должен был состояться их первый концерт. Эдвард не одобрял эти настроения.
— Если ты артистка, — сказал он, — ты должна заставить себя!
— А кто говорил, что в искусстве не бывает принуждения, а только любовь? — спросила она.
— Значит, ты не любишь больше?
— Кого?
— Музыку… и меня!
Она отвернулась:
— Для чего я должна заставить себя?
— Хотя бы для того, чтобы помочь мне. — Он знал, что этот довод будет сильнее других.
Она призадумалась. Музыка Грига поражала новизной, ее могли и не понять там, за рубежом. Ведь роль первого исполнителя так много значит! Нине были известны случаи, когда гениальные произведения оставались непризнанными и их забывали, оттого что не нашелся исполнитель, достойный их.
— И ты уверен, что я смогу?
— Кто же другой сможет?
— Ах, мне кажется, никто не поймет!
— Этого не может быть! — сказал он с убеждением. — Безусловно, в зале находятся люди, достаточно равнодушные. Но если даже половина, четверть, десятая часть сидящих там проникнутся музыкой, то и остальные постепенно заразятся. Это неизбежно. Это закон!
— Хорошо. Я поеду! Только не заставляй меня петь на первых порах. Я посмотрю, послушаю.
Она казалась измученной.
— Бог с тобой, девочка! Поступай так, как для тебя покойнее.
В Лейпциге, в консерватории, был устроен концерт в честь Грига, бывшего питомца. Лирические пьесы Грига играл Оскар Бём, пианист с сильной октавной техникой. Но на этот раз ему негде было применить эту технику. Казалось, он недоумевал: «Что же тут играть? Мне ли, исполнявшему труднейшие этюды Листа, играть пьески, с которыми справится и ребенок! Правда, то же самое говорили и о мазурках Шопена, но, в конце концов, и мазурки Шопена очень уж просты…»
Таковы, без сомнения, были мысли лейпцигского пианиста, если судить по его игре. Пьесы Грига не удались ему: они были слишком легки для него — и слишком трудны. Но с трудностями он не справился. Ничего не осталось от задумчивых переходов, от нежных красок, оттенков… Гармонии сливались в один гул. И только в фортепианной сонате Оскар Бём почувствовал себя лучше. В нотах было указано, что надо играть громко и быстро, и он вознаградил себя: шумел, гудел и даже брал лишние аккорды. Григ сидел с непроницаемым видом, но по тому, как он не ответил на взгляд Нины, она поняла, что он сильно огорчен.
После Бёма на эстраде появилась рослая певица. Видно было, что она привыкла к успеху. Но так же, как и ее товарищ, она считала музыку Грига слишком легкой для себя. Она пела в опере партию Розины, но такой романс Грига, как «Принцесса», не споешь по-оперному. Певица не находила здесь ничего, кроме трех одинаковых куплетов, удручающих своим однообразием. А те изменения, которые происходили в аккомпанементе, ее совершенно не касались.
Как выяснилось потом, певица не привыкла петь романсы, и даже песни Шуберта казались ей однообразными. Для чего же ее пригласили? Только для того, чтобы оказать честь Григу: то, что она пела в опере, считалось особенно ценным.
В антракте, познакомившись с певицей, Нина не знала, о чем говорить с ней. Спросила, над какой ролью она работает, много ли читает. Этот последний вопрос вызвал недоумение. «Ах, дорогая фру, когда же нам читать? Разве мы можем позволить себе подобное развлечение? Нам нужно работать!» Нина больше ни о чем не спрашивала.
Во втором отделении Бём играл сонату Грига со скрипачом. Это было недурно благодаря задушевному исполнению скрипача, но потом опять появилась певица. Широкий, торжественный романс «Монте Пинчио» больше пришелся ей по вкусу, чем скромная «Принцесса». И, подобно Бёму, с удовольствием отстукавшему бурную фортепианную сонату, она обрадовалась случаю показать себя. Поклонники, посетители оперы, были довольны.
Но вот она страдальчески подняла брови и заломила руки, готовясь петь новый романс. «Горе матери» — вот что она выбрала! Григ посвятил это памяти маленькой Александры. И Нине стало вдвойне больно — и от плохого пения чужой женщины, и от того, что это плохое пение относилось к умершей дочери… Певица изо всех сил старалась изобразить скорбь, но как это было далеко от настоящего чувства! Сколько лишних движений и изменений в голосе, когда истинное горе неподвижно! Это было похоже на то, как если бы эта женщина пришла на могилку Александры в сопровождении чужих людей и напыщенной речью нарушила бы тишину кладбища…
Глава вторая
Стало быть, и профессиональные музыканты и даже знаменитые не всегда понимают музыку! Так же, как и в театре! Опять повторилась история фру Хагеруп… Но для Грига, которого только начали узнавать за границей, это было опасно. Нина сказала ему:
— Прости меня, друг мой! Ты был прав. В следующем же концерте я буду петь. Ты можешь объявить об этом!
Он ответил с некоторым лукавством:
— Ведь это будет через две недели! Как же ты?..
Она сказала:
— Я думаю, что справлюсь.
Григ кивнул улыбаясь. Ему было хорошо известно, что двухлетний перерыв прошел для нее с пользой. Отказавшись от концертов, она продолжала работать, да и не могла бы иначе. В Копенгагене не было консерватории, но Нина непрерывно училась. Она помнила Полину Виардо и певца Стёнборга. Симфоническая музыка открывала ей не меньше, чем арии и романсы. Многое черпала она в игре замечательной скрипачки Вильмы Неруда, а еще больше — в народных песнях двух скандинавских стран: Дании и Норвегии, которые были ей одинаково близки.
Но музыканта питает и воспитывает не только музыка. Для Нины Хагеруп много значили природа и книги, к которым она пристрастилась еще с детства. Когда она пела песню Моцарта «Луиза сжигает письмо», она воображала себя шиллеровской Луизой Миллер. Разбирая бетховенскую «Песню Миньоны», она и сама чувствовала себя тринадцатилетней сироткой Миньоной, которую описал Гёте. Много стихотворений Гейне узнала она, прежде чем стала петь Шумана, а когда ей пришлось разучивать романс Чайковского «То было раннею весной», ей была уже знакома тургеневская героиня Ася. Не говоря уже о том, что многие страницы Бьёрнсона и Ибсена Нина знала наизусть.
Так что к новому концерту она была, в сущности, готова. Но что выбрать? И главное — с чего начать? Ведь первое впечатление очень важно! И она остановилась на «Горе матери». Конечно, она могла бы выбрать что-нибудь другое, менее болезненное для нее. Ведь рана еще не затянулась! Ей может изменить голос… Но Нина знала, что всякую победу нужно выстрадать, а трудный путь — это самый короткий! «Всё или ничего!» — как требовал Бранд, любимый герой Ибсена. Если она выдержит это испытание,
