Ласковый ветер вроде бы дул из Кунграда, но не грел он Мыржыка. Холодком веяло от слов Бегиса, угроза таилась в них.
Из аула Айдоса ветер нес, как ночной гонец, неожиданности, которые порой удивляли, а порой пугали. Необъяснимым было то, что творилось в Айдос-кале. И мучила эта необъяснимость. Сорок девушек собрал старший брат, закрыл в юрте совета биев. Собрал будто бы для обучения ремеслу, но почему самых красивых выбрал и почему сорок? Сорок красавиц ждал хан хивинский. Роптали степняки, обман чуяли в словах и поступках бия. Недовольны были люди и затеей бийской со строительством города. Строили стены и проклинали Айдоса. Город-то ни к чему степнякам, как ни к чему и День взаимного уважения. Кланяться врагам, потчевать недругов — противно это обычаям степи. Смерть Али тоже не приняли аульчане как проявление воли бога и обвиняли Айдоса, что плохо обошелся со своим верным слугой, не перенес тот несправедливости господской.
Тревогу нес ветер из аула старшего брата. Плохо было людям рядом с Айдосом. А если людям плохо, хорошо ли младшему брату бия? Тоже плохо. Мучился младший брат.
Иными были вести, доходившие до Мыржыка из аула Орынбая. Приняв опеку Бухары, разбойный бий вроде бы угомонился. Перестал беспокоить соседей, дружбу завел с Аманом и казахскими биями, а про кун-градского правителя, кажется, забыл. Не слал ему подарки, приветы даже не слал. Поразился такой перемене разбойного бия Мыржык. Задумался: не затевает ли что Орьгабай? Не отыскивает ли тропу на север? Дружба-то с казахами не проста. Без корысти Орынбай ни перед кем свою лисью шапку не снимет.
Совсем странными были вести из Маманова аула. «Русский бий» отрекся от каракалпакских биев, глупцами и трусами назвал их, предателями великого дела предков. «Забыли завещанное дедами, — сказал он. — А у того, кто сходит с тропы отцов, путь короток». Сам Маман будто бы собирался встать на эту тропу. Люди грустно покачивали головами, слыша о желании Маман-бия. Не верили в удачу «русского бия».
Но Мыржык поверил и захотел убедиться, верны ли слухи, блуждающие как ветер по степи. Увидеть хотел Мамана, перед тем как тот отправится в сказочный путь к русскому хану.
Погнал своего коня Мыржык к берегам Жанадарьи.
Ветер вроде попутный был или так лишь казалось? Жена-то Мыржыка, умная Кумар, советовала ему ехать в аул кайнаги, к Айдос-бию.
— Все ветры переменчивы, кроме одного, что летит к очагу родителей, — говорила она.
— Очаг моих родителей в другом мире, — ответил Мыржык. — Туда, верно, и надо скакать. Слишком много зла на земле. От зла и ушел Али, накинув на шею аркан.
— Неведомо, от зла человеческого или от добра человеческого ушел Али. Зло не творится в ауле кайнаги.
— Зло ли, добро ли творит Айдос, худо людям под его властью. У него и хорошее оборачивается плохим.
— О мой господин, не будь на свете плохого, не узнали бы люди, что такое хорошее, — заметила Кумар. Ей хотелось как-то обелить перед мужем старшего бия. Поступки Айдоса она всегда одобряла.
— Вот, вкусив плохого, и пойду искать хорошее, — сказал твердо Мыржык. — Может, найду.
Гнал своего коня младший бий, торопил, намереваясь застать Мамана в ауле. Казалось ему: если уйдет он на север, то уйдет, не узнав о мыслях и желаниях Мыржыка.
И застал-таки Мамана. Уже подковали коней «русского бия», наполнили хурджуны подарками, навьючили на верблюдов то, что надо есть и пить в пути.
— Вовремя прибыл, братец! — обрадовался Ма~ ман. — Караван наш невелик, а в гости надо ехать, стуча не четырьмя копытами. Один бий — один род, два бия — целое племя. Степью всей поедем. Не устал конь твой?
— Не устал, — ответил Мыржык.
— А сам?
— Для джигита сто верст — не дорога.
— Значит, поедешь к казахам искать защиты от недругов наших?
Задумался Мыржык. Не у казахов видел он себя обеспокоенным судьбой степи, не к ним торопился. Мамана-то он считал русским бием, не казахским. Однако казахские юрты стоят к России ближе, чем каракалпакские. И Мыржык согласился:
— Поеду.
Он слез с коня, подошел к Маману, и они обнялись как братья,
— Маман-ага, среди казахов живут русские? — спросил Мыржык, когда хозяин ввел его в юрту, усадил на кошмы и стал потчевать чаем.
— Есть несколько аулов, где стоят мазанки русских. Небогатые мазанки, но с окнами для солнца. Любят русские свет дня.
— Свет дня любят, а соседей любят ли? — поинтересовался у хозяина Мыржык.
— Любят ли, кто знает?.. Живут мирно. В чужой дом без спросу не входят, чужой скот не угоняют, на чужих жен не зарятся.
Мирный народ — это хорошо. Это было по душе Мыржыку: не нападают на соседей русские, на казахов не нападают. Ну а если на казахов не нападают, значит, и на каракалпаков не нападут, степняки ведь. Только непонятно, почему не нападают. Бедно живут, сам хозяин сказал: мазанки у них небогатые.
— Выходит, не как мы эти русские, — заключил Мыржык. — Не завидуют тени другого…
Маман сомневался в том, что русские бескорыстны. Трудно было себе представить народ, который не знает ни зависти, ни ревности. Ангелы на небе и те, поди, обгоняют друг друга, летя на зов божий.
У какого очага нет человека, что не тянул бы к себе горячие угли… Грешна ведь земля…
— Вот как… — огорчился Мыржык. Ему хотелось, чтобы жил где-то народ, чистый в своих помыслах, добрый в своих поступках.
— Однако грех-то, как и навоз коровий, не ко всем пристает. К Никифору вот не пристал.
О кузнеце слышал уже Мыржык от того же Мамана. Добрый он человек — видно это. Только доброта-то его в ветхой одежде, и сам он в путах железных, как конь, шага не сделает по собственной воле. Цепь же от пут в руках купца. Что проку от доброты Никифоровой! За стены мазанки она не выходит.
Те Никифоровы, что в казахских аулах, тоже под купцами живут? — полюбопытствовал Мыржык.
— Нет, те вольные… От хозяев своих в степи наши ушли. Здесь, говорят, дышать легче.
«Вот ведь как, — подумал Мыржык, — им легко дышать в нашей степи, нам в своей — трудно. Странно-устроен этот мир и непонятно».
Но он захотел, однако, понять.
— Что же нам искать? Земля-то наша вольная.
— Вольная для пришлых, — объяснил Маман. — Сами-то мы как перепел в траве: только из-под куста выглянешь, тут и хватит тебя ястреб.
— Ястребов сами одолеть не можем? — спросил с грустью Мыржык.
— Ха, на ястреба нужен не перепел, а беркут. Не вырастают, но родятся. Родились же у Султангельды три сына, чем не орлы…
— Вырастут еще, — сказал он не совсем уверенно, хотя и с запальчивостью.
— Вырастут, дай бог! — кивнул Маман. — Только пока вырастут беркуты, ястребы всех перепелов переведут. Торопиться поэтому надо, братец мой Мыржык. С рассветом в путь!
— За беркутами, значит?
— За беркутами.
— Что ж, — вздохнул Мыржык. — Пусть наша дорога будет светлой…
30
Не день, не два и не месяц даже готовился старший бий ко Дню взаимного уважения, год почти. Зима миновала, весна пролетела, лето загорелось, и, когда лишь жар августовский стал спадать, решился наконец Айдос на великое деЛо — объявил по всем аулам время проведения праздника — первую неделю осени.
Степняки думали, обещаниями кончится биева затея. Поговорит, пошумит и успокоится. А вот ошиблись. Разлетелись гонцы по степи и заторопили аульчан.
— День взаимного уважения близится. Имеющие уши, слушайте, имеющие язык, передайте соседу: взойдет три раза солнце, на четвертый — начнется праздник. Каждый должен встретить его добрыми делами. Доброе дело и есть взаимное уважение.
Переглядывались степняки, слушая гонцов. Что за прихоть бийская? Сроду не требовал никто, кроме бога, добрых дел. Бог по ним душу взвешивал, судил, кого в рай, кого в преисподнюю. Бию-то зачем добрые дела? Да и сколько их надобно, чтобы заслужить одобрение старшего бия?
Глашатаи поясняли:
— Отдай долг соседу!
— Собери дастархан!
— Пригласи в гости недруга своего.
— Забудь слово «ты», говори слово «вы».
— Поклонись старшему.
— Не поднимай руку на младшего.
— Улыбайся, встречая путника, кто бы он ни был — бедный, богатый, хромой, кривой, мужчина или женщина, пеший или конный.
— Считай чужого братом.
И половины сказанного трудно было запомнить, а уж выполнить — и того меньше. Отдай долг соседу! Легко сказать, взять-то где? И дастархан собрать не из чего. Звать же гостей к пустому котлу — стыдно. Засмеют потом те же соседи.
Ну, поклониться старшему можно, улыбнуться путнику — тоже. А вот вечное «ты» заменить новым «вы» нельзя. Язык-то привык «ты» с детства.
Неладное задумал бий, глупое. Ходили на двух ногах, теперь надо ходить на одной. Далеко ли ускачешь на одной ноге?
Старики утешали молодых:
