масса прекрасных черт!
* * *
Разумеется, те годы замужества много лет назад никак не сказались на моем изуродованном представлении о самой себе. Играть роль серой курочки рядом с великолепным петухом. А затем, когда мои опасения насчет него начали принимать четкую форму, пытаться решить, какой из всех непривлекательных вариантов выбрать: ничего не подозревающей женушки, делающий вид, что в окружающих ее мужа мужчинах нет ничего особенного? Или изображать из себя детектива, обшаривать его карманы, разыскивая красноречивые спичечные коробки из известных «голубых» баров? Стать злобной сукой, стремящейся отомстить той же монетой и трахаться с кем ни попадя?
Когда я после ленча возвращалась домой, дождь все еще шел, монотонно колотил по крыше автобуса и устало стекал по стеклам. Если честно, мне было трудно спорить с Марком во время этого последнего свидания. Особенно если учесть, как он правильно указал, что именно я сопротивляюсь разводу или какому-то другому шагу, который бы разрушил ту хрупкую связь, которая все еще существует между нами и заставляет меня снова и снова возвращаться и выслушивать его нравоучения.
Что же касается нынешнего состояния моих разнообразных, но неудовлетворительных эмоциональных дел, разумеется, я не могу валить вину за них на Марка. Ведь именно он утверждает, что я заслуживаю большего. А я только неуверенно пожимаю плечами.
Автобус со скрипом останавливается, и в него входит стайка подростков в форме и с рюкзаками. Вероятно, мой ленч с Марком затянулся дольше, чем я думала, потому что уроки в школах кончилось.
Одна из школьниц, показывая свой проездной, ловит мой взгляд. Серенькая, маленькая девушка со спутанными волосами, она старается не встречаться взглядом ни с водителем, ни с другим школьниками, пока идет по проходу в поисках свободного места.
Ей нужно одиночное место. Откуда я это знаю? Но я знаю. С такой же уверенностью, с какой я «знаю» эту худенькую девочку с белым лицом и все беды, спрятанные в ее плоской груди.
В моем горле возникает горечь, я резко отворачиваюсь от девушки, когда она проходит мимо, и смотрю в свое залитое водой окно. Но слишком поздно. Она мимоходом задевает меня рукавом куртки. Меня бросает в дрожь от этого прикосновения страдания, которое делает нас родными. Теперь, сама того не желая, я начинаю вспоминать.
Когда я училась в средней школе, мне иногда приходилось садиться на автобус, останавливающийся у «Редимер Акедеми», где мы с сестрой учились. Если я могу, я никогда не вспоминаю об этих поездках. По большей части вспоминания о них погребены глубоко в памяти, как труп в подвале. Как скелеты, о которых мы шутили с Карлом. Якобы они спрятаны в моей квартире. И вообще, не так уж часто я ездила на том автобусе. Только если мать просила меня приехать после занятий туда, где она работала. Только в этих случаях мне приходилось переживать эту омерзительную поездку.
К тому моменту, как я садилась в автобус на своей остановке, в нем уже было полным-полно мальчишек из школы Святого Игнатия, где заправляли иезуиты. Мой брат там учился. Хотя, к счастью, его никогда не было в автобусе, когда я в него садилась. Не было и моей сестры — она уже была достаточно взрослой, чтобы водить машину, так что они оба не были свидетелями издевательств мальчишек из школы Святого Игнатия надо мной.
Эти мальчишки… Почти тридцать лет я прилагаю огромные усилия, чтобы не вспоминать о них. А когда мне это не удается, я пытаюсь получить удовольствие, представляя себе, какими они стали сейчас — такими же пожилыми, как и я. Но, если есть справедливость на свете, они не такие, как я: они все до единого толстые и лысые. У них не сложилась карьера, дома ими помыкают. Это еще малая расплата за то, какими они были тогда — наглыми, шумными и склонными к жестокости без всякого на то повода.
Мучения начинались сразу же, как только я бросала монетку в кассу и направлялась, слегка покачиваясь при движении автобуса, к ближайшему свободному месту. Которое всегда было далеко.
— Эй! — кричал один из парней так, будто радовался, заметив знакомое лицо. — Гляньте-ка, кто только что возник! Разве это не знаменитая красотка?
— Красотка? Парень, да ты никак шутить изволишь? Первая премия на собачьей выставке. Гав, гав!
— Эй, будет тебе, поимей уважение к такой большой знаменитости, а? Разве ты не узнаешь, кто это? Это же Рин Тин Тин!
— Эй, отзынь! Ничего подобного. Это сестричка Пола Ягера. Близнец, понял? Поверить невозможно!
— Чушь собачья! Я те говорю, это Рин Тин Тин. Эй, Ринни! Тебя спрашивают, Ринни! Скажи этим придуркам, как тебя звать!
— Не, в самом деле. Бедняга Ягер — ее брат. И знаешь, кто у нее сестра? Ее сестра — Карла!
Дальше следовали выкрики наигранного удивления.
— Что? Карла Милашка? Ты, видно, прикалываешься. Тогда что же случилось с нашей Ринни? В больнице подменили?
— В больнице для животных! Эй, скажи что-нибудь, Ринни! В чем дело? Язык проглотила?
Сгорая со стыда, я упорно продолжаю смотреть в окно автобуса. Делаю вид, что разглядываю деревья в парке, которые еле видны сквозь мутное стекло. Хотя я точно знала, что последует дальше, мне всегда было больно, как в первый раз, когда знакомый хор голосов окружал меня подобно обозленным осам, в котором отдельные писклявые мальчишеские голоса было невозможно различить.
— Эй, парни, давайте помиримся с Даной и пожмем ей лапу. Давай лапу, Дана-уродка. Гав, гав, гав!
В этом моем унижении мне никто ни разу не помог. Ни водитель, притворявшийся глухим, ни другие пассажиры. По большей части — старые дамы, которые в лучшем случае качали головами с робким неодобрением. А я продолжала прижимать горящий лоб к холодному оконному стеклу и тупо удивляться, как можно выжить после такого унижения. Разумеется, говорила я себе, никто не умирает со стыда. Даже не заболевает — ничего, кроме небольшой лихорадки от смущения и болезненно сжавшегося горла.
Так или иначе, я знала, что выдержу до конца поездки. До остановки на Одиннадцатой авеню, перед магазином Хартона. Где я выйду под прощальный свист и выкрики оставшихся мальчишек, пока, наконец, двери автобуса со вздохом не закроются за мной.
Разумеется, моя мать и представления не имела, через какие мучения мне приходилось проходить, чтобы приехать к ней, в отдел женской одежды универмага, после школы. У моей матери вообще имелась только одна идея-фикс — спасти меня доступными ей способами от ада моей подростковой некрасивости. С этой целью она выбирала платья, которые
