Эно по приказу графа де Брольи с сильным регулярным войском и десятью ротами ополченцев и должен расположиться в Женолаке. Но все полученные вести ни на йоту не изменили решения Жуани, а, наоборот, можно сказать, укрепили его.
Мы: отслужили молебен, читали молитвы, пели псалмы, взывали к милости божьей, слушали проповеди Гюка, а также Соломона Кудерка, несколько дней назад соединившегося с нами.
И вот тогда Гюк, по наитию духа святого, повел столь странные речи, что наш стан все еще спорит из-за них.
— Дети мои, — говорил он. — Завтра вы одержите победу над Женолаком, но для того вам необходимо уведомить командира гарнизона, в какой час вы поведете наступление. Сим докажете вы свою веру в господа, нашего защитника и покровителя, и он за то, дети мои, дарует вам победу.
Но Жуани, а вслед за ним и другие возмутились и, возражая, говорили, что внезапность нападения всегда была лучшим нашим оружием и тем более нужно оно теперь, ибо папистам и на ум не может прийти мысль, что мы так быстро вернемся. Кузнец Бельтреск встал на сторону Жуани и до того разволновался, что чуть не задохнулся в своей бородище, и многие были согласны с ними, но Гюк всем заткнул рот:
— Вы что? Вздумали учить духа святого? Э-э! Побился бы я об заклад против вас, да нельзя нам: воины господни презирают азартные игры.
Гюк так упорно настаивал, что Жуани послал Элизе из Праделя к капитану де Монлиберу, новому начальнику гарнизона, и уведомил его, что мы будем иметь честь напасть на него завтра, второго февраля, на рассвете.
Убираю в ларец свою чернильницу, ибо спустился с Орлиной скалы мой крестный и сказал, что Пужуле умер.
* * *
Пробежал последние строки вчерашней моей записи и лишний раз убедился в том, что соображения человеческие ничтожны перед мудростью всевышнего. Ведь в назначенный час мы нашли Женолак почти пустым, его гарнизон сбежал, устрашенный господом. Тогда все мы — Бельтреск и Жуани первые — вознесли горячие хвалы всевышнему, вознаграждающему верующих в него, особливо когда вера их слепа и глуха ко всему, что противно предначертаниям его, кои он непостижимыми путями открывает нам.
Женолак.
В середине февраля.
Не помню уж, сколько раз мы вступали в Женолак, но никогда там не задерживались, а вот наконец расположились в нем и, кажется, надолго.
Недавно под проливным дождем мы разрушили доминиканский монастырь, камня на камне не оставили, а когда вновь ворвались в город в сухую погоду, сожгли дома нотариуса и других господ.{74}
Тяжелые картины я видел, крепко запечатлелись они в памяти; вот, к примеру, подожгли мы казарму, выкуривая солдат, будто крыс из норы, они вылезали поодиночке, а мы их встречали пулями; еще запомнились дети и страшная их игра: часа два они барахтались в ручье, чтобы прикончить раненого лакея мессира де Монлибера, с трудом дотащившегося до воды. Ночь прибытия Юлиана Отступника мы провели, притаившись в каштановых лесах над городом, слышали крики и песни, доносившиеся с бивуака папистов па площади Коломбье; и вот счастливое утро: нам принесли весть, что новый военачальник со своими отрядами, пришедшими из Эно, ушел искать нас куда-то далеко, в сторону Колле-де-Деза. Великая радость, торжественное наше возвращение, размещение на постой по билетам, молитвенные собрания, на кои наши братья стекались даже из Виала и из Кудулу в жажде услышать свободное слово. Вот как прекрасно встретили мы Новый год!{75}
* * *
У меня все не выходят из головы странные слова Финетты:
— В схватке самое лучшее потеряем, Самуил, — вот все равно, как бывает, когда режут свинью: лохань уже полна крови, ищут другую лохань, а она куда-то задевалась, не могут найти. Зовут, перекликаются, а тем временем кровь-то, горячая, чистая кровь, течет и в землю уходит…
И речи эти придавили меня, клонят мою голову к земле, я слышу запах крови, вижу, как она течет то по одному склону, то по другому, и наша и их кровь. Много теперь крови льется в долинах малого нашего края!
Женолакские гугеноты так открыто и смело оказали нам помощь и поддержку в начале месяца, что пришлось им уйти из города вместе с нами, когда стало известно, что подходят регулярные королевские войска, и теперь уж соратники наши могут возвратиться в дома свои, лишь когда и мы сами сможем спуститься с гор; зная это, они образовали свои отряды и некоторые сами расправились с кое-какими папистами, слишком хорошо им известными. Следует и то принять в соображение, что семьи женолакских гугенотов долгие годы страдают от гонений и столько перенесли ударов, на кои но могли отвечать, что, надо сказать, восставшие еще скупо пользуются обычным на войне правом возмездия. Их действия особливо внушают папистам страх перед гневом божьим, полагает Жуани, в чем приходится с ним согласиться, поскольку католические приходы шлют нам своих посланцев, Заявляя о своей покорности.
Жителей Шамбориго знаем мы чересчур хорошо, как самое зловредное в мире, самое вероломное племя папистов, и не удивительно, что мы пришли в крайнее смятение, когда явились от них гонцы: они готовы всячески ублаготворить нас и сдать нам оружие, если мы согласимся не трогать их и обещаем им мир. Дух святой подсказал Соломону Кудерку единственно заслуженный ими ответ, а именно — приказ стереть с лица земли вероломное селение. Нас собралось несколько сот человек, мужчин и женщин, и мы спустились в долину Люэка; впереди шли барабанщики и гарцевал на коне Жан-Никола, гончар Жуани из Пло, в треуголке с позументами и в пудреном парике мессира де ля Перьера, в пурпуровом плаще, развевавшемся по ветру, с саблей принца Конти наголо; далее следовали по четыре в ряд фузилеры с ружьями, одетые в платье, снятое с солдат двух истребленных гарнизонов, затем шли люди, вооруженные косами, вилами или пиками, силачи лесорубы с топорами на плечах, в обозе погонщики вели мулов, нагруженных вязанками хвороста, помазанного смолой, а в конце шагали мужчины и женщины, выкрикивая: «Разрушайте, разрушайте до основания его!»
«Кто имеет уши, тот слышит!..» Трусливое племя бежало, бросилось к воротам укрепленного замка» Отставших — десятка два женщин и детей, а также семь погонщиков мулов — по приказу Жуани привели на базарную площадь, и Жуани
