казалась ещё более дикой и нездешней. Не принадлежащей этому миру.
— Отойди, — тихо, но твёрдо сказала девушка. — Чего ты ещё хочешь от меня? Разве ты не доволен?
— Я хочу, чтобы ты ушла. Ушла туда, откуда явилась, и больше никогда не возвращалась.
— Твой отец…
— Не смей приплетать моего отца! — зло перебил её Бьярки. — Я не знаю, каким обманом ты затуманила ему рассудок. Я тебе не верю. Ни одному твоему слову. Ты здесь чужая. — Язык свербел, словно отравленный собственным ядом, но Бьярки уже не мог остановиться. — Убирайся! Иначе я не дам тебе житья. Вот увидишь, я ещё отсмеюсь за твою насмешку.
Её нижняя губа дрогнула, а глаза заблестели, затравленно мечась по его лицу.
Можешь не утруждаться, там нет того, что ты ищешь.
— Пусти, — глухо прошептала Гнеда, опуская голову и протискиваясь мимо него в ворота.
Она немного задела юношу плечом, и Бьярки отпрянул, то ли от мимолётного касания, то ли от запаха нагретых волос и земляники, который на миг почудился ему в ночном воздухе.
***
Бьярки нашёл Ивара недалеко от усадьбы, одиноко сидящим на бревне у реки. Он молча опустился рядом с другом и склонил голову, устало зарываясь руками в волосы.
— Почему не заходишь? Добрава там, — не глядя на побратима спросил боярин.
— Скоро пойду.
— Я смотрю, ты времени даром не терял! — сорвалось с уст Бьярки.
Проклятье, ведь он не собирался этого говорить! Да и прозвучали слова гораздо злее, чем он ожидал.
Ивар удивлённо повернулся к другу и усмехнулся, приподняв одну бровь.
— Твоя красна ягода сама на меня накинулась. Да и не очень ты её берёг, вся в слезах выскочила.
Бьярки поднял голову, неверяще воззрившись на друга.
— Она не моя, и речь не о том, — огрызнулся он. — Никак, в княжеском детинце дворовые девки перевелись, что ты на наших заглядываться стал?
Улыбка спала с лица Ивара.
— Дурень, ты зачем её сюда притащил?
— Отец велел, — мрачно ответил Бьярки, опуская взгляд себе под ноги.
— Она, может, и не боярского рода, но отец твой её в дом взял. Она помогла ему, когда на него напали. Не ровен час, дочерью назовёт. Полно тебе. Оставь свои обиды.
— Не могу я, с души воротит. Видеть не могу её.
— Да уж, не можешь, — усмехнулся Ивар. Он поднял с земли прутик и задумчиво провёл им по песку. — Много ты дворовых девок видел, чтобы знали, с какой стороны к такой лошади подойти? Или как меч держать?
— Девка прялку да ухват должна уметь держать, а больше ничего. Что мы, сарыны разве, чтобы наши женщины по полям скакали да мечами махали? — с отвращением ответил Бьярки. — Давно ли ты сам говорил, что не веришь ей?
Ивар пожал плечами.
— Когда я увидел её тогда.… Аж холодок у меня по спине пробежал. И вправду почудилось, что ведовство тут замешано. Не бывает таких совпадений. А потом, сколько раз не встречал её у вас на подворье, девка как девка. И сегодня, зарёванная, что дитя малое. Дрожмя дрожит.
Бьярки сглотнул.
— Не к добру она сюда явилась, чует сердце, беда через неё случится, — упрямо сказал он.
— Время рассудит, — свернул разговор Ивар, поднимаясь и хлопая друга по плечу. — Идём, нас уж заждались.
Они вошли в нагретую избу, показавшуюся Бьярки вдруг душной, встреченные радостными восклицаниями и смехом. За всю оставшуюся ночь он так ни разу не посмотрел в угол, где на полу среди безнадёжно перепутанных ниток валялось позабытое веретено.
25. Конюшня.
Ясные, залитые безбрежной синевой первые дни осени сменились туманными хмурыми рассветами, моросящими обложными дождями и стылыми ночами. Дороги расхлябились, но работы в усадьбе удалось завершить в срок, и теперь княжеский поезд ждал только первопутка.
Журавли потянулись по Птичьему Пути, который ночью проступал на небе молочными потёками. Люди, потревоженные пронзительными, тоскливыми криками, оставляли свои дела и провожали глазами колышущийся в серых облаках клин, тихонько шепча «колесом дорога».
Позади осталась суматоха заготовки урожая, и со двора сбавляли лишнюю скотину и птицу. В эти дни, когда из поварни седмицу кряду пахло душистой куриной лапшой, а ветер гонял по двору белые в клюквенных брызгах перья, Гнеда, которой стало ещё сложнее переносить запах и вид крови, наглухо закрывала ставни и запиралась в горнице, но даже так ей чудилось, что тошнотворный дух с бойни просачивался сквозь щели. Тогда она находила спасение за городскими воротами, уезжая с Пламенем в лес. Гнеда жадно вдыхала пряный, неосквернённый воздух, разлитый по голым, белеющим по утрам пожням, где из-под лошадиных копыт в разные стороны разбегались зайцы и лениво вспархивали толстые куропатки.
Но, несмотря на непогоду, на душе у Гнеды было спокойно и тепло. В одну из её вылазок она, к своему восторгу, нашла Злого. Он поселился на опушке и промышлял охотой на мышей, в изобилии водившихся в жнивье. Узнав Гнеду, он несколько раз облетел вокруг неё с криком, но не захотел садиться на протянутую руку. Девушке пришлось долго подзывать его, прежде чем соколок всё-таки согласился усесться на её кисть. И хотя Злой отказался возвращаться в усадьбу, Гнеда была счастлива, что он отыскался и не позабыл её, и с тех пор старалась наведываться в поле, чтобы повидаться со своим питомцем.
Мужчины дневали и ночевали на охоте, и без Бьярки, который после злополучных вечёрок, кажется, возненавидел её ещё сильнее, Гнеда могла вздохнуть спокойно. С наступлением темноты они со Славутой подолгу сидели с тихой песней или беседой за прялками и пяльцами. В такие мгновения девушка со светлой печалью вспоминала Пчёлку и Финд, гадая, суждено ли им будет увидеться вновь.
Наслаждаясь неожиданной свободой от косых взглядов младшего Судимировича, Гнеда стала больше времени проводить в стойлах, ухаживая за Пламенем и с удовольствием помогая конюху с другими лошадьми. По слухам, боярин держал одну из лучших конюшен во всём Залесском княжестве, но особенно хороша была каурая кобылка Услада. Бьярки оказался завзятым лошадником и часто пропадал в денниках, поэтому Гнеде редко выпадала возможность ходить за понравившимися животными. И теперь, пользуясь отлучкой молодого боярина, девушка иногда навещала кобылицу, ласковую и покладистую, и заботиться о ней
