вас околдовала, опоила чем-то. Но в Сети же всегда много всякого бреда вылезает. Вы из-за Лили развелись?
– Давайте не будем вспоминать наш развод, – предложила я.
– Лилия Свиридова объясняла вам, что это за кубок? – спросил следователь, в перчатках извлекая из него ручки, карандаш, резинку и точилку. Их он оставил на столе, кубок убрал в пакет и стал на нем что-то писать.
Людмила покачала головой. Лиля сказала, что ей хотелось сделать Людмиле какой-то подарок. Она ее очень выручила с машиной. И Лиля решила подарить Людмиле кубок. Сейчас она кубки не завоевывает, так пусть будет кубок в подарок.
– Вы мне его вернете? – спросила Людмила. – Вы его берете, чтобы снять отпечатки пальцев, да? Но времени-то сколько прошло? Наверное, на нем только мои.
– Не знаю, сможем ли мы вам его вернуть, – вздохнул следователь. – Будет экспертиза. Если он старинный, то нет.
– Разве один человек не может подарить другому старинную вещь? – удивилась Людмила.
– Может, если вещь не краденая.
Людмила ничего не понимала.
– Я буду вынужден задать вам несколько вопросов под протокол, – сказал следователь, извлекая бланк. – И я опишу этот кубок в протоколе.
Следователь посмотрел на нас. Мы поняли, что пришло время откланяться. Костя написал на одном листочке в блокноте пожелания Людмиле, потом каким-то троим ее друзьям.
– Наталья Геннадьевна, вот здесь распишитесь, – попросил следователь.
Я расписалась на пакете. Костя вопросительно посмотрел на следователя. Тот покачал головой. Костя явно не подходил на роль понятого. Он же в некотором роде потерпевший. Но следователь попросил нас по пути заглянуть к нашей общей знакомой с первого этажа и в свою очередь попросить ее подняться в квартиру через полчаса или минут сорок. Не раньше.
Я предполагала, что процессуальная процедура несколько нарушена – ведь понятые (вроде двое?) должны присутствовать при всем процессе, но, естественно, с комментариями не полезла. Наверное, бывают и особые случаи, когда вещь нужно изъять срочно. Это же не обыск по ордеру, да и зачем в данном случае ордер на обыск? Что искать у Людмилы? Вот когда следователь узнает, где жила Лилька… Но ведь Лилька вполне могла продать квартиру в четырнадцатом доме, который упоминали и Людмила, и бабка с первого этажа. Там могут обитать совсем другие люди, а ее следов (и вещей) уже давно нет.
Я также предполагала, что это кубок из клада, найденного в Костиной квартире. И следователь при виде его подумал то же самое. Но как это доказать?! И сколько ж там всего было, если Лилька подарила один из кубков Людмиле и оставила два блюда (пусть и покореженных) в Костиной квартире? По-моему, она сделала глупость, их оставив. Они же заставили и нас с Костей, и оперативно-следственную группу задуматься о богатом кладе, вспомнить другой клад, не так давно найденный в особняке Трубецких-Нарышкиных. Если бы осталась одна мумия… А при виде серебряных вещей сразу возникла мысль: было, и явно много чего было.
А если не было? А если и те два блюда, и кубок у Людмилы для отвода глаз?
Но что тогда находилось в той комнате?!
Что можно было там спрятать двести лет назад? Перед революцией 1917 года – понятно. Но тогда? Или прятали, как мы уже думали, во время Отечественной войны 1812 года на случай захвата французами Санкт-Петербурга после сдачи Москвы? Или дело связано с восстанием декабристов? Почему никто до сих пор про него не вспомнил? Мы же говорим «двести лет» очень примерно. Могло быть раньше, могло быть позже. Кто-то из участников подозревал, что все может закончиться плохо и придется перебраться в Петропавловскую крепость, а потом в Сибирь? Тогда была конфискация имущества? Или просто могли растащить родственники и не родственники? Надо было что-то хорошо припрятать к возвращению?
– Пойдем, Наташа, – позвал Костя.
Я искренне пожелала Людмиле здоровья – чтобы получилось съездить в Китай и встать там на ноги. Мы попрощались со следователем, зашли по пути к бабке на первом этаже, передали просьбу следователя. Костя также попросил позвонить ему, если она где-то увидит Лильку – не обязательно входящей в подъезд, может, у четырнадцатого дома, да где угодно.
– Не волнуйся, милок. Я всем позвоню. И тебе, и в милицию, то есть полицию. Никак не привыкну, что их теперь по-новому надо звать-величать. И сама ей уйти не дам. Кто же мог подумать, что она такая гадина?
Можно было не сомневаться, что Лилька не скроется, если снова окажется у этого дома. Но я подозревала, что не окажется. Скорее всего, она на самом деле уехала, как и сказала Людмиле. Вопрос: куда? И если клад заполнял всю потайную комнату или даже полки в потайной комнате, то это означает большой по объему и тяжелый багаж. Как это все вывезти? И куда? За границу точно не получится. Может, хочет отсидеться где-то в другом городе? Я предполагала, что следственная группа сейчас начнет искать всех родственников Свиридовых. Но их же могут быть сотни!
Я вспомнила про Свиридова-Броше и спросила про него Костю.
– Хорошо, что напомнила. Сейчас Моисеичу позвоню.
Александр Моисеевич ответил, что все координаты Свиридова-Броше передал в правоохранительные органы, сам попробовал с ним связаться, но связи нет. Трудно сказать, где он сейчас находится. Письмо по электронной почте получить должен. Телефон выключен, может, потому что на переговорах или на каком-нибудь просмотре, хотя раньше такого вроде не случалось. Также Александр Моисеевич сказал, что Свиридов‐Броше никогда не задавал ему никаких подозрительных вопросов про Костю и тем более про его квартиру. Александр Моисеевич сразу бы сделал стойку.
– Вспомни: он ходил на наши концерты, стоял за кулисами. Я помню радость на его наглой французской морде! Восторг, экстаз. Он рядом с вами, он об этом мечтал, а не о балете и классической опере, которыми вынужден заниматься.
– У меня было такое впечатление, что ему на самом деле хорошо рядом с нами, – сказал Костя. Телефон был включен на громкую связь, и я слышала весь разговор.
– Одно другому не мешает, – заметил Александр Моисеевич. – Вы сейчас куда направляетесь?
Мы ехали в больницу забирать Полину Петровну. Должен был подъехать и Родион. Мы не знали, сможет ли она дойти до машины, а потом от машины до моей квартиры.
Но она смогла. Только ее надо было поддерживать, потому что, по ее словам, она еще не научилась удерживать равновесие с одной рукой.
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
