Север нагнулся с коня к контуберналу:
– Напомнишь мне: наградить Светония Транквилла трибуна – ангустиклава третьей когорты!
Адъютант засмеялся:
– Еще недавно сиятельный приказывал бичевать и казнить негодяя.
– Не помню такого!
Сражение закипело с новой силой. Собаки сыграли свою роль. Они рвали обнаженные тела фридлозе зубами. Хватали за горло, валили с ног. Оборотни целиком переключили внимание на обезумевших от ярости и крови тварей. Рослый бородатый галл метнул дротик в статного молодого дака в отделанном золотом панцире. Всадник сполз с коня. «Котизон убит!» – раздались возгласы. И почти в тот же миг:
– Хаген, сын Харальда, ранен!
Берсеркры, подхватив тело предводителя и волоча на цепи трупы павших, начали отходить. Сам Харальд Глаз Дракона, размахивая секирой, прикрывал отступление. Вид его был настолько ужасен, что римляне, не приближаясь, издали швыряли в вождя копья. Одно из них воткнулось ему в плечо, но он, как соломинку, выдернул острие из раны и отбросил назад врагам.
Тяжело раненного Котизона уносили даки. Адномат с бастарнами не смог сдержать натиск легионов. Левый фланг даков неудержимо откатывался назад. Когда подведенные Адрианом аппараты начали обстреливать варваров камнями и дротиками, отход убыстрился. Повторялась история битвы при Тапэ. Но все-таки первыми побежали не даки.
Конные алы Лузия Квиета сломали сопротивление сарматов. Потерявшие ориентировку, пребывающие в трансе катафрактии в ходе схватки сильно отклонились влево и расстроили боевой порядок костобокских легионов. В разрывы строя вклинились когорты XIII Сдвоенного и V Македонского легионов римлян. Все перемешалось. Даки, сарматы, римляне. Солдаты Траяна кололи лошадей в неприкрытые доспехами животы. Сарматы начали сквозь строй союзников прорываться из круговерти. Манипулы римлян, грозные своей правильностью, сминая разрозненные группы противника, пробивались дальше, вперед. Бегство воинов Фратанча стало массовым. Лузий Квиет без шлема, с перевязанным предплечьем, в измятых доспехах свел воедино расстроенные отряды конницы и таранным ударом в лоб смел еще державшиеся дакийские когорты.
Огрызаясь и отстреливаясь, армия Децебала покинула поле сражения и беспорядочной массой устремилась на север, к Данувию. Победа римлян была полной. Но силы легионов исчерпались настолько, что они смогли преследовать врага только две мили.
Победители сбрасывали с рук ремни щитов, втыкали иззубренные мечи в землю и не верили сами себе. Неужели они победили? По-весеннему яркое солнце клонилось к закату. Невероятно. Сражались целый день!
Огромное поле стонало и ревело на разные голоса Темнели лужи алой крови. Раненые корчились, ворочались под грудами наваленных друг на друга тел. Восемь тысяч римлян и двадцать две тысячи воинов Децебала полегли на этом огромном торжестве смерти. Траян с Нитридам, Пальмой, Адрианом, личным врачом Критоном, ординарцами шел по местам, где еще час назад бушевала резня. По значкам на плащах и щитах распознавал номера когорт и мани пулов. Больше всего полегло солдат IV Скифского легиона. Центуриатные лекари собирали раненых, укладывали их на щиты, затягивали в лубки, перевязывали. К императору приблизился префект лагеря.
– Божественный, раненых такое множество, что у нас не хватает полотна для их перевязки!
Траян горящими глазами на почерневшем, осунувшемся лице долго смотрел на префекта, потом, не говоря ни слова, скинул с себя обе туники и аккуратно начал рвать на ровные полосы нижнюю, полотняную. Материя была мокрой от пота.
– Вели смачивать такие бинты вином, чтобы очистить от грязи, – наконец разнял губы император. Он встал на колени перед молодым гастатом с рассеченной головой и бережными движениями замотал измазанный кровью лоб юноши.
– Ave, imperator, – прошептал легионер.
Адриан, стоявший позади, в свите цезаря, саркастически усмехнулся. Жутко пахло извлеченными внутренностями и кровью. Везде, куда ни кинь взгляд, чернели кучи трупов. «Никто, никто из стоящих здесь не понимает, что мы не победили, нет! Мы потерпели поражение. Столько воинов пало в одном лишь бою! Траян?! Ты не политик – ты всего-навсего хороший полководец. Кто будет удерживать захваченные тобой земли? Империи не нужны более захваты. Август был мудр, прекратив завоевания. Чтобы удерживать провинции, еле хватает тех сил, которые мы имеем сейчас. А ты, цезарь, не задумываясь, посылаешь на смерть столько сыновей Италии. Сегодня это приносит победу. Завтра обернется бедой. Бедой для самого Рима. Но кто выскажет тебе подобные мысли, Траян? Ужели я? Нет! Я еще не император!»
Адриан поймал взор Светония, полный отвращения. Транквилл разглядывал мертвых солдат Децебала. Почти все даки пали, сраженные в грудь. Похоже, они мыслили одинаково. Авидий Нигрин, переступая через безжизненные руки и ноги, восторженно воскликнул:
– Какая победа! Тысяч двадцать пять, а то и больше перебили!
«И этот тоже...» – подумал Адриан и, повернувшись, зашагал к лагерю, на ходу снимая ставший неожиданно тяжелым резной серебряный шлем. Где-то на том конце поля завыл смертельно раненный пес.
БРИТАНИЯ, ГОД 102-й
«У славного Буана был сын, который своей добротой и благородством снискал любовь всех. Звали его Байле Добрая Слава.
А у Лугайда была дочь по имени Айлин, девушка очень красивая, с душой, чистой, как горные озера в стране скоттов.
Полюбили друг друга Байле и Айлин, и назначили они свидание в местечке Росс-на-Риге.
Об этом прослышал Буллах, коннахтский воин, который долгое время добивался руки прекрасной Айлин.
И стал он думать, как бы помешать свиданию влюбленных.
Наступил день свидания. Байле вышел из Эмайн-Махи и пошел по долине Муртемне в сторону горы Фуат. День был солнечный и теплый. Тихо пела трава под ветром, и ярко зеленели вдалеке дубовые рощи. Вот возле такой рощицы и решил Байле слегка отдохнуть. Только он расположился у ручья в тени старого дуба, как видит, идет странник, притом идет быстро, как будто спешит по важному делу.
Не утерпел Байле и спросил:
– Куда спешишь, прохожий?
– В Эмайн-Маху, юноша, – отвечал тот. – Страшную весть я несу и даже не знаю, как ее передать.
– Что же случилось? – встревожился Байле.
– Дело в том, что дочь Лугайда полюбила Байле, сына Буана, и шла к нему на свидание. И тут на нее напали разбойники и убили. Недаром ведь предсказали друиды, что не быть им вместе при жизни, а только после смерти.
Сказав так, странник, а это был не кто иной, как Буллах, поспешил прочь.
Когда услышал Байле столь ужасную весть, упал бездыханным на землю, и похоронили его друзья здесь же.
Вокруг могилы насыпали вал, на нее водрузили камень, а потом вырос рядом с камнем тис.
Айлин же спешила на свидание к Байле. Навстречу бежит гонец.
– С какой вестью бежишь ты? – спросила Айлин.
– С ужасной, – отвечал гонец, прикрывая лицо плащом. – По дороге из Эмайн-Махи я видел, как улады поминали Байле.
Услышала это Айлин и упала замертво на землю. И похоронили ее подруги здесь же. И скоро рядом с могилой выросла прекрасная яблоня. Прошло семь лет. Друиды и барды срубили тис, сделали из него деревянные дощечки, на которых стали записывать легенды о любви. Так же поступили и лагены с яблоней, что росла возле могилы Айлин. Однажды на праздник собрались поэты и принесли с собой дощечки. И как только соприкоснулись яблоневая и тисовая дощечки, так и остались вместе. Ни в чьих силах их было разъединить.
Яблони Айлин чистый дух,Тиса могучего крепость –Вот что ласкает влюбленного слух![181]»
Раудикка закончила рассказывать сказку и принялась большим деревянным черпаком накладывать из медного котла овсяную кашу. Калгак и Блофут пододвинулись к миске поближе и застучали ложками. Козленок, привязанный в передней части комнаты, пронзительно мемекнул. Распахнулась дверь, и вошел отец. Пятидесятилетний ветеран IX Испанского легиона, расквартированного в Британии под Лондиниумом[182].
– Рауа, поди сюда!
Мать поднялась с колен и, поправив уложенные на затылке золотистые с проседью волосы, приблизилась к мужу.
– Что такое, Квинт? Ты был на поле?
– Не до поля тут! Фидель с когортой отправляется в Галлию, оттуда за Данувий, воевать с Децебалом.
– Как в Галлию? Почему?
– Не знаю! – раздраженно крикнул муж. – Декурион сам бросил рабов и помчался в город.
Блофут, пользуясь занятостью родителей, подтащил стоявший на скамье горшок с медом и вывалил половину содержимого в чашку с овсянкой. Калгак торопливо задвинул сосуд за спину и, пятясь, водрузил на место. Братья размешали и принялись, сопя, уничтожать медовую кашу. Воистину: «Чужое да ворованное – всего слаще». Родители продолжали о чем-то спорить. Потом мать заплакала. Подобные мелочи подельщиков не интересовали. Товарищески передавая миску друг другу, мальчишки вылизали ее дочиста и, крадучись, прошмыгнули мимо отца во двор. Тройкл – здоровенный черный хряк, пожиравший гороховый силос, осоловело покосился на братьев. За соседней оградой копошились Волумний и его сестренка Файда.
