди называют мучителей флорентийцами, потому что многие из них жители Сен-Флорена, деревни, что стоит в горах выше Праделя и служит им вроде как бы Ватиканом). Но у Прадье не хватило духу до конца поступать так, как эти звери, и теперь он сам боится разбойников-папистов. Попроси Жуани, нельзя ли пощадить Прадье за то, что совесть в нем заговорила и он по-доброму с нашими людьми обращается. Больше я ничего о здешних делах не знаю, кроме того, что видела я здесь только одно знамя: новорожденного младенца несчастной жены Кла, которого насадили на острие пики и носили по деревне.{84} Рассчитываю добраться нынче ночью до Сен-Флорена. Буду горячо молить господа, да сохранит он в чистоте и душу мою и все естество, дабы могла я сдержать свое обещание пред тобою, дорогая моя заботка!
Твоя нареченная Ф.
Подумайте о том, что бедная старушка, которая привезет вам письмо, прошла больными своими ногами долгий путь, да еще после тяжких мучений, о коих она вам расскажет. Так вот, если у вас остались деньги из тех, что собрали для нас горожане в Алесе или другие какие, то дайте ей немного, — думается, господь бог за это не прогневается.
Следующие за сим записи сделаны на страницах, вырванных из книги;
листки эти измяты, потрепаны, —
