Сигаретный дым клубился у открытой форточки, как будто испуганный рвущимся навстречу шумом вечернего города. Звуки городской жизни страшно нравились Люсе и в детстве, когда, счастливо взволнованная непривычной обстановкой, шелестом автомобильных шин по переулку, постукиванием чугунных крышек колодцев под колесами тридцать девятого троллейбуса, она долго не могла уснуть на раскладушке, разложенной рядом с диваном, где посапывала, угомонившись, лучшая подружка. Нравились и сейчас, когда она опять превратилась в загородную жительницу, глухими дачными вечерами тоскующую по кипучей, бьющей через край столичной жизни с ее рекламными огнями, кофе-хаузами, дорогими шмоточными магазинами, концертными залами, праздничной суетой возле театральных подъездов.
Нонку непрерывный гул с Садового кольца, естественно, раздражал. Она захлопнула форточку, но сей решительный жест не получил ожидаемого продолжения: вместо того чтобы наконец-то озвучить свою новость, от которой ее буквально распирало, упрямая, она снова развалилась на стуле и скорчила насмешливую гримасу:
– Чем же все-таки пленил нас доктор? Я чтой-то не по́няла. Неужто только глубоким проникновением… в искусство?
– Не только, – в той же воображалистой манере ответила Люся и тем ограничилась.
Однако Заболоцкая все гримасничала, продолжала задавать провокационно-скабрезные вопросики, поэтому пришлось расставить точки над “i”.
– По-моему, ты уже должна была сообразить, что я не хочу обсуждать его мужские достоинства. Не тот случай. Костя – хороший, порядочный человек, а не какой-то там одноразовый мужик или женатый любовник, над которым не грех и поржать.
– Во как! Уж не замуж ли ты за него собралась?
– Может, я и собралась бы, если б не была повязана по рукам и ногам своей семейкой, – сердито ответила Люся, уже начиная раздражаться на Заболоцкую. Ведь та прекрасно знает ее домашнюю ситуацию, а все-таки спрашивает, как будто нарочно, чтобы поиздеваться. – Замуж! Придумала! Я даже плохо представляю себе, как смогу быть теперь на работе каждый день от и до! А еще дорога! Как минимум два часа в один конец.
Вроде неглупая по жизни баба, Нонка лишь небрежно отмахнулась, прочертив сигаретой полосу дыма, наподобие той, что остается за лайнером в безоблачном небе: мол, вечно ты создаешь проблемы там, где их нет.
– Переезжай в Ростокино и вкалывай себе спокойно, – добавила она для полной ясности. – Какие вопросы?
– Я тебе сто раз говорила, что не могу позволить себе подобную роскошь! – Должно быть, спьяну Люся вдруг завелась. – На мне мать! Как я могу ее бросить? И взять с собой тоже не могу. Куда я ее потащу? В нашу однокомнатную скворечню? Она там сразу концы отдаст! Потому что привыкла к хорошей жизни, а с хорошей жизнью расставаться ох как трудно. Матери на даче комфортно, привольно. Она сама говорит: «Я здеся прям как в раю!» У нее там впервые за много лет есть собственная комната. Для пожилого человека это тем более важно… Ляльку бросить я тоже не могу. Хочется ей помочь, обеспечить нормальный быт. Девчонка работает как вол, содержит всю нашу шайку, как же ей не помочь?!
– Хочешь, помогай, хочешь, не помогай, хрен с тобой, на меня-то ты чего напустилась?! – заорала в свою очередь Нонка, махнула рюмку залпом и сразу резко снизила градус общения – от кипения до нуля: – Твоей Ляльке при ее доходах давно пора обзавестись домработницей.
– Она не выносит чужих людей в доме…
– Мало чего она не выносит! А с какой радости ты должна говно возить за ее семейкой?! Ишь, баре какие выискались! Превратили, понимаешь, нашу аристократку Люську в крепостную девку!
Как-то странно расхохотавшись, Нонка проглотила свой сардонический смех, с каменно-торжественным лицом поднялась и величественно удалилась.
Вернулась она не менее царственной походкой, держа в вытянутых руках, будто это бесценный старинный манускрипт, прозрачную голубую папку с какими-то бумагами, взмахом головы приказала расчистить место на столе, опустилась на стул, как на трон, и гордо тряхнула двойным подбородком.
– Ты думаешь, зачем я так настойчиво заманивала тебя три дня подряд? Выпить, покалякать за жизнь? Обижаешь! Короче, закрой глаза и открой рот. Хотя рот можешь не открывать, а то потом долго не закроешь. Давай-давай!
Когда по ее команде Люся открыла глаза, то, как и предполагала, ничего такого уж особенного не увидела.
– И что?
– Как что?! Кто это на фотографии?
– Ляля, а кто же еще!
Нонка зарделась от удовольствия, очевидно, именно такого ответа и ожидая.
– Ляля? Ты уверена? – азартно переспросила она и протянула ксерокопию фотографии, которую до этого прижимала к груди, словно боялась выпустить из рук, чтобы не испортить затеянную игру. – Ну-ка, разуй глаза!
Красивая черноокая девушка при ближайшем рассмотрении действительно оказалась не Лялькой в одной из ее костюмных ролей, как подумалось в первый момент. Особа в маленькой, изящной шляпке до бровей, с большим воротником белой блузки, выпущенным поверх темного жакета и застегнутым старинной брошью, была старше Ляльки, как-то значительнее и, безусловно, принадлежала к другой эпохе. Но сходство было настолько поразительным, что у Люси холодок пробежал по спине.
– Батюшки… Кто же это?
Архивистка молча протянула следующую бумагу – жирную, со смазанным краем ксерокопию документа под названием «Опросный лист», с той же самой, но мелкой, паспортной, фотографией в левом углу. Нонка пересняла ее, увеличила и показала в первую очередь, рассчитывая, что портрет без текста произведет гораздо больший эффект. Так и случилось: на маленьком фото особа в шляпке уже меньше походила на Лялю. И все-таки сходство было удивительным.
Согласно «Опросному листу», проще говоря – анкете, девушку звали Екатерина Васильевна Михальцева, принадлежала она к дворянскому сословию и в тысяча девятьсот девятнадцатом году собиралась выехать в Америку через пограничный пункт Архангельск, то есть драпануть из большевистской России куда подальше.
– Что у тебя там еще? Давай не томи. Признаться, ты меня жутко заинтриговала.
Из ксерокопий трехстраничного «Опросного листа» выяснилось, что Екатерина Михальцева, в девичестве Калпашникова, и в самом деле ровесница Ляльки нынешней. Что ж, времечко было такое, особенно для барышень из дворянского сословия, что поневоле повзрослеешь. Как и Лялька, она родилась в Москве. На этом совпадения закончились. После замужества Екатерина перебралась в столицу Российской империи. Мужа звали не Ростиславом, а Николаем, и у них был сын Сергей, девятьсот восьмого года рождения.
Люся еще раз вгляделась в фото, и рука сама потянулась к бутылке: Лялькин двойник, да и только!
– Твое здоровье, Нонна Юрьевна!
– И тебе не болеть.
– Ух, хорошо пошло!.. Растолкуй, что все это значит? Где ты это нашла?
Закусив рюмашку виноградиной, Нонка приосанилась и впервые за весь вечер начала солировать:
– По вашему поручению я уже полгода рою землю в поисках дворянских корней господ Кашириных. Но таковых пока не обнаружено. Оба моих фигуранта не оправдали возлагаемых на них надежд. Однако я с ними настолько сроднилась, что не могла не проследить их дальнейшую судьбу, узнать, как говорится, чем сердце успокоилось. Большевик Иван Каширин, стрелявший в кронштадтских матросиков, ушел под лед…
– Это ты мне уже рассказывала…
– Не перебивай, а то укушу! – пообещала, клацнув зубами, Заболоцкая. – Другой Иван Каширин, жандарм, тоже как в воду канул. Ну, думаю, мент поганый, я от тебя так просто не отстану! И стала просматривать дела тех, кто после октябрьского переворота посчитал за лучшее смотаться за кордон. У нас в архиве есть такие материалы. Пути, чтобы смыться, существовали разные: через Владивосток, пешком через финскую границу или по Черному морю вместе с Белой гвардией, что нам гениально описал Михаил Афанасьевич. В общем, перерыла все что можно, и, представляешь, ни-че-го!
На лице исследовательницы было написано горькое разочарование, и Люся опять не удержалась:
– Ну и плюнула бы на это дело. Перебьются Каширины и без дворянских корней.
– Да помолчи ты! Дай рассказать, в конце концов! – взъярилась Нонка. – Я, как ты понимаешь, не историк, а с Гражданской войной у меня вообще всегда был большой напряг. Я никогда не могла запомнить, где бился за правое дело Деникин, где Юденич, где Краснов, где Колчак и хрен его знает откуда взявшийся Чехословацкий корпус. Теперь, слава богу, разобралась. Ночью разбуди – все отрапортую на пять с плюсом… За это, пожалуй, надо выпить!
Промочив горло, Нонка принялась вещать дальше.
– Есть у нас на работе один дед восьмидесяти лет, на полставки, который знает все, что ни спросишь. Он-то меня и просветил насчет Архангельска. Оказывается, с августа восемнадцатого по февраль двадцатого там существовала так называемая Северная Россия под контролем войск Антанты и Белой армии. С временным правительством, в большинстве своем состоявшем из эсеров, во главе с Чайковским… Но это не суть важно. Это я тоже в порядке твоего просвещения. В Архангельск перебрались иностранные посольства, и там они выдавали визы желающим выехать в Европу и Америку. Не всем, конечно, а тем, кто имел для этого основания. Например, по вызову родственников, как наша Екатерина Михальцева!
