– Пожалуйста, выпейте воды, Лизавета Андреевна, и успокойтесь.
Вот дьявольщина! Протянутый стакан воды оказал прямо противоположное действие: с жадностью осушив его, Лизавета снова превратилась в качающую права базарную бабу с зычным голосом.
– Что же это делается, люди добрые! Совратил молоденькую девчонку и бросил! Неделю не является!.. Хоть грамм совести у тебя есть?!! – закричала она, вместе со стулом повернувшись к Ростиславу, и опять зарыдала.
Пунцовый зятек, с крошками в поповской бороде и выражением совершеннейшего отчаяния в рыбьих глазах, приподнялся и тут же рухнул на стул тяжелым, откормленным задом.
– Пр-р-рост-т-тите меня… я… я… – начал он, как обычно заикаясь в минуты сильного волнения. – Но я… я не отказываюсь.
– Ах, ты не отказываешься, сволочь такая! – внезапно встряла Нюша. Подскочив, она изо всех своих старушечьих силенок звонко треснула Ростислава по затылку. – Скотина ты безрогая!
– Не трогайте Ростика! Отойдите от него! Отойдите немедленно! – истошно завопила Зинаида и, кинувшись к сыночку с невиданным доселе проворством, закрыла его от Нюши собственным телом. – Что вы себе позволяете?
– А то и позволяю! – замахнулась на нее кулачком Нюша.
Еще секунда – и они сцепились бы в схватке. Крик поднялся невообразимый. Но кто что орал и в чем, заикаясь, клялся Лизавете виновник торжества, Люся не расслышала: обхватив мать, она потащила ее с террасы вон.
– Ради бога, мам, перестань! Тебе нельзя нервничать, у тебя же давление…
– Да как же не нервничать-то, дочк? – сотрясалась от слез Нюша. – Изменил ведь он, паразит, Лялечке нашей! Чтоб его черти в аду зажарили!
– Успокойся, мам, всем нам кто-то когда-то изменял, и мы тоже кому-то изменяли. Ничего, все живы, здоровы, все выросли, стали умные, красивые… Главное, было бы здоровье… – несла Люся что в голову придет, пока не уложила мать в постель, не накапала ей капель и не дала закусить лекарство зефиркой в шоколаде.
Теперь надо было внушить Нюше, что ничего страшного не произошло, никакой трагедии нет, поддержать ее, немножко рассмешить.
– Ну, ты у нас и боец! Здорово ему врезала! – засмеялась Люся и стала гладить морщинистую руку, судорожно комкавшую одеяло, осторожно распрямлять скрюченные пальцы. – Ты за Ляльку, мам, особо не переживай. Она у нас девушка крепкая. Тем более что Ростислав ей, ты и сама это отлично знаешь, в принципе по барабану. Не любит она его. Ростислава я не оправдываю, однако, согласись… ты же у нас гражданка бывалая и мудрая… молодому мужику трудно жить без женской ласки. Вот он и подался на сторону. Но я больше чем уверена, что они с Лялей квиты. У нашего с тобой зятя наверняка уже во-о-от такие ветвистые рога! – Она со смехом покрутила над головой растопыренными пальцами, но, против ожидания, Нюша даже не улыбнулась. Смотрела в потолок, а по ее щеке катилась слеза.
– Мам, хватит. О чем ты опять плачешь?
– Ребеночка, дочк, жалко… Вота и еще один ребеночек без отца будет. Наш-то от Лялечки так просто не отстанет. Уж больно он привык денежки с ей тянуть.
Это было так неожиданно и в то же время так похоже на Нюшу, что Люся и сама прослезилась. Вот человек, вот душа! Ей-то самой такое даже в голову не пришло. О чем только она не волновалась! О Лялькином престиже, о потере недвижимости и, значит, благополучия (не в последнюю очередь собственного, что уж тут скрывать), а о судьбе несчастного, никому, в сущности, не нужного ребенка, который должен был появиться на свет, не задумалась ни разу.
– Конечно, мам, жалко, – тихо сказала она, стыдясь встретиться глазами с матерью.
Но Нюша уже задремала. Лекарство подействовало.
Ростислав без чувств валялся в кресле. Зинаида, роняя крупные слезы, гладила сыночка по лысеющей башке, ласковой ладонью пресекая все его слабые попытки подняться или возразить Ляльке. Та прохаживалась по террасе походкой победительницы и саркастически смеялась:
– Ох-ох-ох!.. Что ж ты не пошел проводить свою новую тещу?
Подбоченившись, Лялька застыла, как статуэтка, напротив кресла, где умирал от позора ее потный трясущийся муженек, и сверкнула черными очами.
– Я тебе скажу, почему ты не пошел. Потому что ты полный, стопроцентный м…! Трус! Дерьмо! Гнусное собачье дерьмо!.. А теперь давай выкатывайся отсюда! Мотай к своей деревенской кошелке! – Она гневно указала Ростиславу рукой на дверь, но, увидев застывшую в дверях Люсю, резко поменяла интонацию: – Проходи, мамочка, садись, пожалуйста. Извини за нелитературные выражения, но других слов у меня для него больше нет.
Невиданно вежливое обращение и заботливо подставленный стул, очевидно, должны были подчеркнуть разницу в отношении к своим и теперь уже к чужим – изменнику Ростиславу.
– Спасибо большое, – в той же политесной манере ответила Люся, подхватила стул, чтобы переставить его подальше от эпицентра событий, и на ходу шепнула дочери, явно перегибавшей палку: – Смотри, не ошибись. Легче на поворотах.
– И не подумаю! – громко, для всех, объявила та и, развернувшись на пятках, снова принялась уничтожать Ростислава. – Бездарный алкаш, пропивший последние мозги, вот ты кто!.. Слышал, что я тебе сказала?! Собирай свои грязные портки и выметайся отсюда!
Он сделал движение, чтобы подняться, но Зинаида надавила ладонями ему на плечи и взмолилась:
– Лялечка, зачем ты так? Я считаю, вам с Ростиком обязательно нужно помириться. Вы же всегда так хорошо, так дружно жили! Так любили друг друга! По-моему, все это не больше чем глупое недоразумение. Мало ли что могла выдумать эта ненормальная женщина? Я категорически не верю ей, не верю, не верю!
Сватья заломила руки и со слезами кинулась Ляльке на шею, решив, что уже вымолила сынку прощение, но та брезгливо увернулась.
На Зинаиду столь неожиданная для нее реакция «любимой невестки», как не уставала она всегда и всем повторять, подействовала как холодный душ. Сватья оторопела, затем ее булочное лицо залила краска гнева.
– Ростик никуда не пойдет! – отчеканила она, топнув ногой. – Какое ты имеешь право выгонять его из собственного дома? В конце концов, это наш дом, а не твой!
Ничего себе! – изумилась Люся, никак не ожидая от курицы такого смелого заявления, несколько менявшего ее привычный портрет.
«Любимую невестку», как будто специально потрясающе красивую сегодня, перекосило от бешенства – хорошенькое личико превратилось в уродливую маску.
– Ах, ваш?.. А позвольте узнать, что же тут ваше ?.. Да от вашей скрипучей, вонючей хибары здесь не осталось ничего! Ни одной доски, ни одного гвоздя, ни одного вашего зассанного дивана! Даже такой предмет интерьера, как ваш ночной горшок, и тот куплен на мои деньги!
– Не смей оскорблять маму! – выскочил из кресла задыхающийся от возмущения Ростислав, но рассвирепевшая Лялька оттолкнула его с невероятной для хрупкой девушки силой, и он полетел обратно.
– Заткнись, ничтожество!
– Ляля, правда, остановись, очень тебя прошу!
– Мама, не лезь! Я сама с ними разберусь!
Не известно, чем закончилось бы Лялькино буйство, если бы на подоконнике не запиликал мобильник. Фурия мгновенно перевоплотилась в ангела и защебетала в трубку:
– Привет, дорогой!.. Да, и я тоже… Все о’кей! Лучше не бывает!
«Куда уж лучше!» – горько усмехнулась Люся.
Воспользовавшись тем, что Лялька увлеклась беседой, Ростислав выбрался из кресла и бочком, бочком трусливо обогнул стол с другой стороны. Пропитые рыбьи глазки испуганно остановились на теще, заметившей его маневр, но она равнодушно отвернулась. Да пусть катится! Без него, главного раздражителя, Ляля быстрее успокоится, а там, дай бог, как-нибудь мало-помалу все вернется на круги своя.
Судя по топанью, вырвавшийся на свободу зятек кинулся по лестнице наверх, к себе в келью. Вот и хорошо. Сейчас вмажет виски из горла́ и сразу станет как шелковый. Еще удивительно, как это он так долго продержался без горючего.
– А у тебя что нового?.. Что? Ой, как здорово! А когда?.. – между тем продолжала трепаться Лялька. – Ты просто гений!.. И она замечательно… Ха-ха-ха! Обещаю расцеловать ее от твоего имени… Когда тебе позвонить?.. Отлично. Спасибо огромное! Целую, пока!
Скинувшая ангельское обличье артистка обнаружила, что Ростислав смылся, и метнулась к окну. Удостоверившись, что муженек не ринулся к подруге на станцию, а всего лишь, жалкий трус, спрятался наверху, она торжествующе просияла и, хитренько подмигнув, вновь взялась за обессиленную сражением Зинаиду – не способная сбежать, та в изнеможении утиралась и обмахивалась платочком на диване.
– Это звонил ваш любимый Марк Спиридонович… просил расцеловать свою драгоценную Лю, – вкрадчивым голоском сообщила Зинаиде стервозина Лялька. По-видимому, и от нее не укрылись нежные чувства Зинаиды к Марку. Или же папочка сам похвастался дочери победой над престарелой Дульсинеей, и они вместе хохотали и потешались над «Зинкой».
